В 32 г. был арестован, 58–11, посещал какую-то артистку, она кем-то оказалась. Был 1 допрос, получил 3 г. на Беломорканале.
Строил, затем был отправлен на Байкало-Амурскую магистраль. Жили в тайге, отстреливались от волков. Работал сначала физически, затем в лагерн. газетах.
Освобожден досрочно, получил грамоту ударника — “Вот, пожалуйста, посмотрите, нет уж, Вы, Ольга Федоровна, взгляните, вот и мой портрет, это я, и вот она, грамота ударника”.
Только что без еров говорит. Словоерс.
Вернулся в Ленинград, затем, в начале 35-го выслан. Сначала Вологда. В газете.
“Там ко мне нач. гор. милиции хорошо относился. Он, видите ли, стихи писал, его Евгением Онегиным прозвали, ну, и приходил ко мне их читать. Я не печатал, нет, нет, не думайте, не печатал. Но он мое общество ценил и говорил: «Я вижу, что ты в поэзии понимаешь, пока я тут начальником — живи спокойно»”.
Потом выгнали из Вологды. Это был 37 год.
С семьей скитался по всей России — нигде не давали работы.
Просился обратно в лагерь. “Хоть конвоиром, понимаете”.
Приятель, “лицо” в лагере, сказал: “Вот тебе 25 р., через 2 часа отходит поезд — уезжай. Я тебя спасаю. А то прибавят через этаж или дадут известку”.
В другом лагере сказали:
“У нас раньше гром мазурки был, а теперь педагоги, не советуем”.
Поехал на Куйбышевский узел, — “тоже наше строительство”, но даже там не взяли.
Наконец осел с женой и ребенком в Вишере.
“Существую случайной литературной работой. То корректуру правлю, то вот анализ детских сочинений делал, по полтора рубля тетрадка. Приятель вот устроил, написал лекции о Шекспире для Ин-та повышения квалификации учителей, конечно, анонимно”. Жена — научн. сотрудник Ин-та Севера, тоже пропадает втуне. Сам Вержбицкий кончил Университет, филолог, литературовед, знает три языка, работал в Ак. наук, в Пушкинском доме. Образованный, знающий человек.
В лагере на каменных работах — “меня придавило, но совсем немножко”. В лагере — “один начальник со мной грубо обошелся, ну, допустил нетактичность (избил). Я ему потом сказал: извините, у меня 2 ночи, а вы все 4 хотите. Но потом он пытался это загладить и впоследствии очень, очень хорошо со мной обращался. Так что жаловаться мне не на что. Обращались со мной очень хорошо…”
Разноска приказов по лагерю. Приказ о нач<альнике> лагеря — расстрелять за издевательство над заключенными. “Я приказ несу, он уже расстрелян, а жена-то его еще в конторе нашей работает, ничего не знает… Ну, я ей приказа не положил — знаете, все-таки женщина”».
Берггольц пишет о нем в 1944 году, возможно, зная, что его уже нет на свете.
В феврале 1942 года Глеб Дмитриевич Вержбицкий умер в блокадном Ленинграде от истощения и был похоронен на Смоленском кладбище.
В своих воспоминаниях Мелентьев писал:
«4 ноября. Сегодня подтвердилась весть о смерти в Ленинграде Глеба Вержбицкого и Бориса, его брата. Первый умер в феврале дома от голода — дистрофии. Второй — в марте в тюрьме. “Он был бодр, у него была энергия, были широкие научные замыслы, и он бы выжил, если бы не катастрофа, случившаяся с ним”. Так пишет мне его сестра.
А Глеб накануне своей смерти был у Натальи Павловны Вревской, посидел у нее вечер и не раз возвращался к тому, что он скоро умрет…
Жена и сын Глеба еще перед войной уехали в Керчь и погибли там от бомбежки. Так, по крайней мере, уверяет брат жены Глеба. А сестра Глеба пишет мне: “Не знаю, насколько это верно. У меня есть основания сомневаться в этом”. В браке Глеба не все было обычно. Он жил всегда один и с любовью говорил о жене и сыне. Следующее его стихотворение я склонен считать автобиографичным:
“Во время своей болезни, если постепенное умирание от голода можно назвать болезнью, Глеб много говорил о своей повести «Голубые дачи», собираясь закончить ее, когда поправится. Ведь он не знал сначала, что умирает. Рукопись этой повести я не видела и не знаю, где она”. Так пишет мне сестра Глеба».
Уполномоченный Бузников допрашивал в качестве обвиняемого гражданина Бруни Георгия Юльевича, 1870 года рождения, уроженца г. Ленинграда. Проживает пр-т Майорова, д. 31, кв. 9. Род занятий — аккомпаниатор, музыкант. Семейное положение: жена Любовь Александровна, рассказчица, дочь Татьяна — декоратор, сын Владимир — конторщик Ленкомтранса. Отец имел поместье и дом. Образовательный ценз — высшее, консерватория. Беспартийный, не судим, у белых не служил.
Судьба семьи еще одного участника собраний литературных и художественных кружков и салонов Георгия Юльевича Бруни повторяет судьбу многих иностранных семей, приехавших в Россию, постепенно укоренившихся в ней и верно ей служивших. Его прадед Антонио Бруни, реставратор и мастер декоративной живописи, в 1807 году оставил Милан в надежде покорить Петербург и получил в российской столице должность «лепного, живописного и скульптурного мастера при царскосельских дворцах». Сын Антонио Бруни, академик живописи Федор Антонович Бруни, окончивший Академию художеств и ставший одним из виднейших русских художников-академистов, известен как автор картин, фресок и мозаик Исаакиевского собора, замечательных портретов и картин на исторические темы, хранящихся в крупнейших музеях России. Он также занимал должности хранителя живописных коллекций Эрмитажа и ректора Академии художеств.
Отец Георгия Бруни, Юлий Федорович, был даровитым архитектором, сделавшим чертежи для возведения домов Г. Романова, Г. Струбинского и других, а также перестройки и надстройки двух этажей женской половины школы при Евангелической лютеранской церкви Св. Петра. Он считался мастером планировки и внутренней отделки дворцов; ценители восторгались его акварелями и работами в области прикладного искусства. Но весь Петербург знал Юлия Федоровича как гениального музыканта-импровизатора, и сын унаследовал этот выдающийся талант.
Георгий Юльевич Бруни родился в 1870 году в Петербурге. Как пишет в своих воспоминаниях художник А.Н. Бенуа, чья семья находилась в дружеских, почти родственных отношениях с семьей Бруни, Георгий Юльевич (Жорж) рос высоким, стройным и очень красивым мальчиком с типично итальянской внешностью. В детстве он несколько отставал в развитии, но родители предприняли все меры, чтобы ликвидировать этот недостаток.
Весной 1880 года десятилетнего Г.Ю. Бруни определили в гимназию императорского «Человеколюбивого общества», педагогический коллектив которой славился гуманным отношением к ученикам. Но, как пишет А.Н. Бенуа, «учился он отчаянно плохо. <…> Несомненно, что импровизации Жоржа служили известным отводом для страданий родительского самолюбия и компенсацией за то, что во всем прочем было трудно им гордиться. Впоследствии из Жоржа вышел вполне нормальный человек. После того как отец его, “знаменитый” Жюль Бруни, спустил не только все наследство, полученное от отца, но и большое приданое своей жены <…> Жорж женился и не без достоинства стал играть роль уважаемого отца семейства. <…> Его музыкальные способности нашли себе применение в том, что он по воскресеньям играл на органе в Швейцарской церкви на Большой Конюшенной».
Мать Г.Ю. Бруни, Мария Александровна (урожденная Пель), принадлежала к семье знаменитых петербургских аптекарей.
После окончания гимназии Георгий Бруни поступил в Петербургскую консерваторию. Еще студентом он стал браться за разную работу: имел частных учеников (одним из его первых учеников был совсем юный Сергей Прокофьев), сотрудничал с киностудией, развлекал зрителей игрой на рояле перед началом киносеансов. Г.Ю. Бруни много работал преподавателем-аккомпаниатором: в 1908–1912 гг. в Обществе народных университетов и в консерватории; с 1912 по 1915 гг. — в школе Глассера в Петрограде. В 1915–1916 гг. он вернулся в консерваторию и начал работать сначала помощником инспектора научных классов, а с 1916 по 1932 гг. — преподавателем-аккомпаниатором.
Имя Г.Ю. Бруни впервые встречается в различных мистических и масонских кружках и объединениях еще в 1917 году, когда он вместе с фрейлиной императрицы, историком религии Ю.Н. Данзас, архитектором Е.Е. Баумгартеном и другими организовал «Союз соборной премудрости» — религиозно-философское общество, ставившее своей целью сближение православия и католицизма. После революции «Союз» распался: наиболее активных его членов выслали из Петрограда, другие успели уехать в эмиграцию.
В начале века в Петербурге жило много французов, открывших в столице разного рода организации, ведшие миссионерскую деятельность. Зыбкость политической системы, разложение православной церкви способствовали их успеху среди столичной интеллигенции. «Союз соборной премудрости» объединял религиозно-философскую интеллектуальную элиту Петербурга, склонную к экуменизму.
<…> Незадолго до Октябрьской революции, уже во время «керенщины», в Ленинграде было основано мистико-философское общество под наименованием «Общество соборной премудрости», одним из основателей которого был я. Среди основателей общества были Елагин Н.А. (ныне сосланный), Орбели, Баумгартен Евгений Евгеньевич (ныне умер), Лотин (имя и отчество мне неизвестны), Данзас (умерла).
Общество имело пребывание в здании Екатерининского института на набережной Фонтанки, с разрешения начальницы института собирались в гимнастическом зале того же института.
В этом обществе принимали участие священник Философов (имени и отчества не знаю), бывший в то время епископ могилевский католический (фамилии, имени отчества не знаю). В состав этого общества входили священники православные и католические — кто именно, я уже не помню.
Деятельность общества: объединение православной и католической церквей на основе мистико-философских воззрений, но без всякой политической окраски.
С приходом Октябрьской революции общество это прекратило свое существование, так как большинство членов его, в том числе и я, ушли из общества.
Одной из самых известных деятелей «Союза соборной премудрости» была Юлия Николаевна Данзас (1879–1942) — историк религии, теолог, религиозный и общественный деятель, член Философского общества при Петербургском университете. В начале 1920-х годов она перешла в католичество, приняла монашеский постриг, но вскоре была арестована и осуждена на десять лет лишения свободы в числе других петроградских католиков. Ю.Н. Данзас отбывала срок на Соловках и на строительстве Беломорканала, освобождена в 1932 году по ходатайству А.М. Горького. По-видимому, Г.Ю. Бруни не был осведомлен о ее освобождении и дальнейшей судьбе и во время допроса считал Данзас погибшей. Между тем она прожила еще десять лет в Германии, Франции и Италии и умерла в Риме в 1942 году.
Евгений Евгеньевич фон Баумгартен (1867–1919) — архитектор, архитектурный критик. В 1891 году окончил высшее художественное училище при Академии художеств. Преподавал в Институте инженеров путей сообщения, Петербургском технологическом институте, на Женских политехнических курсах. Возглавлял строительное бюро «Е.Е. Баумгартен — А.М. Гусев». Среди построек: новый корпус Института инженеров путей сообщения, надгробие В.Ф. Габерцеттеля на Волковском кладбище и т. д. Приобрел известность благодаря историко-критическим статьям, посвященным классицизму и модерну в России, а также проблемам взаимодействия архитектуры и общества.
Могилевским католическим епископом в 1917–1919 годах был Эдуард Юльевич Ропп (1851–1939). Гайдебуров Павел Павлович (1877–1960) — актер, режиссер, поэт, театральный критик. Об участниках Елагине Н.А. и Лотине ничего найти не удалось.
О каком из братьев Орбели — Иосифе, Леоне или Рубене — идет речь в показаниях Г.Ю. Бруни, установить не удалось. Вполне вероятно, что о Леоне — он любил ходить к старцу в Вырицу и был очень набожным. Но это лишь наше предположение.
После распада «Союза соборной премудрости» Г.Ю. Бруни продолжали занимать вопросы религиозной философии и мистики. Однажды в начале 1920-х годов он познакомился с масоном Б.В. Ватсоном, недавно окончившим кинотехникум и принимавшим участие в съемках кинофильмов «Чудотворец» (1922), «Скорбь бесконечная» (1922) и «Красные партизаны» (1924).
Я столкнулся с масонством на чисто исторической почве. Желая углубить свои знания, я, познакомившись в киностудии с Б.В. Ватсоном, и слышавши о масонстве, и рассматривая его предметы, приносимые в студию в портфеле, выразил желание ближе ознакомиться с ним и был приглашен утром на его квартиру по Малой Московской. Рассматривал его вещи. Он предложил мне вступить в ложу. Обряд состоялся, и я сделался «товарищем мастера». Ватсон мне предложил за это уплатить за свет. Я отказался в мягкой форме. Тогда он предложил мне за уплату угощения сделать меня «мастером». Я наотрез отказался. В день регистрации РКП я получил извещение, что я в проскрипционном списке, на что я обрадовался и совсем отошел от желания объединения с масонством. В это время, когда я был в таком общении с Ватсоном, ко мне зашел Н. Сверчков, который просил познакомить с кем-либо из масонов. Я это исполнил, взяв с него слово не вступать в какие-либо сношения с ними.