Я оставляю кровавый отпечаток пальца на грязно-белом конверте, когда пытаюсь его распечатать. Вытираю пальцы о штаны в бесполезной попытке сделать их чище. Мои руки дрожат. Я разворачиваю два листа трижды свернутой бумаги. Вырванные из блокнота, жёлтые с синими линиями. Аккуратный округлый женский почерк.
— Томас, любовь моя, — читаю я. Откашливаюсь и смотрю на Барретта. — Ты бы, бл**ь, больше ценил это дерьмо, чувак!
— Заткнись и читай, — на его губах появляется намек на улыбку. — Я хранил это письмо с тех пор, как мы вернулись, ну... из отпуска. Она отдала мне его как раз перед – черт, так больно, мужик – перед тем, как я сел в самолет. Я ждал.
— Чего? — спрашиваю я.
— Я всегда знал. Я знал, что на этот раз... не вернусь домой. Всегда это чувствовал.
— Это глупо, — я не могу смотреть ему в глаза. — Ты вернёшься домой. Мы вернёмся домой. Наши ребята погибли за нас. Ты знаешь это. Все эти ублюдки вокруг – они мертвы, просто ещё не знают об этом. А нам с тобой просто надо выжить.
— Не будь придурком, Ди. Ты знаешь, что это не так. Просто прочитай мне моё… это проклятое письмо, — он закрывает глаза, медленно вдыхает. Выдыхает. — Просто прочитай его. Пожалуйста.
«Томас, любовь моя, – читаю я снова. – Я пишу тебе это в нашей постели, пока ты спишь рядом. Мне многое нужно тебе сказать, но я знаю, что время на исходе. Ты отправляешься завтра. Снова…»
Я медленно читаю, забегая глазами вперёд. Том не открывает глаз, слушая. Впитывая каждое слово. Черт подери! Неприкрытая любовь, которой кровоточат эти строчки, буквально сжигает меня заживо. Скручивает живот, жалит глаза. Это так красиво и чертовски романтично. И больно. Барретт умирает. Это я должен умирать здесь, а он – вернуться домой живым к своей девочке, а не умирать на полу этой чертовой хижины в этом грёбаном Афганистане. И ради чего? Для чего мы здесь? Я не знаю. Я записался в армию, чтобы воевать. Чтобы достичь чего-то. Служить моей стране. Я записался, потому что не знал, что ещё делать со своей жизнью. И потому что однажды в мою школу приехал военный в мундире. Он выглядел так здорово, что мне захотелось быть похожим на него. Показалось, что такая жизнь лучше, чем строительство домов вместе с отцом в нашей захолустной дыре в Айове. А теперь я здесь, в плену, в ещё более забытом Богом месте, в Афганистане, вместе с умирающим другом, лежащим рядом со мной на земле. И я не могу вспомнить, почему я здесь? За что, предполагалось, я воевал?
А Том? У него есть ради кого жить. У него есть женщина, которая безумно любит его, и ждет, когда он вернется домой.
— Прочитай это еще раз.
— Сыграй еще раз, Сэм, — я довольно паршиво изображаю актера Джеймса Кэгни или как его там зовут в том фильме.
Том смеётся, а потом закашливается.
— Идиот. Это... не точная цитата. Надо... «Играй, Сэм». Кино по пьесе «Все приходят к Рику», — он несколько раз моргает, облизывая пересохшие губы. — Рейган ненавидит этот фильм. Когда она была совсем маленькой, ее бабушка... заставляла смотреть вместе с ней этот фильм каждые выходные. Рейган и со мной так поступила – заставляла его смотреть, когда я был в отпуске после Ирака, перед отправкой сюда. Она смотрела его вместе со мной три раза подряд.
— Если честно, я даже не знаю название этого фильма, — признался я.
— «Касабланка», — он поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня одним открытым глазом. — Теперь прочитай это чертово письмо.
Я начал перечитывать его.
И еще раз.
В конце концов, Том отключился.
Он проснулся, когда луч света, пробивающийся через щели в двери, показал, что уже вечер.
— Прочитай мне еще раз письмо, Дерек.
«Боже, Том. Знаешь, почему я помню все это? Каждый эпизод? Потому что в течение восьми лет ты всегда находился в боевой готовности. Три поездки в Ирак, и сейчас ты в третий раз отправляешься в Афганистан.
Я оставляю кровавый отпечаток пальца на грязно-белом конверте, когда пытаюсь его распечатать. Вытираю пальцы о штаны в бесполезной попытке сделать их чище. Мои руки дрожат. Я разворачиваю два листа трижды свернутой бумаги. Вырванные из блокнота, жёлтые с синими линиями. Аккуратный округлый женский почерк.
— Томас, любовь моя, — читаю я. Откашливаюсь и смотрю на Барретта. — Ты бы, бл**ь, больше ценил это дерьмо, чувак!
— Заткнись и читай, — на его губах появляется намек на улыбку. — Я хранил это письмо с тех пор, как мы вернулись, ну... из отпуска. Она отдала мне его как раз перед – черт, так больно, мужик – перед тем, как я сел в самолет. Я ждал.
— Чего? — спрашиваю я.
— Я всегда знал. Я знал, что на этот раз... не вернусь домой. Всегда это чувствовал.
— Это глупо, — я не могу смотреть ему в глаза. — Ты вернёшься домой. Мы вернёмся домой. Наши ребята погибли за нас. Ты знаешь это. Все эти ублюдки вокруг – они мертвы, просто ещё не знают об этом. А нам с тобой просто надо выжить.
— Не будь придурком, Ди. Ты знаешь, что это не так. Просто прочитай мне моё… это проклятое письмо, — он закрывает глаза, медленно вдыхает. Выдыхает. — Просто прочитай его. Пожалуйста.
«Томас, любовь моя, – читаю я снова. – Я пишу тебе это в нашей постели, пока ты спишь рядом. Мне многое нужно тебе сказать, но я знаю, что время на исходе. Ты отправляешься завтра. Снова…»
Я медленно читаю, забегая глазами вперёд. Том не открывает глаз, слушая. Впитывая каждое слово. Черт подери! Неприкрытая любовь, которой кровоточат эти строчки, буквально сжигает меня заживо. Скручивает живот, жалит глаза. Это так красиво и чертовски романтично. И больно. Барретт умирает. Это я должен умирать здесь, а он – вернуться домой живым к своей девочке, а не умирать на полу этой чертовой хижины в этом грёбаном Афганистане. И ради чего? Для чего мы здесь? Я не знаю. Я записался в армию, чтобы воевать. Чтобы достичь чего-то. Служить моей стране. Я записался, потому что не знал, что ещё делать со своей жизнью. И потому что однажды в мою школу приехал военный в мундире. Он выглядел так здорово, что мне захотелось быть похожим на него. Показалось, что такая жизнь лучше, чем строительство домов вместе с отцом в нашей захолустной дыре в Айове. А теперь я здесь, в плену, в ещё более забытом Богом месте, в Афганистане, вместе с умирающим другом, лежащим рядом со мной на земле. И я не могу вспомнить, почему я здесь? За что, предполагалось, я воевал?
А Том? У него есть ради кого жить. У него есть женщина, которая безумно любит его, и ждет, когда он вернется домой.
— Прочитай это еще раз.
— Сыграй еще раз, Сэм, — я довольно паршиво изображаю актера Джеймса Кэгни или как его там зовут в том фильме.
Том смеётся, а потом закашливается.
— Идиот. Это... не точная цитата. Надо... «Играй, Сэм». Кино по пьесе «Все приходят к Рику», — он несколько раз моргает, облизывая пересохшие губы. — Рейган ненавидит этот фильм. Когда она была совсем маленькой, ее бабушка... заставляла смотреть вместе с ней этот фильм каждые выходные. Рейган и со мной так поступила – заставляла его смотреть, когда я был в отпуске после Ирака, перед отправкой сюда. Она смотрела его вместе со мной три раза подряд.
— Если честно, я даже не знаю название этого фильма, — признался я.
— «Касабланка», — он поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня одним открытым глазом. — Теперь прочитай это чертово письмо.
Я начал перечитывать его.
И еще раз.
В конце концов, Том отключился.
Он проснулся, когда луч света, пробивающийся через щели в двери, показал, что уже вечер.
— Прочитай мне еще раз письмо, Дерек.
«Боже, Том. Знаешь, почему я помню все это? Каждый эпизод? Потому что в течение восьми лет ты всегда находился в боевой готовности. Три поездки в Ирак, и сейчас ты в третий раз отправляешься в Афганистан.