На ее поникшей голове лежит солнечный луч. Как белая бабочка на темном цветке.
Они вышли. Оба доктора и старшая сестра, серьезные, озабоченные.
Мы садимся вокруг столика посреди комнаты. Глотаем кофе, бог весть кем поданный, и курим.
Я не различаю их голосов. Заставляю себя сосредоточиться, вникнуть в слова, которые бьют мне в уши. Ригидность. Нарушение мозгового кровообращения. Прогрессирующий процесс.
Я начинаю злиться. Не из-за этих слов, но из-за того, как они произнесены. Неужели они не хотят принять во внимание… В конце концов, течение болезни зависит и от…
Снова мы вдвоем с Мариан. Не помню, когда врачи ушли. Мариан с разгоревшимся лицом что-то мне втолковывает. Даже руками размахивает, хотя обычно она очень сдержанна.
Я говорю, что можно ожидать… Прости, тебе нехорошо?
Не знаю. Вот здесь где-то лежит тяжелый камень. Но ведь любую физическую боль можно подавить с помощью…
Пожалуйста! Возьми себя в руки. Ты не можешь вынести правды?
…разума. Значит, силой разума мы можем устранить болезнь.
Дети пришли вместе. Четверо его и мой. Когда они здесь, все по-другому. Мне стало легче, и теперь я даже могу разговаривать. Рассказываю им, как обстоят дела. И подчеркиваю главное: надо надеяться… В ближайшие дни все прояснится. А может быть, через неделю, через две…
Предлагаю сигареты. Ох, в самом деле, совсем из головы вон, что ты не куришь. А помнишь, как в прошлом году он быстро поправился?
Как не помнить!
Ну так вот. И на этот раз ничего страшного не случится, верно?
Они охотно верят мне и надеются, хотя трое из них врачи. Но сейчас они прислушиваются к моим словам.
Внушая им надежду, я сама собираюсь с силами. И я тоже убеждена, что все кончится хорошо. Ведь природа иногда творит чудеса! Об этом нельзя забывать!
Ну, пожалуйста, прошу тебя, не плачь! Ради отца ты должна быть сильной. Если ты дрогнешь, он лишится последней опоры, слышишь?
Мы разговариваем вполголоса, пытаемся обсудить наши повседневные дела, но снова и снова возвращаемся к тому, что нас тревожит.
Как он хорошо себя чувствовал, когда мы виделись в последний раз.
Может быть, мы поздно обратились к врачам?
А как было два года назад?
Это было три года назад!
Да, да, три года. Он тогда еще не совсем поправился, но уже сел за письменный стол, вот этот самый, и работал, работал…
Наконец они уходят. Поочередно прощаются. Завтра придут снова. Хочешь, я останусь с тобой?
Ни за что. Я тебе позвоню, если… да ведь ничего страшного не случится, не беспокойся!
После их ухода мы с Мариан сидим молча. Пустые — точно воздушные шары, из которых выпустили воздух.
А через три дня Мариан уезжает. Ее ждет срочная работа. Недобрые предчувствия одолевают ее.
Перед самым отъездом мы идем к нему. Мариан наклоняется, что-то говорит. И он на нас смотрит. Даже делает вид, будто все понимает. Улыбается. Потом пытается поднять свои жалкие, высохшие руки. Точно хочет сказать, смотрите, как хорошо я владею своими руками!
Ждем поезда на перроне. Сморкаемся, как будто у обеих сильный насморк. А может быть, это и от погоды. К вечеру температура так резко понижается.
Ну вот, мы обо всем договорились? Дома я бываю около десяти. Пожалуйста, звони!
Поезд трогается. Мариан стоит у окна. Светлая фигура в черной раме. А потом я вижу только ее вяло машущую мне руку. И вот Мариан уже точка, которую я с трудом могла бы различить, даже если бы у меня были совсем сухие глаза.
Всю дорогу домой пытаюсь избавиться от назойливых тревожных мыслей. Выравниваю ритм дыхания соответственно ритму ходьбы. Четыре шага — вдох. Полный, как у йогов, вдох. Следующие четыре — задерживаю дыхание, затем — долгий выдох. И снова. Без устали. До самого дома.
Принимаю снотворное и ложусь. Завтра — новый день.
Сразу после двух я отправляюсь в больницу. У лифта встречаю одного из наших знакомых, тоже врача.
Опять? Зачем? Ведь ты ничего не изменишь. Я даже не знаю, нужна ли ты еще ему.
Ты так считаешь?
За ним здесь прекрасно ухаживают. Тебе надо подумать о себе. Ведь это может растянуться до бесконечности!
Но я не просто так хожу к нему, говорю я себе, я делаю это с радостью. Я все больше и больше убеждаюсь, что он действительно нуждается во мне. И я уже привыкаю к его нынешнему образу жизни. Меня ничто не смущает.
Сперва заглядываю в щелочку, только чтобы понять, как дела.
Он дремлет. Лицо — сплошное тусклое пятно.
Тихонько вхожу в комнату и разглядываю его. Со вчерашнего дня он ничуть не изменился.
Рот приоткрыт, дыхание чуть заметно, опущенные веки подрагивают. Лежащие поверх одеяла руки сжаты в кулаки. Чуть позже, проснувшись, он поднимает ладонь в знак привета, не замечая, как она у него сведена. Обеими руками я пытаюсь разжать кулак. Однако пальцы его сжимаются сами собой. Это плохой признак. Надо помешать его ногтям вонзиться в ладони. Надо купить резиновые мячики и сунуть ему в руки. Маленькие, пестрые детские мячики, которых я нигде не могу найти. Продаются только большие мячи. Или шарики для пинг-понга, но они слишком малы и выскальзывают у него из рук.
Однако вскоре мне удалось их купить. Ему стало полегче. Но чуть судорога проходит и пальцы обретают некоторую свободу, мячики выкатываются у него из рук. Я подбираю их и снова втискиваю в ладонь. Нет, ей-богу, ему и впрямь становится лучше. Когда он не спит, пальцы у него начинают немного двигаться.
Разумеется, ему становится лучше, упорствую я, стараясь не замечать удивленных взглядов окружающих. Вы не так часто бываете у него и поэтому не обращаете внимания на небольшие улучшения. Вам трудно понять, ведь неделю назад его положение вообще было отчаянным, и нынешнее состояние — хотя и не бог знает какой прогресс — все же лучше вчерашнего!