— Из вас наверняка получится хороший писатель, — заключил я.
В следующие два дня у меня было много дел. Хоть работа и впрямь оказалась нетрудной, все же надо было в ней как следует разобраться; кроме того, Хансен — так звали заведующего — дал мне некоторую информацию о постоянных клиентах, заходивших поболтать о литературе. Впрочем, их знания ограничивались «Субботним обозрением» да литературными страницами местного журнальчика, имевшего, однако, тираж 60 тысяч. На данный момент я довольствовался тем, что слушал их беседы с Хансеном и пытался запомнить, как кого зовут и кто как выглядит. В книжных магазинах, как известно, больше чем где-либо принято узнавать клиента, едва он соблаговолит переступить через порог.
Кроме того, мне удалось переснять те две комнатушки, в которых Хансен жил все это время — в доме напротив, том самом, где помещалась аптека. К тому же он выдал мне немного денег авансом, чтобы хватило расплатиться за три дня в гостинице, и два дня из этих трех кормил меня обедом, не позволив причислить эти расходы к моему долгу. Одним словом, показал себя свойским парнем. Но эта затея с бестселлерами мне не понравилась: бестселлеры так не пишут. Остается надеяться, что у Хансена талант.
На третий день он повел меня к Рикардо пропустить по рюмке перед завтраком. Было десять часов, он уезжал после обеда.
В последний раз мы завтракали вместе. Он сейчас у уедет, и я останусь один на один с этим городом, с этими клиентами. И то, какая удача, что я встретил Хансена, без него мне бы пришлось туго с моей долларовой купюрой. Но теперь дела шли как надо.
У Рикардо было прилично, обычно и противно. Пахло жареным луком и пончиками. За стойкой невыразительный тип лениво листал журнал.
— Что прикажете? — спросил он.
— Два виски, — заказал Хансен, посмотрев на меня.
Я кивнул.
Официант принес два больших стакана. В них плавал лед и торчали соломинки.
— Мне нравится так, — пояснил Хансен, — не подумайте, что я нас принуждаю.
— Ничего, — сказал я.
Если нам приходилось пить виски со льдом через соломинку, то вы знаете, что это за штука: в нёбо будто бы ударяет струя огня, впрочем, огня приятного.
— Знатно, — похвалил я.
Тут я увидел себя в зеркале напротив. Вид у меня был обескураженный. Я давно не пил. Хансен рассмеялся.
— Не расстраивайтесь, — сказал он, — скоро привыкнете. А мне вот придется теперь других официантов учить своим маленьким прихотям — там, где я стану напиваться.
— Жаль, что вы уезжаете.
Он засмеялся.
— Если бы я остался, пришлось бы уехать вам… Нет, — продолжал он, — хорошо, что я уезжаю. Больше пяти лет… Боже мой!
Он допил залпом и заказал еще.
— Вы быстро приспособитесь, — он окинул меня взглядом. — Вы недурны собой, но в вас есть что-то для меня непонятное. Ваш голос.
Я молча улыбнулся. Чертов тип.
— У вас слишком густой голос. Вы не поете?
— Пою иногда, чтобы поразвлечься.
Теперь я уже больше не пел. До истории с Малышом — да, я пел, подыгрывая на гитаре. Пел блюзы Хэнди, пел старинные песни Нового Орлеана, пел кое-что свое, импровизируя на гитаре. Но теперь никакого желания петь у меня не было. Теперь, кроме денег, меня ничего не интересовало. Мне нужно было много денег, чтобы сделать то, что я задумал.
— С таким голосом все женщины будут ваши, — сказал Хансен.
Я пожал плечами.
— Вас это не интересует?
Он хлопнул меня но спине.
— Загляните-ка в аптеку напротив. Может, удастся кое-кого подцепить. У них там в безалкогольном баре нечто вроде клуба. Малолеточки. Те самые, что носят красные носочки и пишут письма Фрэнку Синатре. Так вот, эта аптека — их генеральный штаб. Вы уже должны были это заметить. Нет? Ах да, вы же все эти дни не выходили из магазина.
Я заказал еще виски. Оно уже чувствовалось во всем теле.
Там у нас такого не было. Мне этого захотелось. Малолетки лет пятнадцати-шестнадцати с острыми сосочками, выпирающими из-под облегающих футболок, что доставляет этим мерзавкам особенное удовольствие. И носочки. Ярко-желтые или ярко-зеленые; туфельки без каблуков; пышные юбки; круглые коленки; садятся на траву, скрестив ноги так, что выглядывают белые трусики. Да, мне очень этого захотелось, этих девчонок в носочках.
Хансен смотрел на меня.
— Все они не прочь, — сказал он, — вы ничем не рискуете. Они знают кучу мест, куда могут вас затащить.
— Вы меня принимаете за свинью?
— О нет, я имел в виду потанцевать.
Он улыбнулся. Без сомнения, у меня был заинтересованный вид.
— Они забавные, — сказал он, — будут заходить к нам в магазин.
— Что им там делать?
— Они обычно покупают фотографии актеров и, как будто между прочим, книжонки но психоанализу, то есть я имею в виду, по медицине. Они все просто влюблены в медицину.
— Ладно, — пробурчал я, — посмотрим.
Должно быть, на этот раз мне удалось сделать равнодушный вид, и Хансен перевел разговор на другую тему. Мы закончили завтрак, и около двух он уехал. Я остался один на один с моим магазином.
Думается, прошло дней пятнадцать, прежде чем я начал скучать. Все это время я не выходил из магазина. Торговля шла хорошо; книги расходились быстро; реклама была налажена как надо. Каждую неделю вместе с новыми поступлениями книг фирма присылала иллюстрированные рекламные буклеты, которые я выставлял вместе с соответствующей книгой, так, чтобы они бросались в глаза. Как правило, мне было достаточно прочесть коммерческую рецензию и проглядеть пять-шесть страниц, чтобы уяснить, о чем в ней шла речь. Во всяком случае, этого было достаточно для ответа на вопросы тех несчастных, что клевали на яркую обложку и фото автора на буклете. Книги достаточно дороги, а это кое-что значит; люди вообще мало заботятся о том, чтобы купить хорошую книгу, им нужно то, о чем говорят, что популярно в клубе, который они посещают; что же касается содержимого, то на него им наплевать.
Некоторые книжки я получал кипами с рекомендацией выставлять их в витрине. Я складывал их штабелями у кассы и всовывал в руки каждому вместе с рекламным буклетом на глянцевой бумаге. Обычно никто не отказывался: несколько фраз внутри буклета вполне соответствовали городской клиентуре. Эта система обеспечивала фирме распродажу скандальных книжонок за полдня.