Зачем составителю ПВЛ нужно было превращать персонажей, погребенных под киевскими курганами, в «мужей» Рюрика? Уже предполагалось, что династии киевских правителей, захвативших город и расправившихся с Аскольдом и Диром, нужно было изобразить себя легитимными, призванными по ряду князьями, которых признавали бы славяне Среднего Поднепровья, избавителями от хазарской дани (см. далее), поэтому Аскольд и Дир представлялись узурпаторами киевского стола. В недавней работе П. С. Стефанович даже сопоставил (вслед за М. П. Погодиным) поход Аскольда и Дира по пути из варяг в греки с известной в эпоху развитого средневековья практикой «отъезда» бояр от князя-сюзерена (Стефанович 2008. С. 209 и сл.). Правда, сам автор, изучив случаи перемещения бояр в древней Руси, показал, что она не имеет отношения к последующей практике «отъезда», но на специфику пребывания дружины в начальной Русской земле должного внимания не обратил.
Аскольд и Дир ушли от Рюрика не к другому сеньору: ПВЛ увязывает их поход с раздачей мужам Рюрика городов, то есть Аскольда и Дира изображают посадниками русского князя в освоенных ими волостях — эту функцию в захваченном выморочном Киеве они не выполнили, став там княжить; поход на греков также закончился неудачей. Рассуждая о «естественном для любого нормального человека» желании иметь свой дом и сохранять с ним связь, Стефанович не делает различия между русскими боярами X и XII вв. (Стефанович 2008. С. 259). Хотя Аскольд и Дир были боярами (?) IX в., но связь «со своим» (заморским!) домом была для них проблематична, как и для «бояр» варяжского происхождения в X в.
Киев не стал «домом» для Аскольда и Дира (что, видимо, облегчило новгородским соперникам расправу над ними) — скорее, он стал им некрополем. Но и размещение их «могил» — курганов, да еще княжеских, на киевских горах само по себе свидетельствует о том, что «род» убитых правителей (с которым они пришли из Новгорода) прочно обосновался в Киеве. Это и требовало от новых хозяев положения специального обоснования своих прав (о проблемах «оседания» дружинников варяжского происхождения на землю речь пойдет в главе IX). Эти курганы заставили составителя ПВЛ искать места для Аскольда и Дира в начальной русской истории — приписать им поход на Царьград, отнеся его ко времени после призвания князей в Новгород, а князей превратить в новгородских бояр Рюрика.
Были ли у летописца основания для такой конструкции, за исключением стремления свести легитимный княжеский род к потомкам Рюрика? Прежде всего, летописец понимал, как функционировал путь из варяг в греки, по которому совершали походы русские князья: задействован был практически весь маршрут. Олег в походе 907 г. опирался на северные племена, в первую очередь — на варягов и словен, привлекая подвластных ему южных «федератов» (полян и др.). Для успешного похода на Царьград у Игоря в 941 г. не хватило сил, пока он не послал за варягами в том же 941-м. Стало быть, без Новгорода и заморских варягов в кампании против Византии обойтись было нельзя: это было общерусское государственное предприятие.
Аскольд и Дир потерпели поражение, потому что оторвались от Новгорода, рассчитывая лишь на собственную дружину — русь. Но и эта дружина, по греческим источникам, атаковала Царьград на 200 ладьях. Данное событие потрясло не только Византию, но и Рим (см. обзор источников — Кузенков 2000). Чтобы собрать и прокормить такое войско, нужно было иметь организацию, задействованную на всем пути из варяг в греки. Уже говорилось (глава III), что венгры, контролировавшие в середине IX в. южнорусские степи и днепровские пороги — самый рискованный для руси пункт на пути в греки, были устремлены к Дунаю (поход 862 г.). Им было не до руси, обосновавшейся в Киеве. Если летописец по традиции учитывал участие Новгорода и варягов в походе 860 г., который он датировал 866 г., то, отсчитав от последней даты сроки, необходимые для сбора войска по пути из варяг в греки, он вычислил дату призвания князей (862 г.), учитывая сбор Аскольда и Дира в Новгороде «по двою лета» (= 864), время на захват ими Киева и последующий поход (866 г.).
Таковой могла быть конструкция летописца. Исторически ситуация с походом 860 г. далека от ясности: в Киеве нет городских, в том числе дружинных древностей середины IX в. А. А. Шахматов, опираясь на суммарные данные о скандинавских древностях IX–XI вв. на юге Руси, мог предполагать в начале XX в. скандинавскую колонизацию, которую на юге он безосновательно соотносил с распространением изначальной руси, отличной от варягов новгородского Севера. Если соотносить данные археологии с летописными, то появление скандинавских древностей относится к 880-м гг. — эпохе Олега.
А. А. Шахматов назвал летописное повествование о начальном периоде русской истории «Сказаниями о первых русских князьях». Сказания действительно основаны на преданиях, построены в жанре «деяний» (gesta), где легенда («сага») и история трудно различимы. В этом отношении второй русский князь, наследник призванного по ряду Рюрика Вещий Олег, который первым воплотил претензии русских князей на хазарские владения, — самая противоречивая фигура начальной русской истории. В «Повести временных лет» он назван князем, родичем призванного в Новгород варяжского князя Рюрика: перед смертью (в ПВЛ — 879 г.) тот передал Олегу княженье и малолетнего сына Игоря «на руки».
В Новгородской первой летописи Олег — всего лишь воевода при взрослом и самостоятельном князе Игоре. Соответственно деяния, связанные с началом русской истории, — захват Киева, покорение окрестных славянских племен, — приписываются в «Повести временных лет» Олегу (под 882 г.), в Новгородской летописи — Игорю, и относятся к первым десятилетиям Х в. Главное историческое деяние Олега — поход на Царьград — в «Повести» описан под 907 г., а в Новгородской летописи отнесен ко времени после похода Игоря на греков и датирован 922 г. Но если поход Игоря, в действительности состоявшийся в 941 г., был упомянут в продолжении византийской хроники Георгия Амартола (откуда и почерпнул сведения о нем летописец), то о триумфе Олега, «щите на вратах Царьграда» и т. п., греческие источники молчат. Лишь смутные намеки на договор, заключенный с греками при Олеге в 911 г. и включенный составителем летописи в «Повесть временных лет», сохранились в позднейшей (конец Х в.) византийской «Истории» Льва Диакона.
Наконец, смерть Вещего Олега от коня также описывается по-разному в «Повести», где (под 912 г.) приводится знаменитое предание, приуроченное к Киеву, и в Новгородской летописи, где скороговоркой передан тот же мотив, отнесенный, однако, к Ладоге.
Фольклорные — эпические или даже мифоэпические — истоки летописных преданий о Вещем Олеге давно считаются более или менее очевидными. А. А. Шахматов именовал повествование о захвате Олегом Киева «народной песней» (Шахматов 1908. С. 309). Ср. эпический строй этого пассажа (вообще характерный для «сказаний о первых князьях»): согласно Новгородской летописи (с. 107), Игорь и Олег «начаста воевати, и налѢзоста ДнѢпрь рѢку и Смолнескъ град. И оттолѢ поидоша вниз по Днепру, и приидоша к горам кыевъским, и узрѢста городъ Кыевъ, и испыташа, кто в немъ княжить; и рѢша «два брата Аскольдъ и Диръ» и т. д. Этот эпический строй с регулярным использованием союза и отличает «сказания» от комментариев летописцев и сводчиков и в Новгородской летописи, и в «Повести временных лет».
Очевидное стилистическое единство «сказаний», читавшихся уже в предполагаемом Начальном своде, делает не столь существенным вопрос о возможном влиянии бродячих сюжетов, заимствованных из «варяжских саг» (по гипотезе датского слависта А. Стендер-Петерсена) или античных (византийских) литературных мотивов, на их окончательное оформление. Различные книжные и фольклорные мотивы, действительно, могли быть популярны в княжеско-дружинной среде, но, безусловно, насущной была необходимость в сохранении предания (сказаний) — ибо в дописьменный период, к каковому и относилась русская дохристианская история, это предание было обоснованием легитимности княжеской власти. Отсюда — правовой лейтмотив сказаний о первых русских князьях: призвание варягов и Рюрика «по ряду» словенами, кривичами и мерей, «устав» Олега (в НПЛ — Игоря) о дани тем же племенам, которую те должны были платить варяжской дружине князя и т. д.
Этот мотив — мотив легитимности — оказывается основным и для летописцев, обратившихся к преданию со второй половины Х! в. Предание претворялось ими в историю, поэтому собственно исследование летописного понимания предания — герменевтика — важнее, чем поиски внешних аналогий (хотя пренебрегать ими нельзя). Это касается уже первых известий об Олеге — воеводе (НПЛ) или князе (ПВЛ).
А. А. Шахматов предполагал, что Олег — воевода в Начальном своде — стал князем в «Повести временных лет», потому что составителю этой летописи был известен договор с греками 911 г., где Олег поименован «великим князем русским», которому к тому же подвластны другие «великие и светлые князи». Это дало возможность составителю отнести Олега к «роду» князя (Рюрика), изобразить его законным наследником и т. д. В действительности аутентичность титулатуры в договоре проблематична, ибо «великий князь» в русской традиции — титул, известный с XII в. В договорах с греками все предводители Руси, очевидно, именовались архонтами (так называл их, в частности, Константин Багрянородный в середине X в.).
Греческий титул «великий архонт» известен на русских княжеских печатях с начала XII в. (ср.: Янин 1970. С. 20 и сл.). Когда и какой переводчик договора 911 г. превратил архонтов в великих князей, сказать трудно (ср.: Малингуди 1996. С. 87). Зато более очевидно положение воеводы при первых русских князьях: самый известный из них — Свенельд, воевода Игоря и Святослава, имевший собственную дружину. Договор Святослава с греками (971 г.) был составлен, согласно формуле, «при СвятославѢ, велицѢмъ князи рустѢмъ, и при СвѢналъдѢ» (ПВЛ. С. 34). Почти та же формула вкладывается в уста Олега, когда тот притворяется под Киевом купцом, идущим «от Олга и от Игоря княжича» (ПВЛ. С. 14). Особая роль воеводы в эпоху, приближенную ко времени Олега, отмечается и сторонним свидетелем — Ахмедом Ибн Фадланом. Это своеобразное двоевластие, свойственное многим раннесредневековым государствам (в том числе соседней Хазарии), может свидетельствовать о том, что роль Олега при Игоре не была просто следствием искусственной контаминации летописных мотивов.
Сложнее обстоит дело с другой функцией Олега — «кормильца» малолетнего Игоря. Конечно, и «кормильство» — традиционный институт в раннефеодальном обществе: Асмуд был кормильцем князя Святослава Игоревича, Добрыня — Владимира Святославича; Добрыня был дядей князя по матери (уй). В. Л. Комарович (1960. С. 91) предполагал даже, что Ольга — жена Игоря, которую привел княжичу Олег в 903 г., — дочь самого Олега, подобно тому, как Малуша была дочерью Малка Любечанина и т. п. (о предполагаемых в поздних летописных сводах родственных связях и деяниях Олега — см. Котляр 1986. С. 55 и сл.). Но важнее здесь текстологическое наблюдение А. А. Шахматова: в НПЛ Игорь и Олег захватывают Киев вместе, соответственно, в летописи употребляется двойственное число; в ПВЛ Олег действует самостоятельно при младенце Игоре, но и здесь однажды употреблено двойственное число — по предположению Шахматова, след текста Начального свода, не устраненный редактором. Стало быть, исходным следует считать текст, сохранившийся в НПЛ, и Игорь уже не был младенцем?
Ситуация с летописными текстами, однако, оказывается не столь однозначной. Дело в том, что в соответствующем пассаже НПЛ, посвященном захвату Киева Олегом и Игорем, употреблено как раз не двойственное, а множественное число («и приидоша к горам кыевъским» — НПЛ. С. 107). Речь может идти о многоплеменном войске Олега в целом, а не о двух его предводителях. Переписчики летописных текстов, особенно с XIV в., когда двойственное число стало выходить из употребления, могли что-то напутать, так что принимать построение Шахматова приходится с большой осторожностью.
А. А. Шахматов считал, что Олег и Игорь были самостоятельными князьями, Олег изначально правил в Киеве, Игорь — в Новгороде, предания о них — киевское и новгородское — соединил составитель Начального свода, сделавший Олега воеводой. Составитель ПВЛ «реставрировал» его княжеский титул, извлекши из княжеских архивов договор 911 г., где Олег именовался князем; а чтобы объяснить сосуществование двух князей — изобразил Игоря младенцем на руках родича Олега.
Ситуация выглядит еще более сложной, если учесть, что в НПЛ (Начальном своде) и ПВЛ по-разному дается хронология: в Новгородской летописи, как показал Шахматов, дата неудачного похода на греков, инициатором которого был Игорь, — 920 г. — ошибочна, но зато именно она подтверждает самостоятельность и возмужалость Игоря. Составитель ПВЛ исправил дату похода в соответствии с греческим хронографом — 941 г., поход Игоря отделяли от договора 30 лет, и очевидной становилась их возрастная разница. Но последний летописец не останавливается в своих хронологических изысканиях: под 911 г. — годом договора — он описывает и смерть Олега, отмечая, что «бысть всѢх лѢтъ княжения его 33». Исследователи давно обратили внимание на это «эпическое» число. Конечно, смерть Олега могла быть искусственно присоединена к реальной дате договора, и последующий расчет даты смерти Рюрика, передавшего княжение Олегу (879 г.), условен, но привлекает внимание то обстоятельство, что и смерть Игоря «присовокуплена» к статье, включающей договор 944 г. Стало быть, лет княжения Игоря было столько же — 33, но столько лет прошло и между договорами, заключенными двумя князьями.
А. А. Шахматов (1940. С. 65 и сл.) показал, что рационализация ранних летописных датировок, даже привязка их к датам греческого хронографа условна. Очевидно, что поход Аскольда и Дира отнесен к 14-му лету царствования Михаила III задним числом. В действительности, если начало Руси (Русской земли) приурочено к началу царствования Михаила, то поход Аскольда и Дира (866 г.) — к концу этого царствования. Символическое для начальной Руси (см. главу III) царствование Михаила заставляет вновь обратиться к апокрифическому царствованию его мифологического тезки, которое длилось, согласно «Откровению Мефодия Патарского», 33 года (что соответствует в Священной истории сроку царствования Давида в Иерусалиме и земной жизни Христа).
«Рационалистический» расчет летописца во вставной таблице временных лет «от Адама» отводит на правление Олега 31 год, но учитывает лишь годы княжения в Киеве, тогда как реально князь унаследовал власть от Рюрика «в лето 6387» — в 879 г. — и княжил до своей мифологизированной смерти «в лето 6420» (во время осеннего полюдья 912 г.). До осеннего полюдья «лета 6453» княжил, по летописи, и Игорь: этот сакральный 33-летний цикл отчасти проясняет принципы ранних летописных датировок. Завершение деяний обоих князей связывается в летописи с победоносными походами на Византию — с заключением договоров 911 и 944 гг. Этот ритм начальной русской истории был «задан» известием о первом походе Руси на Царьград, отнесенном летописцем к концу царствования Михаила (866 г.). «Такты» этого ритма совпадали со временем апокрифического правления Михаила — 33 года, отсчитанные летописцем от даты смерти Игоря.
Иной ритм, очевидно, задавала русской истории и начальному русскому летописанию другая — вполне реальная — византийская традиция: это тридцатилетний срок мирного договора («вечный мир»). Видимо, завершение этого срока подвигло Игоря на поход 941 г. — дата, известная летописцу из Хроники Амартола. Тридцатилетний цикл разделяет не только этот поход и договор Олега, но и определяет время правления Олега в Киеве (882–912 гг.), равно как и «начало» Русской земли под 852 г. (приуроченное к неправильно вычисленному началу царствования Михаила III), отделенное тем же сроком от того времени (882 г.), когда варяги и словене Олега (наряду с «прочими») прозвались русью в Киеве.
Вернемся к этому событию. Согласно «Повести временных лет», в Киеве до вокняжения Олега обосновались «бояре» Рюрика Аскольд и Дир, отпросившиеся у князя в поход на Царьград (в ПВЛ описан под 866 г.). Подойдя с дружиной к Киеву, Олег узнает, что в городе княжат Аскольд и Дир. Князь прячет воинов, притворяется купцом, идущим в греки, и просит Аскольда и Дира выйти к нему из города. Эта «хитрость» Олега обычно относится исследователями к бродячим фольклорным мотивам, но скорее — это реальная деталь раннесредневекового быта: торг проходил вне «города», расположенного на горе, возле гавани. Норманнов, появившихся в Дорсете (789 г.), местный правитель принял за купцов, вышел к ним навстречу из крепости и был убит (см. Мельникова, Петрухин 1990. С. 55). Так же поступает и Олег (Игорь в НПЛ) с Аскольдом и Диром (см. рис. 28, цв. вкл.).
Зачем составителю ПВЛ нужно было превращать персонажей, погребенных под киевскими курганами, в «мужей» Рюрика? Уже предполагалось, что династии киевских правителей, захвативших город и расправившихся с Аскольдом и Диром, нужно было изобразить себя легитимными, призванными по ряду князьями, которых признавали бы славяне Среднего Поднепровья, избавителями от хазарской дани (см. далее), поэтому Аскольд и Дир представлялись узурпаторами киевского стола. В недавней работе П. С. Стефанович даже сопоставил (вслед за М. П. Погодиным) поход Аскольда и Дира по пути из варяг в греки с известной в эпоху развитого средневековья практикой «отъезда» бояр от князя-сюзерена (Стефанович 2008. С. 209 и сл.). Правда, сам автор, изучив случаи перемещения бояр в древней Руси, показал, что она не имеет отношения к последующей практике «отъезда», но на специфику пребывания дружины в начальной Русской земле должного внимания не обратил.
Аскольд и Дир ушли от Рюрика не к другому сеньору: ПВЛ увязывает их поход с раздачей мужам Рюрика городов, то есть Аскольда и Дира изображают посадниками русского князя в освоенных ими волостях — эту функцию в захваченном выморочном Киеве они не выполнили, став там княжить; поход на греков также закончился неудачей. Рассуждая о «естественном для любого нормального человека» желании иметь свой дом и сохранять с ним связь, Стефанович не делает различия между русскими боярами X и XII вв. (Стефанович 2008. С. 259). Хотя Аскольд и Дир были боярами (?) IX в., но связь «со своим» (заморским!) домом была для них проблематична, как и для «бояр» варяжского происхождения в X в.
Киев не стал «домом» для Аскольда и Дира (что, видимо, облегчило новгородским соперникам расправу над ними) — скорее, он стал им некрополем. Но и размещение их «могил» — курганов, да еще княжеских, на киевских горах само по себе свидетельствует о том, что «род» убитых правителей (с которым они пришли из Новгорода) прочно обосновался в Киеве. Это и требовало от новых хозяев положения специального обоснования своих прав (о проблемах «оседания» дружинников варяжского происхождения на землю речь пойдет в главе IX). Эти курганы заставили составителя ПВЛ искать места для Аскольда и Дира в начальной русской истории — приписать им поход на Царьград, отнеся его ко времени после призвания князей в Новгород, а князей превратить в новгородских бояр Рюрика.
Были ли у летописца основания для такой конструкции, за исключением стремления свести легитимный княжеский род к потомкам Рюрика? Прежде всего, летописец понимал, как функционировал путь из варяг в греки, по которому совершали походы русские князья: задействован был практически весь маршрут. Олег в походе 907 г. опирался на северные племена, в первую очередь — на варягов и словен, привлекая подвластных ему южных «федератов» (полян и др.). Для успешного похода на Царьград у Игоря в 941 г. не хватило сил, пока он не послал за варягами в том же 941-м. Стало быть, без Новгорода и заморских варягов в кампании против Византии обойтись было нельзя: это было общерусское государственное предприятие.
Аскольд и Дир потерпели поражение, потому что оторвались от Новгорода, рассчитывая лишь на собственную дружину — русь. Но и эта дружина, по греческим источникам, атаковала Царьград на 200 ладьях. Данное событие потрясло не только Византию, но и Рим (см. обзор источников — Кузенков 2000). Чтобы собрать и прокормить такое войско, нужно было иметь организацию, задействованную на всем пути из варяг в греки. Уже говорилось (глава III), что венгры, контролировавшие в середине IX в. южнорусские степи и днепровские пороги — самый рискованный для руси пункт на пути в греки, были устремлены к Дунаю (поход 862 г.). Им было не до руси, обосновавшейся в Киеве. Если летописец по традиции учитывал участие Новгорода и варягов в походе 860 г., который он датировал 866 г., то, отсчитав от последней даты сроки, необходимые для сбора войска по пути из варяг в греки, он вычислил дату призвания князей (862 г.), учитывая сбор Аскольда и Дира в Новгороде «по двою лета» (= 864), время на захват ими Киева и последующий поход (866 г.).
Таковой могла быть конструкция летописца. Исторически ситуация с походом 860 г. далека от ясности: в Киеве нет городских, в том числе дружинных древностей середины IX в. А. А. Шахматов, опираясь на суммарные данные о скандинавских древностях IX–XI вв. на юге Руси, мог предполагать в начале XX в. скандинавскую колонизацию, которую на юге он безосновательно соотносил с распространением изначальной руси, отличной от варягов новгородского Севера. Если соотносить данные археологии с летописными, то появление скандинавских древностей относится к 880-м гг. — эпохе Олега.
А. А. Шахматов назвал летописное повествование о начальном периоде русской истории «Сказаниями о первых русских князьях». Сказания действительно основаны на преданиях, построены в жанре «деяний» (gesta), где легенда («сага») и история трудно различимы. В этом отношении второй русский князь, наследник призванного по ряду Рюрика Вещий Олег, который первым воплотил претензии русских князей на хазарские владения, — самая противоречивая фигура начальной русской истории. В «Повести временных лет» он назван князем, родичем призванного в Новгород варяжского князя Рюрика: перед смертью (в ПВЛ — 879 г.) тот передал Олегу княженье и малолетнего сына Игоря «на руки».
В Новгородской первой летописи Олег — всего лишь воевода при взрослом и самостоятельном князе Игоре. Соответственно деяния, связанные с началом русской истории, — захват Киева, покорение окрестных славянских племен, — приписываются в «Повести временных лет» Олегу (под 882 г.), в Новгородской летописи — Игорю, и относятся к первым десятилетиям Х в. Главное историческое деяние Олега — поход на Царьград — в «Повести» описан под 907 г., а в Новгородской летописи отнесен ко времени после похода Игоря на греков и датирован 922 г. Но если поход Игоря, в действительности состоявшийся в 941 г., был упомянут в продолжении византийской хроники Георгия Амартола (откуда и почерпнул сведения о нем летописец), то о триумфе Олега, «щите на вратах Царьграда» и т. п., греческие источники молчат. Лишь смутные намеки на договор, заключенный с греками при Олеге в 911 г. и включенный составителем летописи в «Повесть временных лет», сохранились в позднейшей (конец Х в.) византийской «Истории» Льва Диакона.
Наконец, смерть Вещего Олега от коня также описывается по-разному в «Повести», где (под 912 г.) приводится знаменитое предание, приуроченное к Киеву, и в Новгородской летописи, где скороговоркой передан тот же мотив, отнесенный, однако, к Ладоге.
Фольклорные — эпические или даже мифоэпические — истоки летописных преданий о Вещем Олеге давно считаются более или менее очевидными. А. А. Шахматов именовал повествование о захвате Олегом Киева «народной песней» (Шахматов 1908. С. 309). Ср. эпический строй этого пассажа (вообще характерный для «сказаний о первых князьях»): согласно Новгородской летописи (с. 107), Игорь и Олег «начаста воевати, и налѢзоста ДнѢпрь рѢку и Смолнескъ град. И оттолѢ поидоша вниз по Днепру, и приидоша к горам кыевъским, и узрѢста городъ Кыевъ, и испыташа, кто в немъ княжить; и рѢша «два брата Аскольдъ и Диръ» и т. д. Этот эпический строй с регулярным использованием союза и отличает «сказания» от комментариев летописцев и сводчиков и в Новгородской летописи, и в «Повести временных лет».
Очевидное стилистическое единство «сказаний», читавшихся уже в предполагаемом Начальном своде, делает не столь существенным вопрос о возможном влиянии бродячих сюжетов, заимствованных из «варяжских саг» (по гипотезе датского слависта А. Стендер-Петерсена) или античных (византийских) литературных мотивов, на их окончательное оформление. Различные книжные и фольклорные мотивы, действительно, могли быть популярны в княжеско-дружинной среде, но, безусловно, насущной была необходимость в сохранении предания (сказаний) — ибо в дописьменный период, к каковому и относилась русская дохристианская история, это предание было обоснованием легитимности княжеской власти. Отсюда — правовой лейтмотив сказаний о первых русских князьях: призвание варягов и Рюрика «по ряду» словенами, кривичами и мерей, «устав» Олега (в НПЛ — Игоря) о дани тем же племенам, которую те должны были платить варяжской дружине князя и т. д.
Этот мотив — мотив легитимности — оказывается основным и для летописцев, обратившихся к преданию со второй половины Х! в. Предание претворялось ими в историю, поэтому собственно исследование летописного понимания предания — герменевтика — важнее, чем поиски внешних аналогий (хотя пренебрегать ими нельзя). Это касается уже первых известий об Олеге — воеводе (НПЛ) или князе (ПВЛ).
А. А. Шахматов предполагал, что Олег — воевода в Начальном своде — стал князем в «Повести временных лет», потому что составителю этой летописи был известен договор с греками 911 г., где Олег поименован «великим князем русским», которому к тому же подвластны другие «великие и светлые князи». Это дало возможность составителю отнести Олега к «роду» князя (Рюрика), изобразить его законным наследником и т. д. В действительности аутентичность титулатуры в договоре проблематична, ибо «великий князь» в русской традиции — титул, известный с XII в. В договорах с греками все предводители Руси, очевидно, именовались архонтами (так называл их, в частности, Константин Багрянородный в середине X в.).
Греческий титул «великий архонт» известен на русских княжеских печатях с начала XII в. (ср.: Янин 1970. С. 20 и сл.). Когда и какой переводчик договора 911 г. превратил архонтов в великих князей, сказать трудно (ср.: Малингуди 1996. С. 87). Зато более очевидно положение воеводы при первых русских князьях: самый известный из них — Свенельд, воевода Игоря и Святослава, имевший собственную дружину. Договор Святослава с греками (971 г.) был составлен, согласно формуле, «при СвятославѢ, велицѢмъ князи рустѢмъ, и при СвѢналъдѢ» (ПВЛ. С. 34). Почти та же формула вкладывается в уста Олега, когда тот притворяется под Киевом купцом, идущим «от Олга и от Игоря княжича» (ПВЛ. С. 14). Особая роль воеводы в эпоху, приближенную ко времени Олега, отмечается и сторонним свидетелем — Ахмедом Ибн Фадланом. Это своеобразное двоевластие, свойственное многим раннесредневековым государствам (в том числе соседней Хазарии), может свидетельствовать о том, что роль Олега при Игоре не была просто следствием искусственной контаминации летописных мотивов.
Сложнее обстоит дело с другой функцией Олега — «кормильца» малолетнего Игоря. Конечно, и «кормильство» — традиционный институт в раннефеодальном обществе: Асмуд был кормильцем князя Святослава Игоревича, Добрыня — Владимира Святославича; Добрыня был дядей князя по матери (уй). В. Л. Комарович (1960. С. 91) предполагал даже, что Ольга — жена Игоря, которую привел княжичу Олег в 903 г., — дочь самого Олега, подобно тому, как Малуша была дочерью Малка Любечанина и т. п. (о предполагаемых в поздних летописных сводах родственных связях и деяниях Олега — см. Котляр 1986. С. 55 и сл.). Но важнее здесь текстологическое наблюдение А. А. Шахматова: в НПЛ Игорь и Олег захватывают Киев вместе, соответственно, в летописи употребляется двойственное число; в ПВЛ Олег действует самостоятельно при младенце Игоре, но и здесь однажды употреблено двойственное число — по предположению Шахматова, след текста Начального свода, не устраненный редактором. Стало быть, исходным следует считать текст, сохранившийся в НПЛ, и Игорь уже не был младенцем?
Ситуация с летописными текстами, однако, оказывается не столь однозначной. Дело в том, что в соответствующем пассаже НПЛ, посвященном захвату Киева Олегом и Игорем, употреблено как раз не двойственное, а множественное число («и приидоша к горам кыевъским» — НПЛ. С. 107). Речь может идти о многоплеменном войске Олега в целом, а не о двух его предводителях. Переписчики летописных текстов, особенно с XIV в., когда двойственное число стало выходить из употребления, могли что-то напутать, так что принимать построение Шахматова приходится с большой осторожностью.
А. А. Шахматов считал, что Олег и Игорь были самостоятельными князьями, Олег изначально правил в Киеве, Игорь — в Новгороде, предания о них — киевское и новгородское — соединил составитель Начального свода, сделавший Олега воеводой. Составитель ПВЛ «реставрировал» его княжеский титул, извлекши из княжеских архивов договор 911 г., где Олег именовался князем; а чтобы объяснить сосуществование двух князей — изобразил Игоря младенцем на руках родича Олега.
Ситуация выглядит еще более сложной, если учесть, что в НПЛ (Начальном своде) и ПВЛ по-разному дается хронология: в Новгородской летописи, как показал Шахматов, дата неудачного похода на греков, инициатором которого был Игорь, — 920 г. — ошибочна, но зато именно она подтверждает самостоятельность и возмужалость Игоря. Составитель ПВЛ исправил дату похода в соответствии с греческим хронографом — 941 г., поход Игоря отделяли от договора 30 лет, и очевидной становилась их возрастная разница. Но последний летописец не останавливается в своих хронологических изысканиях: под 911 г. — годом договора — он описывает и смерть Олега, отмечая, что «бысть всѢх лѢтъ княжения его 33». Исследователи давно обратили внимание на это «эпическое» число. Конечно, смерть Олега могла быть искусственно присоединена к реальной дате договора, и последующий расчет даты смерти Рюрика, передавшего княжение Олегу (879 г.), условен, но привлекает внимание то обстоятельство, что и смерть Игоря «присовокуплена» к статье, включающей договор 944 г. Стало быть, лет княжения Игоря было столько же — 33, но столько лет прошло и между договорами, заключенными двумя князьями.
А. А. Шахматов (1940. С. 65 и сл.) показал, что рационализация ранних летописных датировок, даже привязка их к датам греческого хронографа условна. Очевидно, что поход Аскольда и Дира отнесен к 14-му лету царствования Михаила III задним числом. В действительности, если начало Руси (Русской земли) приурочено к началу царствования Михаила, то поход Аскольда и Дира (866 г.) — к концу этого царствования. Символическое для начальной Руси (см. главу III) царствование Михаила заставляет вновь обратиться к апокрифическому царствованию его мифологического тезки, которое длилось, согласно «Откровению Мефодия Патарского», 33 года (что соответствует в Священной истории сроку царствования Давида в Иерусалиме и земной жизни Христа).
«Рационалистический» расчет летописца во вставной таблице временных лет «от Адама» отводит на правление Олега 31 год, но учитывает лишь годы княжения в Киеве, тогда как реально князь унаследовал власть от Рюрика «в лето 6387» — в 879 г. — и княжил до своей мифологизированной смерти «в лето 6420» (во время осеннего полюдья 912 г.). До осеннего полюдья «лета 6453» княжил, по летописи, и Игорь: этот сакральный 33-летний цикл отчасти проясняет принципы ранних летописных датировок. Завершение деяний обоих князей связывается в летописи с победоносными походами на Византию — с заключением договоров 911 и 944 гг. Этот ритм начальной русской истории был «задан» известием о первом походе Руси на Царьград, отнесенном летописцем к концу царствования Михаила (866 г.). «Такты» этого ритма совпадали со временем апокрифического правления Михаила — 33 года, отсчитанные летописцем от даты смерти Игоря.
Иной ритм, очевидно, задавала русской истории и начальному русскому летописанию другая — вполне реальная — византийская традиция: это тридцатилетний срок мирного договора («вечный мир»). Видимо, завершение этого срока подвигло Игоря на поход 941 г. — дата, известная летописцу из Хроники Амартола. Тридцатилетний цикл разделяет не только этот поход и договор Олега, но и определяет время правления Олега в Киеве (882–912 гг.), равно как и «начало» Русской земли под 852 г. (приуроченное к неправильно вычисленному началу царствования Михаила III), отделенное тем же сроком от того времени (882 г.), когда варяги и словене Олега (наряду с «прочими») прозвались русью в Киеве.
Вернемся к этому событию. Согласно «Повести временных лет», в Киеве до вокняжения Олега обосновались «бояре» Рюрика Аскольд и Дир, отпросившиеся у князя в поход на Царьград (в ПВЛ описан под 866 г.). Подойдя с дружиной к Киеву, Олег узнает, что в городе княжат Аскольд и Дир. Князь прячет воинов, притворяется купцом, идущим в греки, и просит Аскольда и Дира выйти к нему из города. Эта «хитрость» Олега обычно относится исследователями к бродячим фольклорным мотивам, но скорее — это реальная деталь раннесредневекового быта: торг проходил вне «города», расположенного на горе, возле гавани. Норманнов, появившихся в Дорсете (789 г.), местный правитель принял за купцов, вышел к ним навстречу из крепости и был убит (см. Мельникова, Петрухин 1990. С. 55). Так же поступает и Олег (Игорь в НПЛ) с Аскольдом и Диром (см. рис. 28, цв. вкл.).