Меня начали считать больной. Мама снова на какое-то время встала на ноги и суетится вокруг меня, будто мясная муха над умирающим ягненком. Родители даже позвали medico, после того как в моем присутствии долго спорили, способен ли местный врач принести хоть какую-то пользу. Вмешавшись, я своим нынешним слабым голосом решительно заявила, что нет. Но все равно это нелепое создание явилось… в старомодном черном костюме и, хотите верьте, хотите нет, в седом парике — подлинный Панталоне, да и только. Что за фарс! Я быстро от него избавилась, пустив в ход свои острющие клыки, и он убежал с воплями, как в той старой комедии, из которой его вытащили. А я сплюнула его сок, отдающий старческой немощью, стерла с губ остатки его кожи и запаха и, обнимая себя, вернулась на свое ложе.
«Janua mortis vita», — сказал бы мистер Бигз-Хартли на своей смешной ломаной латыни. Подумать только, сегодня воскресенье! Почему же никто не взял на себя труд помолиться обо мне?
17 октября.
Меня оставили одну на весь день. Впрочем, какая разница?
Вчера ночью произошло самое странное и прекрасное событие в моей жизни — на моем будущем теперь стоит печать.
Я лежала здесь при открытом двойном окне, и тут в комнату начал вползать туман. Я открыла ему объятия, но из ранки на шее по груди потекла кровь. Ранка, естественно, больше не заживает… впрочем, я без особых усилий скрываю эту метку от всего рода людского, в том числе от ученых мужей с дипломами из Университета Сциоза.
С площади за окном донеслись шарканье ног и сопение какого-то животного — будто фермеры загоняли в кошару овцу. Я выбралась из кровати и через окно шагнула на балкон.
Пробивающийся сквозь туман свет луны казался серебристо-серым. Такого я прежде не видела.
Всю piazza, очень большую, заполняли матерые седые волки, безмолвные, если не считать тихих звуков, которые я упоминала ранее. Все волки глазели на мое окно, высунув языки, черные в серебристом свете луны.
Римини стоит почти у самых Апеннин, печально известных великим множеством волков, которые часто воруют и пожирают маленьких детей. Вероятно, зверей погнали к городу грядущие холода.
Я улыбнулась волкам, а затем, скрестив руки на маленькой груди, присела в реверансе. Они прославятся среди моего нового народа. Моя кровь станет их, а их — моей.
Позабыла сказать, что придумала, как запереть дверь. Теперь у меня появились помощники в таких делах.
Не помню как, но я вернулась в постель. Та становилась все более холодной, почти ледяной. Я почему-то думала о многочисленных пустых комнатах в этом обветшалом старом palazzo (уверена, этот дом им когда-то был), столь сильно растерявших свое былое великолепие. Вряд ли я что-то еще напишу. Мне больше нечего сказать.
Лет шестьдесят тому мой отец возглавлял известную фирму, занимавшуюся реставрацией и внутренней отделкой церквей. В своем деле отец души не чаял и прилежно изучал любые старинные легенды и семейные предания, с которыми сталкивался в ходе работы. Он был, естественно, очень начитан и прекрасно разбирался в фольклоре и средневековых сказаниях. Поскольку отец вел тщательные записи обо всех своих исследованиях, после его смерти остались чрезвычайно любопытные бумаги. Я выбрал из них нижеследующую историю, особенно странную и невероятную. Представляя эту историю публике, я считаю излишним извиняться за ее сверхъестественный характер.
1841.17 июня. Получил заказ от старого приятеля, приходского священника Питера Гранта: нужно расширить и отреставрировать алтарную часть его церкви в Хагарстоуне, расположенном в захолустье Уэст-Кантри.
5 июля. Отправился в Хагарстоун со своим мастером Сомерсоном. Очень долгое и утомительное путешествие.
7 июля. Начало удачное. Старинная церковь представляет большой интерес для ценителя древностей, и я постараюсь во время реставрации как можно меньше затронуть существующий интерьер. Одну гробницу, однако, придется физически передвинуть по крайней мере на десять футов в южную сторону. Занятно, что на ней имеется довольно грозная латинская надпись; жаль, что именно эту гробницу необходимо переместить. Она находится среди могил семейства Кеньон, старинного рода, давно пришедшего в упадок и в этих краях исчезнувшего. Надпись гласит:
САРА. 1630.
Ради мертвых и благополучия живых, да пребудет сей склеп неприкасаемым и обитательница его непотревоженной до пришествия Христа.
Во имя Отца, Сына и Святого Духа.
8 июля. Советовался с Грантом по поводу «гробницы Сары». Нам обоим очень не хочется ее перемещать, но грунт под нею просел настолько, что угрожает безопасности церкви, так что выбора у нас нет. Работать, однако, будем по возможности бережней, лично контролируя каждый шаг.
Грант говорит, что согласно местной легенде гробница принадлежит последней из Кеньонов, зловещей графине Саре, убитой в 1630 году. Она жила в полном одиночестве в своем древнем замке, руины которого еще сохранились в трех милях отсюда, на дороге в Бристоль. Даже для тех времен репутация графини была ужасна. Она была ведьмой или оборотнем, и одиночество ее скрашивал только фамильяр, принимавший вид громадного азиатского волка. Это существо, говорили, нападало на детей, а если их не удавалось схватить, уносило в замок овец и животных поменьше, и графиня высасывала из них кровь. Люди считали, что убить графиню невозможно. Но последнее оказалось ошибочным: однажды ее задушила сумасшедшая крестьянка, потерявшая двух детей — несчастная уверяла, что их настиг и утащил фамильяр графини. История очень интересная, так как она указывает на существование суеверий, очень напоминающих верования славянских и венгерских областей Европы, связанные с вампирами.
Гробница выложена черным мрамором и увенчана громадной плитой из того же камня. На плите высечена великолепная композиция. Молодая и красивая женщина лежит на кровати; ее шею обвивает веревка, конец которой женщина держит в руке. Рядом с нею — огромная собака с оскаленными клыками и высунутым языком. Выражение лица у лежащей женщины жестокое, уголки губ странно приподняты, обнажая длинные и острые зубы, похожие на волчьи или собачьи. Рельеф превосходен, но вся композиция оставляет самое неприятное впечатление.
Перемещать могилу придется в два приема — сначала надгробную плиту, затем собственно гробницу. Решили завтра снять плиту.
9 июля. 6 часов вечера. Очень странный день.
К полудню все было готово, и после того, как рабочие пообедали, мы взялись за рычаги и лебедки. Плиту удалось приподнять без труда, хотя она крепко прилегала к основанию и была вдобавок скреплена с ним каким-то известковым раствором или замазкой, благодаря чему, вероятно, могила оставалась непроницаемой для воздуха.
Никто из нас не ожидал, что из гробницы, стоило плите приподняться, хлынет такой ужасающий, тошнотворный и гнилостный запах разложения. Но еще более удивительным оказалось постепенно открывшееся нам содержимое гробницы. В ней лежало полностью одетое женское тело, иссохшее, сморщенное и жутко бледное, словно покойница скончалась от голода. С ее шеи свисала веревка и, судя по до сих пор заметным рубцам, рассказ о смерти от удушения был в достаточной степени правдив.
Но самое страшное заключалось в невероятной сохранности тела. Не считая признаков голодания, жизнь словно только что покинула его. Плоть была мягкой и белой, широко раскрытые глаза, казалось, смотрели на нас с опасливым и осмысленным выражением. Тело лежало прямо на земле: не было ни саркофага, ни гроба.
Несколько минут мы с ужасом и любопытством глядели на него; затем мои рабочие решили, что с них достаточно, и принялись умолять нас вернуть надгробную плиту на место. Разумеется, мы отказались, но я велел плотникам немедленно соорудить деревянную крышку и прикрыть останки, пока мы будем перемещать гробницу. Сделать это не так-то легко, и нам понадобится не меньше двух или трех дней.
9 часов вечера. На закате вдруг завыли едва ли не все собаки в деревне. Вой продолжался минут десять или четверть часа и после оборвался так же внезапно, как и начался. Этот вой и странный туман, поднявшийся вокруг церкви, заставляют меня со страхом думать о «гробнице Сары». Согласно распространенным суевериям краев, где часто встречаются вампиры, беспокойное поведение собак или волков на закате предположительно указывает на присутствие одной из подобных тварей, а туман, окутывающий определенное место, считается наиболее достоверным признаком. Вампиры умеют по желанию создавать туман вокруг своего обиталища и под покровом его передвигаться незаметно.
Не осмеливаюсь упомянуть и даже намекнуть о своих подозрениях пастору: Грант (полагаю, это вполне объяснимо) решительно не верит во многое, что я, на основании собственного опыта, считаю не только возможным, но и вероятным. Придется на первых порах разбираться со всем самому и после заручиться помощью Гранта, не позволяя ему уразуметь, в чем именно он мне помогает. Буду наблюдать по крайней мере до полуночи.
10.15 вечера. Все как я и боялся, хотя скорее ожидал… Незадолго до десяти часов снова поднялся ужасный вой. Началось все с особенно жутких завываний поблизости от церкви, таких страшных, что кровь стыла в жилах. Хор звучал лишь несколько минут; потом я увидел, как из тумана вынырнула большая тень, похожая на громадную собаку, и диким аллюром унеслась в поля. Если это то, чего я страшусь, оно вернется вскоре после полуночи.
Половина первого. Я оказался прав. Едва пробило полночь, как зверь вернулся. Он остановился возле того места, откуда, похоже, выползал туман, задрал голову и издал тот же ужасающий долгий вой, что предшествовал вечернему собачьему хору.
Завтра я расскажу священнику о том, что видел; и если, как я ожидаю, где-то в округе обнаружатся зарезанные овцы, я уговорю священника проследить вместе со мной за этим ночным разбойником. Я также предложу ему осмотреть «гробницу Сары» и, не исключено, он поймет все сам, без каких-либо моих подсказок.
10 июля. Рабочих так испугал ночной вой, что утром они места себе не находили.
— Не нравится нам это, сэр, — сказал один из них, — нет, не нравится. Ночью тут бродила какая-то нечисть.
Они перепугались еще больше, когда выяснилось, что ночью на одно из овечьих стад напала огромная собака, распугала всех животных и оставила трех овец в поле с разорванным горлом.
Я рассказал священнику о том, что видел ночью и о том, что говорят в деревне. Грант незамедлительно решил, что мы должны попытаться изловить или хотя бы установить виновника.
— Без сомнения, собаку кто-нибудь привез сюда совсем недавно, — сказал он. — Среди местных собак ни одна даже не приближается по размерам к той, что вы описываете, однако в смысле размеров вас мог ввести в заблуждение обманчивый лунный свет.
Во второй половине дня я попросил священника оказать мне услугу и помочь снять с гробницы деревянную крышку, выдумав подходящую причину: мне якобы понадобился образец любопытного раствора, скреплявшего надгробие с основанием. Грант немного поворчал, но согласился, и мы подняли крышку. Если зрелище, открывшееся нашим глазам, повергло меня в ужас, Гранта оно по меньшей мере устрашило.
— Господь всемогущий! — воскликнул он. — Эта женщина жива!
В тот миг женщина и впрямь могла показаться живой. Труп уже не напоминал тело умершей от голода и выглядел пугающе свежим и полным сил. Он по-прежнему оставался иссохшим и сморщенным, но губы налились и обрели здоровый ярко-красный оттенок. Неподвижный взгляд был, если такое возможно, страшнее прежнего. В уголке рта я заметил маленький след засохшей темной пены, но ничего не сказал об этом пастору.
— Берите свой образец раствора, — прохрипел Грант, — и закроем могилу! Господи, помоги! Хоть я и священник, такие мертвецы меня пугают!
Мне также хотелось поскорее спрятать под крышкой это ужасное лицо, но я все-таки взял образец. Мы на шаг ближе к разгадке тайны.