Наблюдатели смеются.
— Птицы откуда-то, — говорю я.
— Птицы? — переспрашивает комбат.
— Птицы…
— Какие птицы? — спрашивает из окопчика телефонист Кузин.
— Птицы, — говорю я и уже сам ничего не понимаю.
— Разве это птицы? — устало смотрит на меня комбат.
— Птицы… — смеется Кузин.
Я уже начинаю понимать, что это такое. Один из наблюдателей напяливает на палку свою шапку и поднимает над собой. И тотчас запевают птицы.
— Понял? — спрашивает комбат.
Он хороший человек. Другой бы начал топать ногами и материться. Он хороший человек, наш комбат. Сейчас бы меня убили, если бы не он. Это он, наверно, за ноги меня подтянул.
Становится темнее, темнее. Серые сумерки окутывают холмы. И я слышу, как далеко-далеко бьет пулемет.
— Пулемет! — кричу я.
Никто не обращает на меня внимания.
— Пошли наши, — говорит комбат Бураков, — сейчас начнем. — И потом говорит мне: — На-ка, погляди.
Я припадаю к стереотрубе. Я вижу степь. На краю ее, на дальнем, на фоне серого неба вытянулся полоской населенный пункт. И там из конца в конец, как фейерверк, протянулись разноцветные линии трассирующих пуль. И я слышу тарахтение пулеметов, дробь автоматов. Но я не вижу наступления. Я не вижу людей.
— Пошли, пошли! — кричат за моей спиной.
— Где, где?
И вдруг я вижу: по степи кое-где перебегают, согнувшись в три погибели, одиночные фигурки. Редко-редко.
— Хватит, — говорит комбат, — иди на батарею.
Я скатываюсь с холма. Я бегу. А навстречу мне плывет, покачиваясь на холмах, «виллис». А в нем сидит генерал. Я не знаю, что мне делать: пробежать или пройти строевым, приложив ладонь к козырьку…
Генерал Багров. Он меня не видит. Он размахивает руками. А «виллис» приближается к наблюдательному пункту. И там уже вытянулся в ожидании комбат. И ребята стоят. И стереотруба стоит на своих трех ногах неподвижно.
Наблюдатели смеются.
— Птицы откуда-то, — говорю я.
— Птицы? — переспрашивает комбат.
— Птицы…
— Какие птицы? — спрашивает из окопчика телефонист Кузин.
— Птицы, — говорю я и уже сам ничего не понимаю.
— Разве это птицы? — устало смотрит на меня комбат.
— Птицы… — смеется Кузин.
Я уже начинаю понимать, что это такое. Один из наблюдателей напяливает на палку свою шапку и поднимает над собой. И тотчас запевают птицы.
— Понял? — спрашивает комбат.
Он хороший человек. Другой бы начал топать ногами и материться. Он хороший человек, наш комбат. Сейчас бы меня убили, если бы не он. Это он, наверно, за ноги меня подтянул.
Становится темнее, темнее. Серые сумерки окутывают холмы. И я слышу, как далеко-далеко бьет пулемет.
— Пулемет! — кричу я.
Никто не обращает на меня внимания.
— Пошли наши, — говорит комбат Бураков, — сейчас начнем. — И потом говорит мне: — На-ка, погляди.
Я припадаю к стереотрубе. Я вижу степь. На краю ее, на дальнем, на фоне серого неба вытянулся полоской населенный пункт. И там из конца в конец, как фейерверк, протянулись разноцветные линии трассирующих пуль. И я слышу тарахтение пулеметов, дробь автоматов. Но я не вижу наступления. Я не вижу людей.
— Пошли, пошли! — кричат за моей спиной.
— Где, где?
И вдруг я вижу: по степи кое-где перебегают, согнувшись в три погибели, одиночные фигурки. Редко-редко.
— Хватит, — говорит комбат, — иди на батарею.
Я скатываюсь с холма. Я бегу. А навстречу мне плывет, покачиваясь на холмах, «виллис». А в нем сидит генерал. Я не знаю, что мне делать: пробежать или пройти строевым, приложив ладонь к козырьку…
Генерал Багров. Он меня не видит. Он размахивает руками. А «виллис» приближается к наблюдательному пункту. И там уже вытянулся в ожидании комбат. И ребята стоят. И стереотруба стоит на своих трех ногах неподвижно.