— Может, мы попробуем задать инженеру-магистру Плихоцкому этот принципиально важный вопрос? Не желаешь послушать голос молодого поколения?
— Это было бы любопытно, — соглашается Парух. — Почему бы нет. Попробуем.
— Ну, коллега Плихоцкий, — начал Барыцкий тем насмешливым тоном, которого так боялись подчиненные, — так пусть же обретет право голоса правда, правда и только правда.
Плихоцкий зажмурился — не хотелось, чтобы те видели выражение его глаз. Заговорил, взвешивая каждое слово.
— Отвечаю на ваш вопрос. Я убежден, что тогда, когда что-либо будет зависеть исключительно от меня, наши скромные деньги достигнут уровня иной валюты. Есть у меня такая надежда…
— Ответ сознательного члена общества потребления, — засмеялся Парух. — Стоит рюмки хорошего коньяка. Она за мной, инженер Плихоцкий.
— Это только ловкая отговорка, — возмутился Барыцкий. — Вы знаете, что я не об этом спрашивал.
— Разумеется, знаю. Мы все знаем, что вы имели в виду. Вам хочется, чтобы я объяснился относительно своего вето, — произнес хриплым голосом Плихоцкий. — Дело в этом. Пожалуйста. Я действительно не верил, не представлял себе… Но получил наглядный урок…
— О, маловер! — загремел Барыцкий и прыснул со смеху, но тут же сдержался, ибо Плихоцкий побледнел. — Да бросьте вы, я же пошутил.
В зеркальце он еще раз поймал взгляд Плихоцкого, усталый, апатичный, но и полный неприязни. И подумал, что порка полагается Плихоцкому не за то, что тот встал на дыбы. Господи, хоть бы эти молодые почаще взбрыкивали, хоть бы не были такими покладистыми, супердипломатичными. Как поставят их рядком, так они уподобляются воспитанницам благородного пансиона: губки бантиком, ручки по швам, просто великий праздник, если покажут зубы. Ему полагается порка не за то, что он оскалил зубы, а за то, что струсил тогда и продолжает трусить теперь, когда с итальянцами дело сделано, опасается моей мести. Как это странно — мое поколение жизнь заставляла биться до конца, и у некоторых из нас это вошло в привычку. А их жизнь учит осторожничать и уступать, если не товарищу Вальчаку, так товарищу Пепшаку.
Барыцкий вздохнул, достал блокнот, нашел страничку с пятнадцатью фамилиями. Вырвал ее и протянул Плихоцкому через плечо, не оборачиваясь.
— Взгляните-ка, коллега.
Плихоцкий пробежал глазами листок раз-другой, открыл рот, словно собираясь что-то сказать:
— Ну? — подзадорил его Барыцкий.
— Лучшие из лучших! — воскликнул с демонстративным рвением Плихоцкий. — Я составил бы точно такой же список.
Барыцкий взглянул недоверчиво.
— Тогда оставьте листок у себя и сегодня же начните с ними предварительные беседы — люди должны подготовиться. Думаете, не подведут?
— Уверен.
Опять это подхалимское согласие с решениями шефа.
— Если они хотя бы на семьдесят процентов оправдают возлагаемые на них надежды, в следующей десятилетке мы будем конкурентами итальянцев, — продолжал Барыцкий. — Ну, если поскромнее, будем серьезными партнерами. А пока только клиенты.
— Ты уверен в этом? — спросил Парух.
— Как и в том, что земля вертится.
— Может, мы попробуем задать инженеру-магистру Плихоцкому этот принципиально важный вопрос? Не желаешь послушать голос молодого поколения?
— Это было бы любопытно, — соглашается Парух. — Почему бы нет. Попробуем.
— Ну, коллега Плихоцкий, — начал Барыцкий тем насмешливым тоном, которого так боялись подчиненные, — так пусть же обретет право голоса правда, правда и только правда.
Плихоцкий зажмурился — не хотелось, чтобы те видели выражение его глаз. Заговорил, взвешивая каждое слово.
— Отвечаю на ваш вопрос. Я убежден, что тогда, когда что-либо будет зависеть исключительно от меня, наши скромные деньги достигнут уровня иной валюты. Есть у меня такая надежда…
— Ответ сознательного члена общества потребления, — засмеялся Парух. — Стоит рюмки хорошего коньяка. Она за мной, инженер Плихоцкий.
— Это только ловкая отговорка, — возмутился Барыцкий. — Вы знаете, что я не об этом спрашивал.
— Разумеется, знаю. Мы все знаем, что вы имели в виду. Вам хочется, чтобы я объяснился относительно своего вето, — произнес хриплым голосом Плихоцкий. — Дело в этом. Пожалуйста. Я действительно не верил, не представлял себе… Но получил наглядный урок…
— О, маловер! — загремел Барыцкий и прыснул со смеху, но тут же сдержался, ибо Плихоцкий побледнел. — Да бросьте вы, я же пошутил.
В зеркальце он еще раз поймал взгляд Плихоцкого, усталый, апатичный, но и полный неприязни. И подумал, что порка полагается Плихоцкому не за то, что тот встал на дыбы. Господи, хоть бы эти молодые почаще взбрыкивали, хоть бы не были такими покладистыми, супердипломатичными. Как поставят их рядком, так они уподобляются воспитанницам благородного пансиона: губки бантиком, ручки по швам, просто великий праздник, если покажут зубы. Ему полагается порка не за то, что он оскалил зубы, а за то, что струсил тогда и продолжает трусить теперь, когда с итальянцами дело сделано, опасается моей мести. Как это странно — мое поколение жизнь заставляла биться до конца, и у некоторых из нас это вошло в привычку. А их жизнь учит осторожничать и уступать, если не товарищу Вальчаку, так товарищу Пепшаку.
Барыцкий вздохнул, достал блокнот, нашел страничку с пятнадцатью фамилиями. Вырвал ее и протянул Плихоцкому через плечо, не оборачиваясь.
— Взгляните-ка, коллега.
Плихоцкий пробежал глазами листок раз-другой, открыл рот, словно собираясь что-то сказать:
— Ну? — подзадорил его Барыцкий.
— Лучшие из лучших! — воскликнул с демонстративным рвением Плихоцкий. — Я составил бы точно такой же список.
Барыцкий взглянул недоверчиво.
— Тогда оставьте листок у себя и сегодня же начните с ними предварительные беседы — люди должны подготовиться. Думаете, не подведут?
— Уверен.
Опять это подхалимское согласие с решениями шефа.
— Если они хотя бы на семьдесят процентов оправдают возлагаемые на них надежды, в следующей десятилетке мы будем конкурентами итальянцев, — продолжал Барыцкий. — Ну, если поскромнее, будем серьезными партнерами. А пока только клиенты.
— Ты уверен в этом? — спросил Парух.
— Как и в том, что земля вертится.