Бабушка у меня странная, я всегда это знала. Раньше, когда была еще маленькой, мне это даже нравилось. Как же! Веселая, безответственная, все разрешающая и нещадно балующая, — самая желанная компания для малолетней сорви-головы. В то время мы с бабушкой очень дружили, я ей все-все секретики и тайны рассказывала, слушалась безумных советов и наставлений, а на вопрос, кем хочу стать, когда вырасту, не колеблясь отвечала — бабушкой, конечно!
Родители хватались за голову и только в самом крайнем случае оставляли меня у Варвары Ивановны. Вариванна, так ее называли знакомые и соседи.
И только когда я подросла, поняла, что эксцентричная бабушка это вовсе не так здорово и совсем не смешно. Ее странности становились все более раздражающими и опасными для окружающих, странность стала приобретать оттенки безумства. Или маразма, превращающим жизнь всех окружающих, в особенности ближайших родственников, в балаган.
Эх, бабуля моя любимая… И зачем тебе понадобились эти пирожки именно сейчас? В первом часу ночи? У тебя же диета! Почему все нормальные бабушки, чуть стемнеет, не выпускают своих трепетных внучек за порог, а ты наоборот, можно сказать, выгнала из дома в ночь? Почему было не позвонить в службу доставки или не заказать требуемую выпечку по интернету? Не отнекивайся, я знаю, что ты умеешь им пользоваться и во всем прекрасно разбираешься!
Воображаемый спор с бабулей прервал очередной порыв ветра, бросивший горсть колкого снега прямо в лицо. Погода расшалилась, вернее, непогода окончательно рассвирепела. Ветер сбивал с ног и безжалостно рвал висящий на моем локте пакет с пирожками. Я поплотнее затянула на голове капюшон и втянула голову в плечи, упрямо продолжала шагать через снежную бурю. Холод и снег остужали тело, но никак не полыхавшее внутри пламя праведного гнева. Ветер раздувал этот огонь еще сильнее. Ну, бабушка!
Ее звонок выдернул меня из горячей ванны, куда я забралась отмокать после тяжелого и длинного дня на работе. Я развела морскую соль и добавила пену с ароматом грейпфрута, сняла линзы, смыла макияж, выбрала с полки в гостиной одну из любимых книг. Погрузилась в нирвану. Расслабилась, отрешилась от всего мира, от всех своих и чужих проблем… Но звонок бабушки проигнорировать не могла.
В ее оправдание следует сказать, что дергала меня бабушка не часто. Раз или два в месяц. Вариванна на удивление спокойно приняла мое решение жить отдельно и от нее и от родителей. Казалось, даже с одобрением отнеслась к подобным переменам в жизни внучки.
И если родители после моего переезда в съемную однушку в не самом лучшем районе, еще год не давали мне покоя уговорами вернуться жить к ним, то бабуля отпустила в свободный полет вроде бы легко. Ага, теперь я уже не столь наивная.
Она принялась меня шантажировать. Манипулятор, эгоистка, Баба-Яга! Те два раза в месяц я не имела права отказать бабушке в ее сумасшедших просьбах. А просьбы-приказы были воистину бредовыми!
Сегодня вечером она вытащила меня из моей нирваны-ванны и заставила печь пирожки с мясом и жареным луком. В ее бодром и далеко не старческом щебете проскользнула издевательская фраза «тренироваться надо, потом пригодится!».
Сама бабуля съест от силы пирожка два, она у меня больше на сладкое падка. Остальными пирогами будет угощать подружек и ухажеров-стариков, бессовестно принимая от них «заслуженные» похвалы «своим» кулинарным талантам.
Хорошо хоть, что завтра суббота, можно будет спать до обеда. Со всеми пирогами и сборами уже давно наступила ночь. Еще неизвестно, когда бабушка домой отпустит, и отпустит ли вообще.
Часы на ратуше пробили один раз и замолкли. Час ночи, на улицах ни души, слишком ветрено и холодно для гулянок. Люди спят и копят силы на празднование Нового Года, который наступит уже через два дня. На главной площади также безлюдно, только ветер воет да гоняет снег. Посередине площади возвышается красавица ель, сотни разноцветных огоньков на ветках горят и подмигивают. В этом году городской елкой можно справедливо гордиться, — высоченная, лохматая, пышная, идеальной формы. Такая нарядная, украшенная гирляндами, игрушками, припорошенная снегом.
Я остановилась, запрокинула голову и залюбовалась. Почти идиллия, сценка с рождественской открытки. Старинные низенькие домики, фонарики, снежок, слева от елки небольшой загон с блоками сена и навесом для овечки. Хотя правильнее назвать не овечка, а овца, вполне себе взрослая, толстая и большая. Единственное отличие пейзажа от открытки, это вьюга и кренящаяся на бок ель.
Так. Что-то не то. Стойте-ка, подождите… Держите! Хватайте!
Я истерично оглядывалась, ища подмогу. Елка кренится. Кренится, шатается, гирлянды мельтешат все истеричнее, ветер треплет длинные ветки все яростнее.
Отступила в сторону и заворожено наблюдала. Падению быть, совершенно очевидно. Также очевидно, что один слабый человечек не в силах этому помешать. А еще я заметила, что у овцы очень крепкий сон. Как лежала светлым бугорком в сене, так и лежит.
Прошли считанные секунды, прежде чем зимняя красавица окончательно определилась со стороной приземления. Аккурат на навес.
Последних колебаний ели мне хватило. Перепрыгнула через забор и поскальзываясь на умятом снегу, чуть не наворачиваясь сама, подбежала к овце. Схватила ее за густую мягкую шерсть и вместе с заревевшим животным, бросилась в сторону. Овца, — овца и есть. Тупая. Брыкалась, мешала, вдобавок еще и жутко тяжелая.
Для благополучного побега не хватило двух шагов. Пушистая ель обрушилась на меня всем своим великолепием. Ветки словно гигантская волна ударили, накрыли и придавили к земле. Ствол дерева приземлился рядом. То есть, совсем рядом. Еще бы несколько сантиметров и бревно со всего размаха ударило бы по хрупкому моему скелетику.
Я отстранила лицо от шерстяного бока, отплевалась от снега и сена, и встретилась взглядом со спасенной. Овца продолжала хрипеть и орать дурным голосом. Кто бы ей объяснил, что я только что ей жизнь сохранила. Вокруг оседало облако снежной крошки, фонарики на елке не погасли и радостно мерцали. Волшебство, однако. Ветер даже утих, будто выполнил задачу, повалил ель, и успокоился.
Адреналин все еще кипел в крови, я тяжело дышала и воздух распирал изнутри. Все-таки повезло, что грохнулась я на мягкую зверушку, особых повреждений не получила. Надеюсь, овечка тоже. А то как-то не хорошо получается, от смерти спасла, но сама же и покалечила.
— Тихо ты! Щас выберемся, — попыталась я остановить блеяние.
— Бээ-э! Бэ-э!
— Знаю, сама тоже не в восторге. Но главное, что все живы.
Хвойные иголки царапали все свободные от одежды участки кожи, веточки забирались и под джинсы и в рукава, лезли в рот и глаза. При малейшем движении акупунктура усиливалась. Если мне удастся выбраться из под елки без травм, буду считать себя просто невероятным везунчиком. Как в старом французском фильме «Неудачник».
Я вертелась как уж на иголках, овца все звала на помощь. Однако результата ни от ее действий, ни от моих, не было. Моя нога застряла намертво и как я не дергала, это грозило лишь тем, что останусь на морозе без штанов и ботинок. Свою грелку, овечку то есть, я теперь уже сознательно не отпускала, без нее и замерзнуть недолго.
— Люди! Помогите! — в два голоса орали мы.
В это же время в домике для овечки сидят два гнома. До роковых событий именно эти двое бородатых разбойников выгнали с нагретого места бедную овечку, заняв ее тепленькое местечко на подстилке. Из замызганного декоративного окошка они в три глаза наблюдали за происходящим на улице и тихонько переругивались. Впрочем, для гномов это привычная форма общения.
— Мы и помогаем, помога-аем! — потирая ручки в красных варежках, ответил один из них на крик снаружи.
— Ты, маньяк старый! Ты же мог ее прихлопнуть!
— Не мог, трусишка! Лужу наделал, или как? Еще нет? — мерзко хихикал гном, названный старым маньяком.
Трусишка же не обиделся, он как никто другой знал, — на обиженных воду возят. А колодец далеко на улице, да и ходить приходится часто. У них в доме расход воды большой.
— Если она узнает, шкуру с тебя спустит. И я все-все ей расскажу!
— Не расскажешь! — прошипел Маньяк. — К тому же, нечего рассказывать. Все по плану. Все выверено до миллиметра, у меня глаз-алмаз! — Гном подмигнул товарищу из под седой брови бриллиантовым глазом.
Площадь окружали магазины, кафе и рестораны. Еще всякие гос-учреждения, небольшие музеи и концертные залы. Крах елки и крики о помощи не достигали ушей бдительно спящих сторожей.
Белый циферблат часов на ратушной башне показывал, что прошло ровно семь минут. Мне же казалось, что не менее часа. Попытка позвонить в службу спасения также провалилась. Телефон на все манипуляции отвечал черным экраном и безобразной ухмылкой-трещиной на нем.
Наконец-то в тусклом свете фонаря я увидела человека. Он бежал легкой трусцой из боковой улочки. Одет во все черное, на голове вязаная шапочка, только кроссовки отсвечивали отражательными полосами. Кто бегает в час ночи в мороз? По льду?
— Эй! Помогите! Я застряла!
— Бэ-ээ-э!
— Мы застряли!
Черный спортсмен подошел ближе и я разглядела его в подробностях. Парень, высокий, мощного телосложения. Высокие скулы, тяжелый подбородок и серые холодные глаза под темными бровями. Довольно криминальный, хищный тип.
Он молча подошел и остановился, глядя сверху вниз. Я тоже замолчала, внезапно осознав собственную уязвимость. Сижу в ворохе еловых веток в обнимку с овцой, темно, никакого освещения кроме разноцветных гирлянд, на снегу вокруг разбросаны пирожки с мясом. Когда падала, пакет порвался и содержимое полетело во все стороны. Ярко алый пуховик делает мою фигуру похожей на помидор, из под капюшона видны только светлая челка и нос, под цвет куртке.
— Романтика-а… — выдохнул в укрытии Трусишка.