Остается Владимир Святославич, с которым связан характерный мотив начального летописания: дружина ропщет, что ест деревянными ложками, и князь «исковати лжици сребрены», ибо «сребромь и златом налести не имам дружинҍ, а дружиною налҍзу злато и сребро, якоже дҍдъ мои и отець мои доискашеся злата и сребра дружиною» (НПЛ. С. 167). Этой дани традиционному дружинному этикету нельзя придавать буквальный исторический смысл — из летописи известно, чего «доискались» дружины Владимировых деда и отца — Игоря и Святослава.
Риторическое противопоставление героических древних времен «последним» временам может относиться к любой эпохе и любому этапу составления летописного свода. Но в риторическом введении к НПЛ имеются все же вопросы, на которые призван ответить последующий летописный текст. Это вопросы о становлении городов и волостей и, главное, повторяющийся вопрос о начале Русской земли, разделяющий рассуждения о победе христианства и древних князьях и завершающий само введение: «Мы же от начала Рускы земля до сего лҍта и все по ряду извҍстьно да скажемъ, от Михаила цесаря до Александра и Исакья» (НПЛ. С. 104).
В последующей статье и говорится: «В лето 6362 (854). Начало земли Руской. Живяху кождо с родом своим на своих местех и странах, владеюща кождо родом своим. И быша три братия»… Далее текст об основателях Киева — братьях Кие, Щеке, Хориве и сестре их Лыбеди, соответствующий космографическому введению «Повести временных лет» — фрагменту о киевском племени полян, но не говорящий ничего о руси. О руси говорится лишь потом, в связи с походом на Царьград, но это очевидная вставка из греческой хроники Амартола, так как она разрывает текст о полянах, который продолжается после описания поражения руси под Царьградом. «По сих лҍтех братиа сии (Кий, Щек и Хорив. — В. П.) изгибоша», поляне же были «обижены» древлянами и другими соседями. Далее рассказывается о хазарской дани на полянах, приходе варягов Аскольда и Дира в Киев, и лишь затем — о варяжской дани с людей новгородских, изгнании варягов и последующем призвании варяжских князей с дружиной, от которых «прозвашася русь». Итак, в НПЛ очевидно внутреннее противоречие: начало Русской земли «формально» относится к повествованию о Киеве, а рассказывается о происхождении Руси в Новгороде.
Традиционно считалось, что в НПЛ и, стало быть, Начальном своде, а стало быть, предшествующем ему «сказании» («Древнейшем своде» у Шахматова и его последователей — см. обзор: Гиппиус 2012) начало истории Русской земли отождествлялось с историей киевских полян. Эта конструкция не только не устраняла внутренних противоречий реконструируемого текста, ибо ни поляне, ни их земля не отождествлялись в НПЛ с Русью, но и игнорировала принципиально различное отношение к полянам в двух летописях. Действительно, в космографическом введении ПВЛ поляне противопоставлены прочим «поганым», в первую очередь — древлянам, как имеющие обычай «кроток и тих» — живущим «звериньским образом» (ПВЛ. С. 10–11). В НПЛ, хотя и говорится, что Кий, Щек и Хорив «беша мужи мудри и смыслене» и «наречахуся Поляне», но о полянах тут же сказано следующее: «бяху же погане, жруще озером и кладезем и рощением, якоже прочии погани» (НПЛ. С. 106). Киевский этноцентризм явно чужд здесь новгородцу (Насонов 1969. С. 76).
Наконец, отнесение введения к НПЛ только к Начальному своду не вполне учитывает композицию самой НПЛ. Между тем концовка введения к НПЛ прямо отсылает к правлению Алексея и Исаака Ангелов, которыми и должно кончиться повествование. Эта концовка неслучайна, ибо НПЛ включает «Повесть о взятии Царьграда фрягами» (НПЛ. С. 103–104; ср.: Шахматов 1947. С. 131; ПВЛ. С. 367). И падение «богохранимого» града Константина в правление упомянутых кесарей воспринималось в православном мире как предвестие грядущего конца света — «последних времен», о которых и говорится в начальной фразе введения к НПЛ. Показательно, что Константинополь не упомянут во введении к НПЛ среди мировых столиц. Существенно, что «Повести о взятии Царьграда» в НПЛ предшествует (под 1203 г.) рассказ о разорении Киева и разграблении его святынь русскими князьями и «погаными» половцами.
В этом контексте понятным становится пафос введения к НПЛ, обличение «несытоства» русских князей и их дружинников, из-за которого «навел Бог на ны поганыя»; и это не простой набег — ведь «и скоты наша и села наша и имения за теми суть». Речь здесь идет, вопреки Шахматову, уже о монголо-татарском нашествии, ниже описанном в НПЛ эсхатологическими красками «последних времен» (ср.: Плач Иеремии, 5.2): «Да кто, братье и отци и дети, видевши божие попущение се на всеи Рускои земли; грех же ради наших попусти бог поганыи на ны» (НПЛ. С. 289; ср.: Шахматов 2002. С. 383).
Видимо, это событие заставило составителя НПЛ в середине XIII в. заменить раннее введение и переместить акцент с начала Русской земли на «последние времена». Следы этой замены очевидны в тексте НПЛ: повествование о начале Русской земли начинается там фразой «живяху кождо с родом своим на своих местех и странах, владеюща кождо родом своим» — и далее о трех братьях Кие, Щеке, Хориве и их сестре Лыбеди. А. А. Шахматов, вслед за А. И. Соболевским, отмечал невнятность такой фразы в качестве начальной (Шахматов 1947. С. 154–155). Но оба они не обращают должного внимания на то, что фраза о живущих со своим родом по своим местам является парафразом из библейской «Таблицы народов» (ср. эпиграф к главе I). В ПВЛ этот текст действительно вводит повествование о поселении полян на Днепре, завершающее рассказ о расселении славян среди потомков библейского Иафета.
Значит, можно предположить, что Начальный свод имел космографическое введение, сходное с введением к ПВЛ. Само по себе это введение представляется естественным для средневековой хронографии, рассматривающей историю собственного народа (или мира) как продолжение священной истории. Так начинались и греческие хроники Малалы и Амартола, и Хронограф по великому изложению, известные русским летописцам и использованные ПВЛ (та же фраза из таблицы народов уже упоминалась в связи с рассказом Иордана о славянах).
ПВЛ, в отличие от этих хронографов, опускает сотворение человека, начинает «повесть сию» не с Адама и Сифа, а с нового творения — разделения земли сыновьями Ноя по потопе. Логика такой композиции в общем понятна: летописец стремится сразу найти ответ на главный вопрос своей повести — «откуду есть пошла Руская земля», и начинает прямо с описания стран, разделенных сыновьями Ноя, и «языков» — народов, от них произошедших.
Вместе с тем сюжет сотворения мира — «Шестоднев» — присутствует в ПВЛ, но в другом месте — в датированной части, под 986 г., в так называемой Речи Философа, обращенной к князю Владимиру. Князь выбирает веру, и греческий Философ выступает перед ним с катехизисом — кратким изложением библейской истории, ветхозаветных провозвестий пришествия мессии и символа веры. Один сюжет библейской — ветхозаветной — истории естественным образом повторяется в космографическом введении и Речи Философа: это упоминание тех же трех сыновей Ноя, умножения их потомства, строительства Вавилонской башни и разделения языков. Сами тексты, однако, не повторяют друг друга: в космографическом введении подробно дается мотив столпотворения и расселения языков, в первую очередь — славян, в Речи — ветхозаветная история евреев.
Существенно, что при взаимной дополняемости двух летописных текстов оба они использовали один источник. Для Речи Философа А. А. Шахматов (Шахматов 1940) считал этим источником недошедший до нас в полном виде Хронограф по великому изложению, древнерусский хронографический свод конца XI в., использовавший византийские хронографические (в том числе упомянутые Хроники Амартола и Малалы) и апокрифические сочинения. Среди апокрифических источников летописных текстов, трактующих ветхозаветную историю, любитель русской книжности Г. М. Барац (Барац 1924, т. 2. С. 83–84) указал иудейский псевдоэпиграф — «Книгу юбилеев», или «Малое Бытие».
В специальной работе С. Франклин (Franklin 1982) продемонстрировал параллели между древнерусскими, в том числе летописными, текстами и их византийскими источниками, восходящими к «Книге юбилеев». Среди них — упоминавшаяся и чрезвычайно актуальная для раннего летописания и ранней русской истории заповедь, данная в «Книге» трем братьям — Симу, Хаму и Иафету: «не преступати никому же в жребий братень». Об исторической актуальности этой заповеди немало говорилось в историографии (Шахматов 2002; Алешковский 1971. С. 21 и сл.; Гиппиус 1994; Петрухин 2000. С. 122 и сл.) — она была повторена летописцем в связи с распрями трех сыновей Ярослава Мудрого, так же преступивших в 1072 г. завет отца, разделившего между ними Русскую землю.
Летописец — свидетель княжеских усобиц и изгнания старшего Ярославича Изяслава младшими — настойчиво проводил идею братства князей. При этом он обращался и к авторитету преданий — не только варяжского, но и, прежде всего, библейского. Об этом свидетельствует дословное совпадение трех летописных пассажей:
Рассказ о сыновьях Ноя.
«Сим же и Хам и Афет, разделивше землю, жребьи метавше не преступати никому же жребий братень, и живяхо кождо в своей части».
Рассказ о смерти и «ряде» Ярослава.
«И тако раздели им грады, заповедав им не преступати предела братня…»
Рассказ о Ярославичах.
«…Святослав же и Всеволод… преступивша заповедь отню… А Святослав… преступив заповедь отню, паче же божью. Велий бо есть грех престу-пати заповедь отца своего: ибо сперва преступиша сынове Хамови на землю Сифову и по 400 лет отмьщенье прияша от Бога, от племени бо Сифова суть евреи, иже избивше Хананейское племя, всприяша свой жребий и свою землю». Далее говорится о грехе Исава, который также преступил «заповедь отца своего».
С точки зрения летописной текстологии принципиально важно, что тексты — «жребии» и заповеди отца читаются и в ПВЛ, и в НПЛ. Стало быть, относятся к Начальному своду, как и космографическое введение, к которому они отсылают (ср.: Алешковский 1969), то есть Начальный свод представлял собой первую редакцию ПВЛ.
Фрагментом этого введения следует считать (вопреки А. А. Гиппиусу — Гиппиус 2012. С. 62) летописный рассказ о хазарской дани, сохранившийся и в НПЛ. По смерти братьев — основателей Киева дань с полян потребовали хазары. Хазарские старцы в повествовании о хазарской дани с полян, приславших обоюдоострые мечи, предрекают, что самим данникам суждено брать дань на хазарах и на «инех странах». «Яко и при Фаравоне, цари еюпетьстем», — заключает летописец, — «погибоша еюптяне от Моисҍя, а первое быша работающе имъ. Тако и си владҍша, а послҍже самими владеють; яко же и бысть: володҍють бо козары русьскии князи и до днешнего дня» (ПВЛ. С. 12). Таким образом, библейский сюжет «Исхода» в летописи связан с мотивом «хазарской дани» с земли полян. Фраза «володҍють бо козары русьскии князи и до днешнего дня» совмещает, как показал в своих комментариях Д. С. Лихачев, не только славянскую историю с библейской, но и полянскую историю с русской (ср.: ПВЛ. С. 395).
Историческая — датированная — часть летописи начинается с первого «реального» события русской истории, упомянутого в греческом хронографе, — повествования о походе руси на Царьград в царствование Михаила III.
Остается Владимир Святославич, с которым связан характерный мотив начального летописания: дружина ропщет, что ест деревянными ложками, и князь «исковати лжици сребрены», ибо «сребромь и златом налести не имам дружинҍ, а дружиною налҍзу злато и сребро, якоже дҍдъ мои и отець мои доискашеся злата и сребра дружиною» (НПЛ. С. 167). Этой дани традиционному дружинному этикету нельзя придавать буквальный исторический смысл — из летописи известно, чего «доискались» дружины Владимировых деда и отца — Игоря и Святослава.
Риторическое противопоставление героических древних времен «последним» временам может относиться к любой эпохе и любому этапу составления летописного свода. Но в риторическом введении к НПЛ имеются все же вопросы, на которые призван ответить последующий летописный текст. Это вопросы о становлении городов и волостей и, главное, повторяющийся вопрос о начале Русской земли, разделяющий рассуждения о победе христианства и древних князьях и завершающий само введение: «Мы же от начала Рускы земля до сего лҍта и все по ряду извҍстьно да скажемъ, от Михаила цесаря до Александра и Исакья» (НПЛ. С. 104).
В последующей статье и говорится: «В лето 6362 (854). Начало земли Руской. Живяху кождо с родом своим на своих местех и странах, владеюща кождо родом своим. И быша три братия»… Далее текст об основателях Киева — братьях Кие, Щеке, Хориве и сестре их Лыбеди, соответствующий космографическому введению «Повести временных лет» — фрагменту о киевском племени полян, но не говорящий ничего о руси. О руси говорится лишь потом, в связи с походом на Царьград, но это очевидная вставка из греческой хроники Амартола, так как она разрывает текст о полянах, который продолжается после описания поражения руси под Царьградом. «По сих лҍтех братиа сии (Кий, Щек и Хорив. — В. П.) изгибоша», поляне же были «обижены» древлянами и другими соседями. Далее рассказывается о хазарской дани на полянах, приходе варягов Аскольда и Дира в Киев, и лишь затем — о варяжской дани с людей новгородских, изгнании варягов и последующем призвании варяжских князей с дружиной, от которых «прозвашася русь». Итак, в НПЛ очевидно внутреннее противоречие: начало Русской земли «формально» относится к повествованию о Киеве, а рассказывается о происхождении Руси в Новгороде.
Традиционно считалось, что в НПЛ и, стало быть, Начальном своде, а стало быть, предшествующем ему «сказании» («Древнейшем своде» у Шахматова и его последователей — см. обзор: Гиппиус 2012) начало истории Русской земли отождествлялось с историей киевских полян. Эта конструкция не только не устраняла внутренних противоречий реконструируемого текста, ибо ни поляне, ни их земля не отождествлялись в НПЛ с Русью, но и игнорировала принципиально различное отношение к полянам в двух летописях. Действительно, в космографическом введении ПВЛ поляне противопоставлены прочим «поганым», в первую очередь — древлянам, как имеющие обычай «кроток и тих» — живущим «звериньским образом» (ПВЛ. С. 10–11). В НПЛ, хотя и говорится, что Кий, Щек и Хорив «беша мужи мудри и смыслене» и «наречахуся Поляне», но о полянах тут же сказано следующее: «бяху же погане, жруще озером и кладезем и рощением, якоже прочии погани» (НПЛ. С. 106). Киевский этноцентризм явно чужд здесь новгородцу (Насонов 1969. С. 76).
Наконец, отнесение введения к НПЛ только к Начальному своду не вполне учитывает композицию самой НПЛ. Между тем концовка введения к НПЛ прямо отсылает к правлению Алексея и Исаака Ангелов, которыми и должно кончиться повествование. Эта концовка неслучайна, ибо НПЛ включает «Повесть о взятии Царьграда фрягами» (НПЛ. С. 103–104; ср.: Шахматов 1947. С. 131; ПВЛ. С. 367). И падение «богохранимого» града Константина в правление упомянутых кесарей воспринималось в православном мире как предвестие грядущего конца света — «последних времен», о которых и говорится в начальной фразе введения к НПЛ. Показательно, что Константинополь не упомянут во введении к НПЛ среди мировых столиц. Существенно, что «Повести о взятии Царьграда» в НПЛ предшествует (под 1203 г.) рассказ о разорении Киева и разграблении его святынь русскими князьями и «погаными» половцами.
В этом контексте понятным становится пафос введения к НПЛ, обличение «несытоства» русских князей и их дружинников, из-за которого «навел Бог на ны поганыя»; и это не простой набег — ведь «и скоты наша и села наша и имения за теми суть». Речь здесь идет, вопреки Шахматову, уже о монголо-татарском нашествии, ниже описанном в НПЛ эсхатологическими красками «последних времен» (ср.: Плач Иеремии, 5.2): «Да кто, братье и отци и дети, видевши божие попущение се на всеи Рускои земли; грех же ради наших попусти бог поганыи на ны» (НПЛ. С. 289; ср.: Шахматов 2002. С. 383).
Видимо, это событие заставило составителя НПЛ в середине XIII в. заменить раннее введение и переместить акцент с начала Русской земли на «последние времена». Следы этой замены очевидны в тексте НПЛ: повествование о начале Русской земли начинается там фразой «живяху кождо с родом своим на своих местех и странах, владеюща кождо родом своим» — и далее о трех братьях Кие, Щеке, Хориве и их сестре Лыбеди. А. А. Шахматов, вслед за А. И. Соболевским, отмечал невнятность такой фразы в качестве начальной (Шахматов 1947. С. 154–155). Но оба они не обращают должного внимания на то, что фраза о живущих со своим родом по своим местам является парафразом из библейской «Таблицы народов» (ср. эпиграф к главе I). В ПВЛ этот текст действительно вводит повествование о поселении полян на Днепре, завершающее рассказ о расселении славян среди потомков библейского Иафета.
Значит, можно предположить, что Начальный свод имел космографическое введение, сходное с введением к ПВЛ. Само по себе это введение представляется естественным для средневековой хронографии, рассматривающей историю собственного народа (или мира) как продолжение священной истории. Так начинались и греческие хроники Малалы и Амартола, и Хронограф по великому изложению, известные русским летописцам и использованные ПВЛ (та же фраза из таблицы народов уже упоминалась в связи с рассказом Иордана о славянах).
ПВЛ, в отличие от этих хронографов, опускает сотворение человека, начинает «повесть сию» не с Адама и Сифа, а с нового творения — разделения земли сыновьями Ноя по потопе. Логика такой композиции в общем понятна: летописец стремится сразу найти ответ на главный вопрос своей повести — «откуду есть пошла Руская земля», и начинает прямо с описания стран, разделенных сыновьями Ноя, и «языков» — народов, от них произошедших.
Вместе с тем сюжет сотворения мира — «Шестоднев» — присутствует в ПВЛ, но в другом месте — в датированной части, под 986 г., в так называемой Речи Философа, обращенной к князю Владимиру. Князь выбирает веру, и греческий Философ выступает перед ним с катехизисом — кратким изложением библейской истории, ветхозаветных провозвестий пришествия мессии и символа веры. Один сюжет библейской — ветхозаветной — истории естественным образом повторяется в космографическом введении и Речи Философа: это упоминание тех же трех сыновей Ноя, умножения их потомства, строительства Вавилонской башни и разделения языков. Сами тексты, однако, не повторяют друг друга: в космографическом введении подробно дается мотив столпотворения и расселения языков, в первую очередь — славян, в Речи — ветхозаветная история евреев.
Существенно, что при взаимной дополняемости двух летописных текстов оба они использовали один источник. Для Речи Философа А. А. Шахматов (Шахматов 1940) считал этим источником недошедший до нас в полном виде Хронограф по великому изложению, древнерусский хронографический свод конца XI в., использовавший византийские хронографические (в том числе упомянутые Хроники Амартола и Малалы) и апокрифические сочинения. Среди апокрифических источников летописных текстов, трактующих ветхозаветную историю, любитель русской книжности Г. М. Барац (Барац 1924, т. 2. С. 83–84) указал иудейский псевдоэпиграф — «Книгу юбилеев», или «Малое Бытие».
В специальной работе С. Франклин (Franklin 1982) продемонстрировал параллели между древнерусскими, в том числе летописными, текстами и их византийскими источниками, восходящими к «Книге юбилеев». Среди них — упоминавшаяся и чрезвычайно актуальная для раннего летописания и ранней русской истории заповедь, данная в «Книге» трем братьям — Симу, Хаму и Иафету: «не преступати никому же в жребий братень». Об исторической актуальности этой заповеди немало говорилось в историографии (Шахматов 2002; Алешковский 1971. С. 21 и сл.; Гиппиус 1994; Петрухин 2000. С. 122 и сл.) — она была повторена летописцем в связи с распрями трех сыновей Ярослава Мудрого, так же преступивших в 1072 г. завет отца, разделившего между ними Русскую землю.
Летописец — свидетель княжеских усобиц и изгнания старшего Ярославича Изяслава младшими — настойчиво проводил идею братства князей. При этом он обращался и к авторитету преданий — не только варяжского, но и, прежде всего, библейского. Об этом свидетельствует дословное совпадение трех летописных пассажей:
Рассказ о сыновьях Ноя.
«Сим же и Хам и Афет, разделивше землю, жребьи метавше не преступати никому же жребий братень, и живяхо кождо в своей части».
Рассказ о смерти и «ряде» Ярослава.
«И тако раздели им грады, заповедав им не преступати предела братня…»
Рассказ о Ярославичах.
«…Святослав же и Всеволод… преступивша заповедь отню… А Святослав… преступив заповедь отню, паче же божью. Велий бо есть грех престу-пати заповедь отца своего: ибо сперва преступиша сынове Хамови на землю Сифову и по 400 лет отмьщенье прияша от Бога, от племени бо Сифова суть евреи, иже избивше Хананейское племя, всприяша свой жребий и свою землю». Далее говорится о грехе Исава, который также преступил «заповедь отца своего».
С точки зрения летописной текстологии принципиально важно, что тексты — «жребии» и заповеди отца читаются и в ПВЛ, и в НПЛ. Стало быть, относятся к Начальному своду, как и космографическое введение, к которому они отсылают (ср.: Алешковский 1969), то есть Начальный свод представлял собой первую редакцию ПВЛ.
Фрагментом этого введения следует считать (вопреки А. А. Гиппиусу — Гиппиус 2012. С. 62) летописный рассказ о хазарской дани, сохранившийся и в НПЛ. По смерти братьев — основателей Киева дань с полян потребовали хазары. Хазарские старцы в повествовании о хазарской дани с полян, приславших обоюдоострые мечи, предрекают, что самим данникам суждено брать дань на хазарах и на «инех странах». «Яко и при Фаравоне, цари еюпетьстем», — заключает летописец, — «погибоша еюптяне от Моисҍя, а первое быша работающе имъ. Тако и си владҍша, а послҍже самими владеють; яко же и бысть: володҍють бо козары русьскии князи и до днешнего дня» (ПВЛ. С. 12). Таким образом, библейский сюжет «Исхода» в летописи связан с мотивом «хазарской дани» с земли полян. Фраза «володҍють бо козары русьскии князи и до днешнего дня» совмещает, как показал в своих комментариях Д. С. Лихачев, не только славянскую историю с библейской, но и полянскую историю с русской (ср.: ПВЛ. С. 395).
Историческая — датированная — часть летописи начинается с первого «реального» события русской истории, упомянутого в греческом хронографе, — повествования о походе руси на Царьград в царствование Михаила III.