– Лебедя убили, – сказал он, входя в дом.
Серафима Дмитриевна покачала головой и с укоризной посмотрела на Алексея, будто он в чём-то виноват. А Катя, качавшая Анфису, заплакала.
– Это к беде, это не к добру, – молвила она сквозь слёзы.
– Это не к беде и не к радости, – тихо сказал Алексей. – Просто убили лебедя.
Между тем в газетах стали появляться запросы читателей – почему отстаёт наша крылодельная промышленность. Появились карикатуры на БЭБИ и на подчинённое ему заведение «Гусьлебедь». Директор БЭБИ вызвал Лежачего и потребовал, чтобы тот в кратчайший срок подготовил крылья к сдаче в массовое производство.
Лежачий заверил директора БЭБИ, что через два месяца будет создан опытный образец крыльев.
Действительно, вскоре чертежи творчески обогащённых и модернизированных крыльев были готовы. Своих мастерских у заведения не имелось, и для ускорения дела чертежи правого и чертежи левого крыла и чертежи дополнительного оборудования были отданы трём разным предприятиям. Правое крыло досталось быткомбинату «Зарница», производившему мясорубки, кофейные мельницы, гитарные струны и обувную фурнитуру; левое – бытпромобъединению «Рассвет», делавшему спортивные гири, металлические портсигары, рыболовные блесны, а также мышеловки и жестяные похоронные венки. Дополнительное оборудование взялись изготовить авторемонтные мастерские при БЭБИ.
Тем временем во дворе заведения была выстроена семиметровая вышка – на манер тех, что стоят на водных стадионах. Дело в том, что полёт на модернизированных крыльях мог осуществляться только с высоты. Затем были отпечатаны красивые пригласительные билеты для представителей БЭБИ и прессы. За две недели до испытания крыльев в НТЗовской многотиражке появилась песня, сочинённая поэтом Переменным:
Песня разучивалась на спевках всеми сотрудниками НТЗ «Гусьлебедь», а автору её в качестве поощрения сам Лежачий разрешил опубликовать в очередном номере многотиражки любовно-упадочное стихотворение:
Так как А. Возможный числился всё же одним из авторов крыльев, то Лежачему было неудобно не пригласить его на испытание опытной модели. Это могли бы воспринять как зажим. Поэтому Лежачий, зная нелюбовь Возможного к дальним поездкам, послал в Ямщикове двух сотрудников заведения с тем, чтобы они уговорили его приехать. Кроме того, им было поручено вручить Алексею Возможному текст речи – тот должен его заучить и произнести после испытания крыльев. Речь была составлена поэтом Переменным под руководством самого Лежачего. Проза там чередовалась со стихами:
Трепеща от радости, хочу выразить свою благодарность корифею крыловедения товарищу Лежачему, а также восемнадцати моим славным соавторам за то, что они творчески переосмыслили мой скромный проект и подготовили крылья для массового производства.
Вскоре оба сотрудника – секретарша Лежачего Малина Стриптизоявленская и крыловед-эстетик Виктуар Площицын – прибыли в районный город, а там на подотчётные деньги наняли легковую машину и под вечер были в Ямщикове. Они зашли к Возможному, и тот согласился ехать. Гости пробыли в доме недолго, они решили ждать Алексея в машине.
Пока Алексей собирался в дорогу, Стриптизоявленская и Площицын завели разговор о Возможном. Они разговаривали при шофёре, которого считали человеком тёмным, а он всё запомнил.
– Даже серванта нет, вы заметили? – сказала Стриптизоявленская. – А ещё изобретатель называется!.. А как старуха-то на нас смотрела – вот-вот в глаза плюнет. Не любят здесь культурных людей!
– Да, дико живут, – согласился Площицын. – Книг, правда, у него много, но ведь книги-то нынче недорогие, этим не удивишь. А вот я по двору проходил – заглянул в сарайчик. Думал – гараж, а там корова! Смех! Вместо машины – корова. А ещё изобретателем себя считает… А жена у него ничего, красивая.
– Но вы заметили, как она одета? По моде восемнадцатого века!.. И уже ребёнка завела. А сам этот Возможный – хам. Когда вы ему сказали, что вы один из его соавторов по крыльям, он и глазом не моргнул. Вот и работай на таких!
– Вообще не понимаю, почему его считают изобретателем, – сказал Площицын. – Совсем мальчишка ещё, да и живёт в деревне… И какая наглость – отказался произносить благодарственную речь! Что мы теперь Лежачему скажем?
– Хорошо бы нам уехать сейчас вдвоём, – задумчиво молвила Стриптизоявленская. – А в энтэзэ мы бы сказали, что этот горе-самоучка умер, в связи с чем окончательно утратил творческую инициативу и замкнулся в узком кругу внеслужебных интересов. Правильная формулировка?
– Формулировка-то правильная, но, к сожалению, это невозможно, может шум подняться, – высказался осторожный Площицын. – А что это за птица на заборе сидит? – Он взял свою стильную самшитовую трость, на которой было выжжено: «Люби меня – а я тебя. Память о Сочи», и вышел из машины. Послышался удар, ещё удар. Затем Площицын втащил в машину мёртвую сову.
– Охотничий трофей! Ну и глушь здесь – дикие птицы на заборах сидят! Я её палкой как тресну!..
– Какой вы молодец! Настоящий мужчина! – восхитилась Стриптизоявленская.
– Это вы ручную сову убили, – строго сказал шофёр. – Это сова Алексея Потапыча, её здесь никто не трогал.
– Лебедя убили, – сказал он, входя в дом.
Серафима Дмитриевна покачала головой и с укоризной посмотрела на Алексея, будто он в чём-то виноват. А Катя, качавшая Анфису, заплакала.
– Это к беде, это не к добру, – молвила она сквозь слёзы.
– Это не к беде и не к радости, – тихо сказал Алексей. – Просто убили лебедя.
Между тем в газетах стали появляться запросы читателей – почему отстаёт наша крылодельная промышленность. Появились карикатуры на БЭБИ и на подчинённое ему заведение «Гусьлебедь». Директор БЭБИ вызвал Лежачего и потребовал, чтобы тот в кратчайший срок подготовил крылья к сдаче в массовое производство.
Лежачий заверил директора БЭБИ, что через два месяца будет создан опытный образец крыльев.
Действительно, вскоре чертежи творчески обогащённых и модернизированных крыльев были готовы. Своих мастерских у заведения не имелось, и для ускорения дела чертежи правого и чертежи левого крыла и чертежи дополнительного оборудования были отданы трём разным предприятиям. Правое крыло досталось быткомбинату «Зарница», производившему мясорубки, кофейные мельницы, гитарные струны и обувную фурнитуру; левое – бытпромобъединению «Рассвет», делавшему спортивные гири, металлические портсигары, рыболовные блесны, а также мышеловки и жестяные похоронные венки. Дополнительное оборудование взялись изготовить авторемонтные мастерские при БЭБИ.
Тем временем во дворе заведения была выстроена семиметровая вышка – на манер тех, что стоят на водных стадионах. Дело в том, что полёт на модернизированных крыльях мог осуществляться только с высоты. Затем были отпечатаны красивые пригласительные билеты для представителей БЭБИ и прессы. За две недели до испытания крыльев в НТЗовской многотиражке появилась песня, сочинённая поэтом Переменным:
Песня разучивалась на спевках всеми сотрудниками НТЗ «Гусьлебедь», а автору её в качестве поощрения сам Лежачий разрешил опубликовать в очередном номере многотиражки любовно-упадочное стихотворение:
Так как А. Возможный числился всё же одним из авторов крыльев, то Лежачему было неудобно не пригласить его на испытание опытной модели. Это могли бы воспринять как зажим. Поэтому Лежачий, зная нелюбовь Возможного к дальним поездкам, послал в Ямщикове двух сотрудников заведения с тем, чтобы они уговорили его приехать. Кроме того, им было поручено вручить Алексею Возможному текст речи – тот должен его заучить и произнести после испытания крыльев. Речь была составлена поэтом Переменным под руководством самого Лежачего. Проза там чередовалась со стихами:
Трепеща от радости, хочу выразить свою благодарность корифею крыловедения товарищу Лежачему, а также восемнадцати моим славным соавторам за то, что они творчески переосмыслили мой скромный проект и подготовили крылья для массового производства.
Вскоре оба сотрудника – секретарша Лежачего Малина Стриптизоявленская и крыловед-эстетик Виктуар Площицын – прибыли в районный город, а там на подотчётные деньги наняли легковую машину и под вечер были в Ямщикове. Они зашли к Возможному, и тот согласился ехать. Гости пробыли в доме недолго, они решили ждать Алексея в машине.
Пока Алексей собирался в дорогу, Стриптизоявленская и Площицын завели разговор о Возможном. Они разговаривали при шофёре, которого считали человеком тёмным, а он всё запомнил.
– Даже серванта нет, вы заметили? – сказала Стриптизоявленская. – А ещё изобретатель называется!.. А как старуха-то на нас смотрела – вот-вот в глаза плюнет. Не любят здесь культурных людей!
– Да, дико живут, – согласился Площицын. – Книг, правда, у него много, но ведь книги-то нынче недорогие, этим не удивишь. А вот я по двору проходил – заглянул в сарайчик. Думал – гараж, а там корова! Смех! Вместо машины – корова. А ещё изобретателем себя считает… А жена у него ничего, красивая.
– Но вы заметили, как она одета? По моде восемнадцатого века!.. И уже ребёнка завела. А сам этот Возможный – хам. Когда вы ему сказали, что вы один из его соавторов по крыльям, он и глазом не моргнул. Вот и работай на таких!
– Вообще не понимаю, почему его считают изобретателем, – сказал Площицын. – Совсем мальчишка ещё, да и живёт в деревне… И какая наглость – отказался произносить благодарственную речь! Что мы теперь Лежачему скажем?
– Хорошо бы нам уехать сейчас вдвоём, – задумчиво молвила Стриптизоявленская. – А в энтэзэ мы бы сказали, что этот горе-самоучка умер, в связи с чем окончательно утратил творческую инициативу и замкнулся в узком кругу внеслужебных интересов. Правильная формулировка?
– Формулировка-то правильная, но, к сожалению, это невозможно, может шум подняться, – высказался осторожный Площицын. – А что это за птица на заборе сидит? – Он взял свою стильную самшитовую трость, на которой было выжжено: «Люби меня – а я тебя. Память о Сочи», и вышел из машины. Послышался удар, ещё удар. Затем Площицын втащил в машину мёртвую сову.
– Охотничий трофей! Ну и глушь здесь – дикие птицы на заборах сидят! Я её палкой как тресну!..
– Какой вы молодец! Настоящий мужчина! – восхитилась Стриптизоявленская.
– Это вы ручную сову убили, – строго сказал шофёр. – Это сова Алексея Потапыча, её здесь никто не трогал.