— Хрен вам на рыло. Вол, я остаюсь вместе здесь.
— Эрих, у мене мало патронов, но сейчас я вас прямо-таки выстрелю, — заявил Вол. — Я пока живой, и вы обязаны слушать моих слов.
— Вол, дуйте отсюда, — заорал Мотя Городенко.
— Мотя, вы же один долго не протянете, а Эрих не уйдёт далеко. С мене кавалерист, как деловой с фраера. Эрих, тяни свой фарт и помни — ты не ляжешь рядом с нами, потому что пока топчет землю Кот. Давай, сынок, делай ноги по-быстрому.
Эрих медленно развернулся и вскарабкался на лошадь.
Мотя Городенко приставил к своей голове шпаер и сказал:
— Вол, если вы не сядите на второго мерина, я буду изображать свою последнюю хохму.
В степи сухо треснул одиночный выстрел. Лошадь понесла Эриха по выгорающей траве, а вторая, пронзительно заржав, грохнулась оземь.
Вол опустил руку с револьвером.
— Вот видите, Мотя, мне же просто не на чем ехать. Вы же не хочите, чтобы я сидел своей пятой точкой на дохлом животном. Мотя, не надо лишних слов. Вы просто готовьтесь до концерту, а я немножко пособираю нам боезапаса от тех, кому он даром не нужен.
— Скажу вам честно, Вол, я никогда не думал, что помру в какой-то дешёвой степи, — признался корешу Мотя, когда Вол по-быстрому собрал немножко разнокалиберной стрельбы и устроил окоп за дохлой лошадью. — А как вы до этого отнесетесь?
— Это всё труха — лопни, но держи фасон, Мотя. Мы помрём, как другие деловые, и никто за нас не вспомнит.
— А вам хотелось бы, чтоб вашим именем назвали Пишоновскую… — съязвил Мотя.
— Та ну его в баню, — заржал Вол. — Вся Одесса подохнет от такой хохмы. Пускай себе лучше живет. Это же с ума сойти, если в городе появится хутор имени налётчика Воловского.
— Перестаньте сказать, Вол. Я уже точно знаю, что в Одессе успели припихать до какой-то улицы уркаганскую кличку.
— Случайно не будущего покойника Кота? — не к месту брякнул Вол, потому что на них уже скакали эскадроны красноармейцев.
Вместо ответа Мотя Городенко сделал первый выстрел, и Сеня Вол тут же прикипел до «гочкиса». Свой последний бой они держали ровно столько, на сколько хватило скромного боезапаса.
— Эй, фраера. — заорал Вол из прикрытия. — Мне уже нечем вас стрелять. Мы будем немножко сдаваться.
Красноармейцы окружили налетчиков, теперь уже мирно сидящих на земле.
— К стенке! — вяло приказал их командир, и Вол с Мотей залились от хохота.
— Гляди, веселые попались, — сказал один из кавалеристов, передергивая затвор карабина. — Хорошо, не очень находчивые. Позиция у них — хоть куда. Смеются, падлы, а сколько бойцов революции угрохали…
— Вот малахольные, — продолжал заливаться хохотом Мотя, — где вы, придурки пиленые, среди здесь найдёте стенку?
— Хрен вам на рыло. Вол, я остаюсь вместе здесь.
— Эрих, у мене мало патронов, но сейчас я вас прямо-таки выстрелю, — заявил Вол. — Я пока живой, и вы обязаны слушать моих слов.
— Вол, дуйте отсюда, — заорал Мотя Городенко.
— Мотя, вы же один долго не протянете, а Эрих не уйдёт далеко. С мене кавалерист, как деловой с фраера. Эрих, тяни свой фарт и помни — ты не ляжешь рядом с нами, потому что пока топчет землю Кот. Давай, сынок, делай ноги по-быстрому.
Эрих медленно развернулся и вскарабкался на лошадь.
Мотя Городенко приставил к своей голове шпаер и сказал:
— Вол, если вы не сядите на второго мерина, я буду изображать свою последнюю хохму.
В степи сухо треснул одиночный выстрел. Лошадь понесла Эриха по выгорающей траве, а вторая, пронзительно заржав, грохнулась оземь.
Вол опустил руку с револьвером.
— Вот видите, Мотя, мне же просто не на чем ехать. Вы же не хочите, чтобы я сидел своей пятой точкой на дохлом животном. Мотя, не надо лишних слов. Вы просто готовьтесь до концерту, а я немножко пособираю нам боезапаса от тех, кому он даром не нужен.
— Скажу вам честно, Вол, я никогда не думал, что помру в какой-то дешёвой степи, — признался корешу Мотя, когда Вол по-быстрому собрал немножко разнокалиберной стрельбы и устроил окоп за дохлой лошадью. — А как вы до этого отнесетесь?
— Это всё труха — лопни, но держи фасон, Мотя. Мы помрём, как другие деловые, и никто за нас не вспомнит.
— А вам хотелось бы, чтоб вашим именем назвали Пишоновскую… — съязвил Мотя.
— Та ну его в баню, — заржал Вол. — Вся Одесса подохнет от такой хохмы. Пускай себе лучше живет. Это же с ума сойти, если в городе появится хутор имени налётчика Воловского.
— Перестаньте сказать, Вол. Я уже точно знаю, что в Одессе успели припихать до какой-то улицы уркаганскую кличку.
— Случайно не будущего покойника Кота? — не к месту брякнул Вол, потому что на них уже скакали эскадроны красноармейцев.
Вместо ответа Мотя Городенко сделал первый выстрел, и Сеня Вол тут же прикипел до «гочкиса». Свой последний бой они держали ровно столько, на сколько хватило скромного боезапаса.
— Эй, фраера. — заорал Вол из прикрытия. — Мне уже нечем вас стрелять. Мы будем немножко сдаваться.
Красноармейцы окружили налетчиков, теперь уже мирно сидящих на земле.
— К стенке! — вяло приказал их командир, и Вол с Мотей залились от хохота.
— Гляди, веселые попались, — сказал один из кавалеристов, передергивая затвор карабина. — Хорошо, не очень находчивые. Позиция у них — хоть куда. Смеются, падлы, а сколько бойцов революции угрохали…
— Вот малахольные, — продолжал заливаться хохотом Мотя, — где вы, придурки пиленые, среди здесь найдёте стенку?