— Ну какая же мы вам помеха! Что это вы такое говорите! — сказала девица из Польворанки с ласковой снисходительностью. — А если в нас бесы вселятся — кто их выгонит? А кто нас добрым делам учить станет, о душе расскажет, о промысле божественном, о милосердии, о святой бедности? Одних нас бросить! Ловко придумали! Нет, вы поглядите!.. И это за всю нашу любовь бесхитростную, за все хорошее — вот как нам платите!.. Пусть мы и загубленные… так коли и вы нас покинете, что с нами будет?
Беатрис стояла молча, утирая слезы кончиком платка… Славный Назарин чертил что-то на песке своим посохом и после некоторого раздумья сказал:
— Хорошо — если обещаете вести правильную жизнь и слушаться меня во всем беспрекословно.
Отправив по домам мостолесских мальчишек (для чего пришлось отдать им немногие собранные за день монетки), трое кающихся странников свернули с большой дороги вправо, в сторону Навалькарнеро. К вечеру стали собираться тучи, а когда стемнело, поднялся сильный ветер, дувший с востока в лицо путникам; страшные молнии блистали то тут, то там, грозно раскатывался гром, и наконец полил настоящий ливень, вмиг не оставивший на странниках сухой нитки. По счастью, они вскоре набрели на какое-то старое полуразвалившееся строение, где и укрылись от буйного ненастья. Андара набрала хворосту, у предусмотрительной Беатрис оказались с собой спички, и вот уже в лачуге пылал веселый костер, около которого расположились наши герои, чтобы согреться и просохнуть. Здесь же решили и заночевать, так как надежды отыскать пристанище поудобнее было мало, и Назарин впервые завел беседу о великом учении святой церкви, которое женщины либо не знали вовсе, либо успели основательно позабыть. Почти целый час как завороженные слушали они его негромкую плавную речь; без праздного витийства рассказывал он им о сотворении мира, о первородном грехе и его столь плачевных последствиях, а также о бесконечном милосердии господа, освободившего человека от оков зла через великое таинство искупления. Все эти простейшие понятия странствующий клирик излагал языком простым и внятным, поясняя их примерами; женщины слушали его оторопело, особенно Беатрис, боявшаяся пропустить хоть единый звук, ловившая и запоминавшая на лету каждое слово. Потом они спели несколько литаний и вспомнили некоторые молитвы, особенно те, которые добрый наставник просил их выучить назубок.
На следующее утро, после коленопреклоненной молитвы, наша троица отправилась в дальнейший путь, на котором пока им сопутствовала удача: женщины шли впереди, собирая по деревням и хуторам щедрую дань мелких монет, больших краюх хлеба, зелени и прочих сельских даров. Назарин же думал о том, что слишком уж гладко проходит его покаяние, чтобы таковым называться, ведь с тех пор, как он покинул Мадрид, все у него ладилось. Ни разу с ним не обошлись грубо, ни разу дело не дошло до стычки или ссоры; в подаянии ему не отказывали, и голод и жажда были ему неведомы. В довершение всего он не уставал наслаждаться столь драгоценной для него свободой, сердце его было преисполнено радости; он окреп и поздоровел физически. Ни один зуб ни разу не заныл у него с того дня, как он отправился в свои странствия, и какая же это благодать — не заботиться о платье и башмаках, не переживать из-за того, новая у тебя шляпа или старая и как она на тебе сидит! Последний раз он брился задолго до того, как оставить Мадрид, и уже успел обрасти бородой — черная с проседью, она торчала изящным клинышком. Сельский воздух и солнце покрыли его лицо тонкой бронзой загара, сквозь который просвечивал теплый румянец. Физиономия бывшего клирика исчезла, спала, как маска, и мавританские черты явились во всей своей мужественной и прекрасной чистоте.
Дорогу им пересекла река Гуадаррама, бурная и полноводная после ночной грозы; однако поблизости, вверх по течению, обнаружился брод, и, перебравшись на правый берег, странники продолжали путь по местности уже не такой безлюдной и бесплодной, как раньше: то тут, то там виднелись деревеньки, возделанные поля и радовавшие глаз зеленые рощи. Уже к вечеру они различили вдали несколько высоких белых, окруженных пышным садом построек, среди которых горделиво высилась башня красного кирпича, похожая на монастырскую колокольню. Подойдя ближе, они увидели слева от усадьбы захудалый хуторок с бурыми домами и в нем тоже башенку, напоминавшую колокольню деревенской церкви. Беатрис, весьма сильная в географии окрестных мест, пояснила:
— Хутор этот — Новая Севилья называется, ну, а дома эти большие белые и сад с аллеей — это все усадьба Ла-Кореха. Живет там некто дон Педро де Бельмонте, человек богатый, знатный, еще не старый, хороший охотник, наездник лихой и самый отъявленный злодей во всей Новой Севилье. Кто говорит, что он давно уже душу дьяволу продал; кто, что пьет он, чтобы старое горе забыть, а как наберется, так и пойдет безобразить. Силища у него страшная: говорят, ехал он как-то на охоту, а навстречу — бедолага один на своем осле, ну и не посторонись вовремя, так дон Педро схватил его вместе с серым, поднял да и бросил обоих в пропасть… А когда парнишка один зайца ему спугнул, дон Педро так велел его отодрать, что потом замертво на руках из Корехи унесли. В Новой-то Севилье так его боятся, что, как завидят, разбегаются кто куда да еще крестятся на бегу, а то ведь было раз — истинная правда! — тягались они с Новой Севильей из-за брода, ну и нагрянул наш дон Педро, как раз когда народ с обедни шел, и таких оплеух всем надавал — раз направо! раз налево! — что потом полдеревни в лежку лежало… Одним словом, сеньор, думаю я, лучше нам это место обойти, потому как злодей часто на охоту выезжает, может статься, увидит нас — живыми не выпустит.
— А ведь твой рассказ об этом чудовище получился любопытным, — неожиданно заключил Назарин, — и теперь я, пожалуй, предпочту направиться именно туда.
— Сеньор, — сказала Андара, — не стоит на рожон-то лезть, ведь вздумай этот буян нам всыпать — долго потом вспоминать будем.
Тут они свернули на узкую, обсаженную с обеих сторон высокими осокорями дорожку, которая, похоже, вела к усадьбе, но не успели путники ступить на нее, как два громадных пса — сущие львы — с яростным лаем набросились на них. Видели бы вы эти пасти, этот свирепый оскал! Один вцепился Назарину в ногу, другой хватил Беатрис за руку, Андаре разорвали в клочья юбку, и хотя странники доблестно отбивались своими посохами, ужасные псы, без сомнения, растерзали бы их, не появись в этот момент на дорожке сторож.
Андара подбоченилась и принялась на все лады клясть обитателей усадьбы и псов-душегубов. Назарин и Беатрис стояли молча. Чертов же сторож, вместо того чтобы посочувствовать жертвам кровожадных тварей, обратился к путникам со следующей угрожающей речью:
— А ну проваливайте отсюда, побирохи, ворье! Бродят тут целым табором! Еще слава богу скажите, что хозяину не попались — живо бы охоту отбил нос сюда совать.
Женщины в страхе отступили почти силой увлекая за собой Назарина, которого как будто ничто не могло испугать. В густой вязовой роще неподалеку они остановились, чтобы немного отдышаться и перевязать блаженному клирику раны тряпицами, которые тоже захватила с собою благоразумная Беатрис. Весь вечер, до самого часа молитвы, только и разговору было, что о миновавшей опасности, и девица из Мостолеса продолжила свою повесть о бесчинствах сеньора де Бельмонте. Если верить молве, он был женат, и жену свою убил. Семья его, из столичной знати, с ним порвала, удалив его в деревню, в сельское заточение и приставив к нему многочисленных и преданных слуг, одним из которых вменялось сопровождать хозяина в его охотничьих забавах, другим — хорошенько следить за ним и предупредить родню в случае побега. Чем больше слушал ее Назарин, тем сильнее охватывало его желание встретиться лицом к лицу с этим свирепым чудовищем. Путники решили провести ночь под раскидистыми вязами, и после молитвы и ужина Назарин преподнес им на десерт свое решение, а именно во что бы то ни стало посетить Ла-Кореху, где, как подсказывало ему сердце, он наверняка сможет претерпеть муку или, на худой конец, подвергнуться гонениям, унижениям и побоям — тому, чего более всего на свете жаждала его душа.
— Что ж, дочери мои, — сказал он, — не все же нам благоденствовать! Не подстерегай нас повсюду страдания и несчастья, голод и холод, людская злоба и свирепость кровожадных тварей — жизнь земная была бы сплошной усладой, и глупцами были бы все люди, не прими они ее таковой. Неужели же думали вы, что жизнь отныне станет для вас приятной и изобильной? Что ж вы, упорно стремившиеся за мной, робеете при первом же случае пострадать! Не стоило тогда и идти, ибо — истинно говорю вам, — если дух ваш устрашается горных круч и вам больше по душе усыпанная цветами дорога, оставьте меня.
Женщины попытались было отговорить его, приводя доводы, не лишенные порой здравого смысла: если, скажем, ждет их неминучая напасть — крепись, а правого дела не предавай, и никакого, с другой стороны, нет резона человеку робкому самому на себя беду накликать. Так убеждали они его простыми своими речами весь вечер и все утро, но тщетно.
— Потому-то, что слывет этот господин человеком жестокосердым, потому-то, что он гневлив с теми, кто ниже его, и немилосерд к слабым, — сказал Назарин, — по всему поэтому я и хочу явиться к нему и говорить с ним. А заодно и сам увижу, права ли молва, которая, милые мои, часто заблуждается. Ну, а если и вправду такой злодей этот… как, ты сказала, его величают?..
— Дон Педро де Бельмонте.
— Если и в самом деле такой лев рыкающий этот дон Педро — что ж, попрошу у него милостыню Христа ради, как знать, может, и смягчится сей лев. Если же нет, одним грехом на нем будет больше.
Прекратив на этом спор и видя, что обе женщины побледнели и дрожат от страха, Назарин приказал им ждать его в роще, сказав, что пойдет один, бестрепетной душой готовый принять все: в худшем случае — смерть, в лучшем — укусы свирепых псов. С этими словами он повернулся и зашагал к усадьбе, а женщины кричали ему вслед:
— Не ходите, не ходите, убьет вас лютый зверь!.. Ах, сеньор Назарин, не видать нам больше вас!.. Воротитесь, воротитесь, вон уже и люди идут, и псы лают, и сам хозяин вышел с ружьем!.. Спаси вас господи! Помилуй пресвятая богородица!
Дон Назарио решительно направился к усадьбе, но на вчерашней дорожке никто ему не встретился. Уже у самых ворот он увидел двоих идущих ему навстречу мужчин и услышал лай собак — на этот раз охотничьих. Твердым шагом продолжал он идти вперед, заметив, что незнакомцы остановились, как бы поджидая его. Он внимательно поглядел на них и, препоручив себя всевышнему, двинулся прямо на незнакомцев, по-прежнему не умеряя шага. Он подошел уже совсем близко, но так и не успел понять, кто перед ним, потому что в этот момент гневный голос повелительно произнес:
— Куда идешь, отчаянная голова! Эта дорога, будь я проклят, ведет в мой дом!
— Ну какая же мы вам помеха! Что это вы такое говорите! — сказала девица из Польворанки с ласковой снисходительностью. — А если в нас бесы вселятся — кто их выгонит? А кто нас добрым делам учить станет, о душе расскажет, о промысле божественном, о милосердии, о святой бедности? Одних нас бросить! Ловко придумали! Нет, вы поглядите!.. И это за всю нашу любовь бесхитростную, за все хорошее — вот как нам платите!.. Пусть мы и загубленные… так коли и вы нас покинете, что с нами будет?
Беатрис стояла молча, утирая слезы кончиком платка… Славный Назарин чертил что-то на песке своим посохом и после некоторого раздумья сказал:
— Хорошо — если обещаете вести правильную жизнь и слушаться меня во всем беспрекословно.
Отправив по домам мостолесских мальчишек (для чего пришлось отдать им немногие собранные за день монетки), трое кающихся странников свернули с большой дороги вправо, в сторону Навалькарнеро. К вечеру стали собираться тучи, а когда стемнело, поднялся сильный ветер, дувший с востока в лицо путникам; страшные молнии блистали то тут, то там, грозно раскатывался гром, и наконец полил настоящий ливень, вмиг не оставивший на странниках сухой нитки. По счастью, они вскоре набрели на какое-то старое полуразвалившееся строение, где и укрылись от буйного ненастья. Андара набрала хворосту, у предусмотрительной Беатрис оказались с собой спички, и вот уже в лачуге пылал веселый костер, около которого расположились наши герои, чтобы согреться и просохнуть. Здесь же решили и заночевать, так как надежды отыскать пристанище поудобнее было мало, и Назарин впервые завел беседу о великом учении святой церкви, которое женщины либо не знали вовсе, либо успели основательно позабыть. Почти целый час как завороженные слушали они его негромкую плавную речь; без праздного витийства рассказывал он им о сотворении мира, о первородном грехе и его столь плачевных последствиях, а также о бесконечном милосердии господа, освободившего человека от оков зла через великое таинство искупления. Все эти простейшие понятия странствующий клирик излагал языком простым и внятным, поясняя их примерами; женщины слушали его оторопело, особенно Беатрис, боявшаяся пропустить хоть единый звук, ловившая и запоминавшая на лету каждое слово. Потом они спели несколько литаний и вспомнили некоторые молитвы, особенно те, которые добрый наставник просил их выучить назубок.
На следующее утро, после коленопреклоненной молитвы, наша троица отправилась в дальнейший путь, на котором пока им сопутствовала удача: женщины шли впереди, собирая по деревням и хуторам щедрую дань мелких монет, больших краюх хлеба, зелени и прочих сельских даров. Назарин же думал о том, что слишком уж гладко проходит его покаяние, чтобы таковым называться, ведь с тех пор, как он покинул Мадрид, все у него ладилось. Ни разу с ним не обошлись грубо, ни разу дело не дошло до стычки или ссоры; в подаянии ему не отказывали, и голод и жажда были ему неведомы. В довершение всего он не уставал наслаждаться столь драгоценной для него свободой, сердце его было преисполнено радости; он окреп и поздоровел физически. Ни один зуб ни разу не заныл у него с того дня, как он отправился в свои странствия, и какая же это благодать — не заботиться о платье и башмаках, не переживать из-за того, новая у тебя шляпа или старая и как она на тебе сидит! Последний раз он брился задолго до того, как оставить Мадрид, и уже успел обрасти бородой — черная с проседью, она торчала изящным клинышком. Сельский воздух и солнце покрыли его лицо тонкой бронзой загара, сквозь который просвечивал теплый румянец. Физиономия бывшего клирика исчезла, спала, как маска, и мавританские черты явились во всей своей мужественной и прекрасной чистоте.
Дорогу им пересекла река Гуадаррама, бурная и полноводная после ночной грозы; однако поблизости, вверх по течению, обнаружился брод, и, перебравшись на правый берег, странники продолжали путь по местности уже не такой безлюдной и бесплодной, как раньше: то тут, то там виднелись деревеньки, возделанные поля и радовавшие глаз зеленые рощи. Уже к вечеру они различили вдали несколько высоких белых, окруженных пышным садом построек, среди которых горделиво высилась башня красного кирпича, похожая на монастырскую колокольню. Подойдя ближе, они увидели слева от усадьбы захудалый хуторок с бурыми домами и в нем тоже башенку, напоминавшую колокольню деревенской церкви. Беатрис, весьма сильная в географии окрестных мест, пояснила:
— Хутор этот — Новая Севилья называется, ну, а дома эти большие белые и сад с аллеей — это все усадьба Ла-Кореха. Живет там некто дон Педро де Бельмонте, человек богатый, знатный, еще не старый, хороший охотник, наездник лихой и самый отъявленный злодей во всей Новой Севилье. Кто говорит, что он давно уже душу дьяволу продал; кто, что пьет он, чтобы старое горе забыть, а как наберется, так и пойдет безобразить. Силища у него страшная: говорят, ехал он как-то на охоту, а навстречу — бедолага один на своем осле, ну и не посторонись вовремя, так дон Педро схватил его вместе с серым, поднял да и бросил обоих в пропасть… А когда парнишка один зайца ему спугнул, дон Педро так велел его отодрать, что потом замертво на руках из Корехи унесли. В Новой-то Севилье так его боятся, что, как завидят, разбегаются кто куда да еще крестятся на бегу, а то ведь было раз — истинная правда! — тягались они с Новой Севильей из-за брода, ну и нагрянул наш дон Педро, как раз когда народ с обедни шел, и таких оплеух всем надавал — раз направо! раз налево! — что потом полдеревни в лежку лежало… Одним словом, сеньор, думаю я, лучше нам это место обойти, потому как злодей часто на охоту выезжает, может статься, увидит нас — живыми не выпустит.
— А ведь твой рассказ об этом чудовище получился любопытным, — неожиданно заключил Назарин, — и теперь я, пожалуй, предпочту направиться именно туда.
— Сеньор, — сказала Андара, — не стоит на рожон-то лезть, ведь вздумай этот буян нам всыпать — долго потом вспоминать будем.
Тут они свернули на узкую, обсаженную с обеих сторон высокими осокорями дорожку, которая, похоже, вела к усадьбе, но не успели путники ступить на нее, как два громадных пса — сущие львы — с яростным лаем набросились на них. Видели бы вы эти пасти, этот свирепый оскал! Один вцепился Назарину в ногу, другой хватил Беатрис за руку, Андаре разорвали в клочья юбку, и хотя странники доблестно отбивались своими посохами, ужасные псы, без сомнения, растерзали бы их, не появись в этот момент на дорожке сторож.
Андара подбоченилась и принялась на все лады клясть обитателей усадьбы и псов-душегубов. Назарин и Беатрис стояли молча. Чертов же сторож, вместо того чтобы посочувствовать жертвам кровожадных тварей, обратился к путникам со следующей угрожающей речью:
— А ну проваливайте отсюда, побирохи, ворье! Бродят тут целым табором! Еще слава богу скажите, что хозяину не попались — живо бы охоту отбил нос сюда совать.
Женщины в страхе отступили почти силой увлекая за собой Назарина, которого как будто ничто не могло испугать. В густой вязовой роще неподалеку они остановились, чтобы немного отдышаться и перевязать блаженному клирику раны тряпицами, которые тоже захватила с собою благоразумная Беатрис. Весь вечер, до самого часа молитвы, только и разговору было, что о миновавшей опасности, и девица из Мостолеса продолжила свою повесть о бесчинствах сеньора де Бельмонте. Если верить молве, он был женат, и жену свою убил. Семья его, из столичной знати, с ним порвала, удалив его в деревню, в сельское заточение и приставив к нему многочисленных и преданных слуг, одним из которых вменялось сопровождать хозяина в его охотничьих забавах, другим — хорошенько следить за ним и предупредить родню в случае побега. Чем больше слушал ее Назарин, тем сильнее охватывало его желание встретиться лицом к лицу с этим свирепым чудовищем. Путники решили провести ночь под раскидистыми вязами, и после молитвы и ужина Назарин преподнес им на десерт свое решение, а именно во что бы то ни стало посетить Ла-Кореху, где, как подсказывало ему сердце, он наверняка сможет претерпеть муку или, на худой конец, подвергнуться гонениям, унижениям и побоям — тому, чего более всего на свете жаждала его душа.
— Что ж, дочери мои, — сказал он, — не все же нам благоденствовать! Не подстерегай нас повсюду страдания и несчастья, голод и холод, людская злоба и свирепость кровожадных тварей — жизнь земная была бы сплошной усладой, и глупцами были бы все люди, не прими они ее таковой. Неужели же думали вы, что жизнь отныне станет для вас приятной и изобильной? Что ж вы, упорно стремившиеся за мной, робеете при первом же случае пострадать! Не стоило тогда и идти, ибо — истинно говорю вам, — если дух ваш устрашается горных круч и вам больше по душе усыпанная цветами дорога, оставьте меня.
Женщины попытались было отговорить его, приводя доводы, не лишенные порой здравого смысла: если, скажем, ждет их неминучая напасть — крепись, а правого дела не предавай, и никакого, с другой стороны, нет резона человеку робкому самому на себя беду накликать. Так убеждали они его простыми своими речами весь вечер и все утро, но тщетно.
— Потому-то, что слывет этот господин человеком жестокосердым, потому-то, что он гневлив с теми, кто ниже его, и немилосерд к слабым, — сказал Назарин, — по всему поэтому я и хочу явиться к нему и говорить с ним. А заодно и сам увижу, права ли молва, которая, милые мои, часто заблуждается. Ну, а если и вправду такой злодей этот… как, ты сказала, его величают?..
— Дон Педро де Бельмонте.
— Если и в самом деле такой лев рыкающий этот дон Педро — что ж, попрошу у него милостыню Христа ради, как знать, может, и смягчится сей лев. Если же нет, одним грехом на нем будет больше.
Прекратив на этом спор и видя, что обе женщины побледнели и дрожат от страха, Назарин приказал им ждать его в роще, сказав, что пойдет один, бестрепетной душой готовый принять все: в худшем случае — смерть, в лучшем — укусы свирепых псов. С этими словами он повернулся и зашагал к усадьбе, а женщины кричали ему вслед:
— Не ходите, не ходите, убьет вас лютый зверь!.. Ах, сеньор Назарин, не видать нам больше вас!.. Воротитесь, воротитесь, вон уже и люди идут, и псы лают, и сам хозяин вышел с ружьем!.. Спаси вас господи! Помилуй пресвятая богородица!
Дон Назарио решительно направился к усадьбе, но на вчерашней дорожке никто ему не встретился. Уже у самых ворот он увидел двоих идущих ему навстречу мужчин и услышал лай собак — на этот раз охотничьих. Твердым шагом продолжал он идти вперед, заметив, что незнакомцы остановились, как бы поджидая его. Он внимательно поглядел на них и, препоручив себя всевышнему, двинулся прямо на незнакомцев, по-прежнему не умеряя шага. Он подошел уже совсем близко, но так и не успел понять, кто перед ним, потому что в этот момент гневный голос повелительно произнес:
— Куда идешь, отчаянная голова! Эта дорога, будь я проклят, ведет в мой дом!