— Понимаю, — продолжал священник, пододвинув свой стул поближе и положив руку на запястье доньи Франсиски, — понимаю ваше смятение… Внезапный переход от несчастья к благоденствию не может не потрясти душу человеческую. Было бы хуже, если б вы отнеслись к этому безучастно… Поскольку дело это важное, требующее особого внимания, давайте, сеньора, о нем и поговорим, оставив пока в стороне то, что вызвало у вас такое беспокойство… Не стоит так убиваться по служанке или подруге… Наверняка объявится!
Эти слова опять напомнили донье Паке о Нине, о ее загадочном исчезновении. Услышав в голосе дона Ромуальдо бодрые нотки, она решила про себя, что этот добрый священник, покончив с основным делом, расскажет и о старой служанке, с которой, без сомнения, ничего страшного не случилось. И мысли госпожи, повернувшись, словно флюгер, обратились к наследству, отвлекшись от всего остального; священник заметил, что она жаждет дальнейших сведений и поспешил приступить к своей миссии:
— Вы, очевидно, знаете, что несчастный Рафаэль отошел в лучший мир одиннадцатого февраля…
— Нет, сеньор, я не знала. Ах, упокой господь его душу!
— Это был святой человек. И единственным его заблуждением было то, что он боялся связать себя супружескими узами и отвергал все прекрасные партии, которые мы, его друзья, ему предлагали. Последние годы он жил в небольшом поместье, которое называется «Смоковницы Хуареса»…
— Я знаю это имение, оно принадлежало моему деду.
— Совершенно верно, дону Алехандро Хуаресу… Так вот, Рафаэль заболел там воспалением печени, и недуг этот свел его в могилу на пятьдесят шестом году жизни. А какой был мужчина, сеньора Франсиска, ростом почти с меня, руки и плечи тоже не хуже, широкая грудь и пышущее здоровьем лицо!..
— Ах!..
— Когда мы вместе охотились на кабанов или оленей, он от меня не отставал. А дух его был сильней тела. Ему нипочем были ни ливень, ни голод, ни жажда. И вот видите, этот благородный дуб сломался, как тростинка. Через месяц-другой после того, как он заболел, у него можно было пересчитать все ребра… Таял на глазах…
— Ох!..
— А с каким смирением принял он свой недуг, считал его божьей карой, против которой нельзя роптать, а нужно принимать ее с благостью в сердце! Бедный Рафаэль, сущий ангел!
— Ах!..
— Меня в то время в Ронде не было, в интересах нашего города я переехал в Мадрид. Но когда я узнал о тяжелом недуге моего лучшего друга, вернулся… Месяц ходил за ним… Какая жалость!.. Умер у меня на руках.
— Ох!..
Эти восклицания сопровождались вздохами, шедшими из глубины души доньи Паки и срывавшимися с уст, словно птицы, которые летят из открытой клетки на все четыре стороны. Совершенно искренне и благородно, не лелея в эти минуты мысли о вероятном наследстве, она скорбела вместе с доном Ромуальдо о славном холостяке из Ронды.
— Словом, сеньора, умер он как истинный католик, успел позаботиться о наследниках…
— Ах!..
— Он составил завещание, в котором треть своего имущества завещал племяннице во втором колене Клеменсии Сопелана — вы ее знаете? — супруге дона Родриго дель Кинтанар, брата маркиза де Гвадалерсе. Оставшиеся две трети — частично на благочестивые цели, частично на помощь тем родственникам, которые по несчастному стечению обстоятельств, из-за неудач в делах или по каким другим причинам обеднели. Так как вы и ваши дети относитесь к таковым, то, естественно, входите в этот список в числе первых и…
— А!.. Все-таки бог не пожелал допустить, чтобы я умерла в такой постыдной нищете. Благословен будь во веки веков наш избавитель, справедливейший и милосерднейший святый боже!..
Излив душу, несчастная донья Франсиска разрыдалась, сложила руки на груди и стала на колени, а добрый слуга божий, убоявшись, как бы такой взрыв чувств не закончился истерикой, подошел к двери и похлопал в ладоши, чтобы кто-нибудь принес стакан воды.
Воду принес сам Фраскито, и, пока хозяйка дома пила и приходила в себя после такого потрясения, дон Ромуальдо сказал увядшему кавалеру:
— Если не ошибаюсь, я имею честь говорить с доном Франсиско Понте Дельгадо, уроженцем Альхесираса?.. Сколько лет прошло… Ведь вы — троюродный брат Рафаэля Антринеса, о кончине которого вам, должно быть, известно?
— Понимаю, — продолжал священник, пододвинув свой стул поближе и положив руку на запястье доньи Франсиски, — понимаю ваше смятение… Внезапный переход от несчастья к благоденствию не может не потрясти душу человеческую. Было бы хуже, если б вы отнеслись к этому безучастно… Поскольку дело это важное, требующее особого внимания, давайте, сеньора, о нем и поговорим, оставив пока в стороне то, что вызвало у вас такое беспокойство… Не стоит так убиваться по служанке или подруге… Наверняка объявится!
Эти слова опять напомнили донье Паке о Нине, о ее загадочном исчезновении. Услышав в голосе дона Ромуальдо бодрые нотки, она решила про себя, что этот добрый священник, покончив с основным делом, расскажет и о старой служанке, с которой, без сомнения, ничего страшного не случилось. И мысли госпожи, повернувшись, словно флюгер, обратились к наследству, отвлекшись от всего остального; священник заметил, что она жаждет дальнейших сведений и поспешил приступить к своей миссии:
— Вы, очевидно, знаете, что несчастный Рафаэль отошел в лучший мир одиннадцатого февраля…
— Нет, сеньор, я не знала. Ах, упокой господь его душу!
— Это был святой человек. И единственным его заблуждением было то, что он боялся связать себя супружескими узами и отвергал все прекрасные партии, которые мы, его друзья, ему предлагали. Последние годы он жил в небольшом поместье, которое называется «Смоковницы Хуареса»…
— Я знаю это имение, оно принадлежало моему деду.
— Совершенно верно, дону Алехандро Хуаресу… Так вот, Рафаэль заболел там воспалением печени, и недуг этот свел его в могилу на пятьдесят шестом году жизни. А какой был мужчина, сеньора Франсиска, ростом почти с меня, руки и плечи тоже не хуже, широкая грудь и пышущее здоровьем лицо!..
— Ах!..
— Когда мы вместе охотились на кабанов или оленей, он от меня не отставал. А дух его был сильней тела. Ему нипочем были ни ливень, ни голод, ни жажда. И вот видите, этот благородный дуб сломался, как тростинка. Через месяц-другой после того, как он заболел, у него можно было пересчитать все ребра… Таял на глазах…
— Ох!..
— А с каким смирением принял он свой недуг, считал его божьей карой, против которой нельзя роптать, а нужно принимать ее с благостью в сердце! Бедный Рафаэль, сущий ангел!
— Ах!..
— Меня в то время в Ронде не было, в интересах нашего города я переехал в Мадрид. Но когда я узнал о тяжелом недуге моего лучшего друга, вернулся… Месяц ходил за ним… Какая жалость!.. Умер у меня на руках.
— Ох!..
Эти восклицания сопровождались вздохами, шедшими из глубины души доньи Паки и срывавшимися с уст, словно птицы, которые летят из открытой клетки на все четыре стороны. Совершенно искренне и благородно, не лелея в эти минуты мысли о вероятном наследстве, она скорбела вместе с доном Ромуальдо о славном холостяке из Ронды.
— Словом, сеньора, умер он как истинный католик, успел позаботиться о наследниках…
— Ах!..
— Он составил завещание, в котором треть своего имущества завещал племяннице во втором колене Клеменсии Сопелана — вы ее знаете? — супруге дона Родриго дель Кинтанар, брата маркиза де Гвадалерсе. Оставшиеся две трети — частично на благочестивые цели, частично на помощь тем родственникам, которые по несчастному стечению обстоятельств, из-за неудач в делах или по каким другим причинам обеднели. Так как вы и ваши дети относитесь к таковым, то, естественно, входите в этот список в числе первых и…
— А!.. Все-таки бог не пожелал допустить, чтобы я умерла в такой постыдной нищете. Благословен будь во веки веков наш избавитель, справедливейший и милосерднейший святый боже!..
Излив душу, несчастная донья Франсиска разрыдалась, сложила руки на груди и стала на колени, а добрый слуга божий, убоявшись, как бы такой взрыв чувств не закончился истерикой, подошел к двери и похлопал в ладоши, чтобы кто-нибудь принес стакан воды.
Воду принес сам Фраскито, и, пока хозяйка дома пила и приходила в себя после такого потрясения, дон Ромуальдо сказал увядшему кавалеру:
— Если не ошибаюсь, я имею честь говорить с доном Франсиско Понте Дельгадо, уроженцем Альхесираса?.. Сколько лет прошло… Ведь вы — троюродный брат Рафаэля Антринеса, о кончине которого вам, должно быть, известно?