— Ну-ну, значит, ты сын Торгунны. Правда, я знал твою мать, по крайней мере с виду, хотя мы сказали друг другу не слишком много слов, — ответил Кари. — Но сейчас мне некогда болтать о тех днях. У меня много дел здесь, на Альтинге, однако, коль хочешь, будь со мной, может, у меня и найдется время немного рассказать тебе о том, что тебя интересует.
Остаток этого дня и весь следующий я ходил за Кари, а он переходил из одной землянки в другую, разговаривая с годи, которые знали его убитого тестя. Иногда ему везло, и он заручался их поддержкой в деле против поджигателей, но столь же часто ему отвечали, что это только его дело, потому что поджигатели, мол, слишком могущественны и всякий, кто станет помогать Кари, станет их жертвой. В одной палатке мы обнаружили высокого, довольно худого человека, который лежал на кровати, и правая нога у него была забинтована. Тот хворый человек был Торхалль, сын Асгримма, приемный сын Ньяля.
— Слава богам, и ты добрался сюда, — сказал Кари, явно обрадованный.
— Путь был нелегкий, но мне удалось его одолеть короткими переходами, — ответил Торхалль. — Заражение столь сильно, что я едва хожу.
Он размотал повязку и показал свою правую лодыжку. Она распухла и стала в три раза толще обычного. Большой гнойник словно пульсировал от жара в середине опухоли. В середине нарыва я увидел средоточие заражения: черное Пятно, похожее на пагубный грибок в бахромчатой кайме злой красноты.
— Судебное дело против поджигателей будет, наверное, объявлено послезавтра. Как думаешь, ты сможешь присутствовать? — спросил Кари.
— Едва ли, разве только нарыв к тому времени прорвет, — ответил Торхалль. — Но коль сам не приду, то смогу следить за ходом дела отсюда, с этого ложа, и давать советы, коль скоро ты будешь ежедневно извещать меня о подробностях.
— Я благодарен тебе, но не могу воздать как должно за то, что ты приехал на Альтинг, — сказал Кари.
— Хотя бы этим могу быть полезен, — сказал Торхалль. — Твой тесть Ньяль научил меня едва ли не всему, что я знаю о законе, и я желаю, чтобы с его убийцами поступили по закону. — Он замолчал и немного подумал. — На самом деле, моя немочь тоже может пойти на пользу. Мало кто знает, что я здесь, лежу безвылазно в палатке, и я полагаю, пусть оно так и будет. Мы можем застать их врасплох. — Он взглянул на меня. — Кто этот юноша?
— Он только что приехал из Гренландии, рос там да еще в месте, которое называют Винланд.
Торхалль фыркнул.
— Что ты знаешь о том, как собираются Флоси и его поджигатели защищать себя на суде?
— Говорят, будто они хотят поручить защиту Эйольву, сыну Бельверка.
— По сути ему не следует заниматься этим делом, — сказал Торхалль, — но зная, как он жаден до денег, полагаю, его купят. Полезно было бы выяснить, выступит ли он против нас. — Он взглянул на меня. — Может, этот паренек нам пособит. Едва ли его здесь кто-нибудь знает, и он не будет выделяться из толпы.
После чего, обратясь прямо ко мне, спросил:
— Готов ли ты кое-что сделать для нас? Коль тебе покажут Флоси и его ближайших, как думаешь, сможешь ли ты подобраться к ним и выяснить, как они приобретают себе союзников на законоговорении?
Впервые мне выказали такое доверие, и я был польщен. — Не менее важно и то, что предложение Торхалля совпало с моими представлениями о себе. Я уже говорил, что Один — бог притворства, подслушивающий у двери, крадущий тайны, бог, чей нрав и повадки весьма привлекательны для меня. Я был один в чужой стране, и меня попросили стать соглядатаем в деле по-настоящему важном. Принять это предложение значило уважить Одина, а заодно и завоевать доверие человека, который мог рассказать мне о моей матери.
Вот так оно и получилось, что тремя днями позже я затаился в расселине скалы, скорчившись и едва дыша. Не более чем в десяти шагах от меня был Флоси, сын Торда, вожак поджигателей, вместе с двумя своими ближайшими сторонниками, которых, как я узнал позже, звали Бьярни, сын Бродд-Хельги, и Хальбьерн Сильный. С ними же был знаменитый знаток закона Эйольв. Узнать его было нетрудно, ибо он был щеголь и любил расхаживать по Альтингу в ярком алом плаще и с золотой повязкой на голове, да еще нося при себе отделанный серебром топор. Все происходило неподалеку от Ущелья Сходок, там, где нас не могли видеть снизу, с Поля Тинга. Ясное дело, что четверо мужчин отправились в это пустынное место, чтобы поговорить наедине, решив, что лучшего для свободного разговора не найти, коль скоро поставить своих людей на страже. Я же, заметив, как они пустились от кучно устроенных землянок на поле Альтинга по тропинке, ведущей на утес, догадался, куда они идут, и поперед них вскарабкался наверх и бросился на траву, чтобы не быть замеченным на фоне неба. Переведя дыхание и дождавшись, когда стихнет стук крови в ушах, я осторожно приподнял голову и глянул вправо. И тут же в страхе заполз в это свое убежище, стараясь зарыться поглубже. Четверо мужчин решили усесться в опасной близости от меня и приступили к беседе. На мое счастье, утес Тингвеллира сложен из камня, который исландцы называют hraun. Камень этот истекает из земли огненным потоком, когда боги гневаются, а потом, остывая и затвердевая, образует расселины и трещины. В одну из таких щелей я и проскользнул. Я находился слишком далеко и не слышал ничего, кроме обрывков разговора, когда кто-нибудь из них повышал голос, но что идут какие-то переговоры, было ясно. И закончились они обоюдным согласием, ибо снова со всей осторожностью выглянув из своего убежища, я увидел, как Флоси снял со своей руки тяжелое золотое запястье и надел его на руку Эйольву. А запястье это, судя по тому, как оно сверкнуло в бледных лучах солнца и как Эйольв любовно провел по нему пальцем, было недешевое. Потом Эйольв натянул запястье повыше, под рукав одежды, чтобы его не было видно.
До того я представить себе не мог, сколь важно это соглашение. Четверо встали и двинулись вспять по тропинке, где ниже ждали их люди, а я, затаив дыханье, долго еще ждал, прижавшись к земле, пока не понял, что все ушли. Тогда я крадучись спустился и проскользнул в палатку, где совещались Кари с Торхаллем. И рассказал все, чему был свидетелем. Кари нахмурился и пробормотал что-то, мол, нужно постараться, чтобы Эйольв недолго радовался полученной мзде. Торхалль же, лежа на своей постели, остался невозмутим.
— Эйольв — хитрейший законник, — сказал он, — но и этого законника можно победить, хотя сам он так не считает.
Судебное разбирательство, которого все ждали с таким нетерпением, началось на следующее утро. Все собрались и ждали. Сторонники Кари один за другим, встав у подножья Скалы Закона, в очередь произносили обвинения. Для того были избраны самые речистые из них, и слова закона возглашались громко и четко. Флоси, сына Торда, и его союзников обвиняли в том, что они причинили смерть сыновьям Ньяля «раной внутренностей или костей, или мозга» и требовали, чтобы обвиняемым «не давали ни пропитания, ни помощи, не указывали дороги, не укрывали», но прокляли как изгоев. Затем было выдвинуто требование, чтобы все добро и собственность обвиняемых были отобраны в счет виры родственникам убитых и людям, живущим на их земле. Только тут я и приметил, что толпа собравшихся разбилась на отдельные кучки. Не будь я приезжим, я бы сразу определил, что союзники поджигателей держатся поодаль от сторонников Кари и друзей сына Ньяля. А между ними, разделяя их, стоит большая толпа явно ничейных людей. И это было правильно, ибо люди Кари, как и поджигатели, явились к Скале Закона во всеоружии и при своих оберегах — лентах и амулетах на одежде, говорящих об их верности и готовности к бою.
Впрочем, обе стороны на некоторое время согласились в том, что разбирательство должно идти своим путем. Весь первый день суд слушал людей Кари, предъявлявших поджигателям обвинения в убийстве или заговоре об убийстве. Второй и третий день суд был занят резонами, по которым он имел власть вынести решение и решить, кто виновен. Эйольв оправдал свою славу увертливостью. Он прибег ко всяческим уловкам, чтобы умалить или отвергнуть обвинения, и даже предъявил несколько совершенно новых толкований. Кроме того, он придирчиво ссылался на мелкие нарушения в ходе разбирательства, которые, как он заявил, делают судоговорение неправомочным. Он отвергал свидетелей по самым пустяшным внешним поводам и, приводя не менее загадочные причины, принудил дать отвод стольким судьям, что сторонникам Кари пришлось вызвать и внести в список чуть ли не дюжину судей взамен. Эйольв гнул и корежил закон так и сяк, и законоговорителя, человека по имени Скафти, то и дело призывали вынести свое решение. И он неизменно соглашался с хитроумным Эйольвом.
И каждый день люди, встречавшие довольным ропотом всякий новый крючок в законе, к вечеру полагали, что поджигатели берут верх. Однако на другое утро им приходилось менять свое мнение, ибо они ничего не знали о тайном советчике Кари, Торхалле, который лежал в своей землянке и возился со своим чудовищным нарывом. Я же постоянно бегал к Торхаллю и сообщал ему о всяком новом повороте в разбирательстве. Он слушал меня, морщился от боли, и слезы текли по его щекам, и лицо его было красно. А я говорил, хотя судебные словеса были столь замысловаты, что сам я и половины не понимал. Потом Торхалль взмахом руки отпускал меня, я возвращался на суд, а сам он, ожидая от меня новых вестей, обдумывал предыдущие. Вечером они с Кари все обсуждали, а на утро Кари или его представитель появлялись перед законоговорителем и предъявляли доводы Торхалля, спасавшие их от поражения и позволявшие суду продолжить дело. Законоговоритель не раз замечал, что не видел еще человека, столь сведущего в законе. По сей день мне памятны прения по вопросу о том, имеет ли человек, владеющий одной дойной коровой, право заседать в суде как имеющий собственность. Понятно же, что имеет.
После четырех дней блуждания по запутанным тропам дело наконец завершилось вынесением приговора. Несмотря на все увертки и уловки, Эйольву не удалось выиграть его, и сорока двумя судьями поджигатели были признаны виновными. И вот тут-то Эйольв нанес мастерский удар: приговор не имеет силы, заявил он, ибо число судей превышено. Их должно быть тридцать шесть, а не сорок два. Кари и его сторонники попались в ловушку, которую с самого начала расставил им Эйольв. Таков был его замысел — упорно оспаривать состав судей до тех пор, пока Кари с его сторонниками не превысят их численности. По такому поводу дело против поджигателей провалилось. А Эйольв тут лее повернул его в свою сторону. Он сказал, что иск Кари был злонамеренным, и теперь он обвиняет Кари и его сторонников в облыжном обвинении и требует, чтобы их, а не поджигателей, объявили вне закона.
На этот раз в землянку Торхалля вместе со мной поспешил Кари, чтобы сообщить о своем поражении. Только-только перевалило за полдень, и когда мы уходили, толпа зрителей окружила Эйольва и его поджигателей и, ликуя, поздравляла их с победой. Кари откинул дверную завесу и в кратких словах изложил Торхаллю суть случившегося. Торхалль лежал навзничь на своем ложе. Он громко выругался, сел и опустил больную ногу на землю. Никогда я не видел человека в таком гневе. Торхалль пошарил под ложем и вытащил короткое копье. То было, как сейчас помню, превосходнейшее оружие — острое, как бритва, лезвие выложено тонким серебряным узором. Подняв копье обеими руками, Торхалль обрушил его на огромный гнойник на своей лодыжке. Раздался тошнотворный хлюпающий звук, и я, можно сказать, услышал, как брызнули кровь и гной. Толстый ошметок гнойника шлепнулся на землю, и по земле расплескалась черная кровь. Торхалль охнул, проткнув гнойник, но мгновение спустя он уже был на ногах и с копьем в руке — на копье так и остались куски его плоти — он выбежал за дверь, даже не хромая. Он шел так быстро, что я с трудом поспевал за ним. Я увидел, что Кари, шедший бок о бок с Торхаллем, сорвал с головы повязку, тряхнул волосами и надел шлем.
Торхалль ворвался в толпу сторонников поджигателей сзади. Первым ему попался один из родичей Флоси, человек по имени Грим Рыжий. Он едва успел заметить разъяренного Торхалля с копьем в руке и прикрыться щитом. Торхалль же, не останавливаясь, вонзил копье в щит с такой силой, что старый, из невыдержанного дерева щит треснул надвое. Рожон копья прошел сквозь тело Грима так, что кончик вышел из спины между лопатками. Едва Грим пал наземь, как со стороны друзей Кари кто-то крикнул:
— Торхалль! Не позволим ему в одиночку мстить поджигателям!
И началась яростная рукопашная. Обе стороны выхватили оружие и бросились в бой. Так я познал, как оно в конце концов решает дела, это исландское правосудие.
А еще я понял, как заработал Кари свою воинскую славу. Он сошелся лицом к лицу с двумя поджигателями — Халльбьерном Сильным и Арни, сыном Коля. Хальбьерн был могучий детина, приземистый и ширококостный. Он был вооружен мечом и ударил понизу, по ногам Кари. Но был он слишком неповоротлив. Кари высоко подпрыгнул, прижав колени к груди, и меч прошел под ним, не причинив ему вреда. Кари же, вновь утвердившись на земле, ударил своей боевой секирой о двух лезвиях Арни, сына Коля, и удар был нацелен столь точно, что попал в уязвимое место между плечами и шеей, проломил ключицу и разрубил грудь. Арни упал замертво. Кари успел повернуться к Хальбьерну, готовому нанести второй удар, сделал шаг в сторону и наискось полоснул секирой. Лезвие скользнуло вниз по краю щита Хальбьерна и отсекло большой палец на левой ноге. Хальбьерн закричал от боли и отпрыгнул назад. Тут подоспел один из друзей Кари, он обрушил на Хальбьерна копье с такой силой, что этот могучий человек рухнул наземь. С трудом поднявшись, он захромал, припадая на раненую ногу и оставляя на каждом шагу кровавый следок.
Дальше же я стал свидетелем такого, подобное чему видел не более пяти раз в своей жизни, хотя довелось мне участвовать во многих битвах. Стоя чуть позади Кари, я увидел летящее копье, которое метнул в него один из поджигателей. Кари был без щита, но, ступив в сторону, левой рукой поймал копье на лету. Тогда я понял, что Кари одинаково хорошо владеет обеими руками. И я говорю, он поймал копье, повернул его и метнул вспять прямо в толпу поджигателей и их сторонников. Он ни в кого не целил, но бросил его не глядя. Копье вонзилось в толпу и кого-то убило.
Теперь уже противники сошлись в кучу, секлись мечами, топорами и кинжалами, метали щиты в лица друг другу, били по головам, схватывались врукопашную. То была схватка не между обученными воинами, блюдущими порядки, искусно владеющими оружием. То была безобразная, хотя и не менее опасная, драка между разъяренными хуторянами.
Поджигатели и их друзья стали отступать в беспорядке, и когда они попятились, Кари, опытный воин, начал охоту. Он выискал тех людей, которых я называл ему, тех, что подкупили Эйольва на встрече у ущелья. Один — Хальбьерн Сильный, — раненный в ногу, уже получил свое, другой был Бьярни, сын Бродд-Хельге. Увидев Бьярни среди бьющихся, Кари напал на него. В тесноте схватки Кари не мог пустить в ход секиру. Но он, опять-таки левой рукой, схватил копье, кем-то брошенное и воткнувшееся в землю, и просунул его в щель между двумя людьми. Противник же успел подставить свой щит и отразить удар, иначе копье проводило бы его. При этом Кари пришлось податься вперед, и Бьярни воспользовался этим. Он ударил мечом по ноге Кари, едва тот раскрылся. И вновь замечательное проворство Кари спасло его. Он отдернул ногу, повернулся, как танцор, на пятке, и опять ударил копьем. Спас Бьярни от смерти один из его людей, бросившийся со щитом наперерез. Копье пробило щит и распороло этому человеку бедро столь глубоко, что он остался калекой на всю жизнь. Кари отклонился назад, чтобы ударить в третий раз. Он бросил наземь секиру и, ухватив копье обеими руками, ударил прямо в Бьярни. Тот отклонился, пал на землю, и копье прошло поверху, а поджигатель вскочил на ноги и бросился наутек.
Теперь битва стала опасной и для зрителей. Отступающие поджигатели должны были пройти между палатками нескольких годи, друзей Ньяля. Эти годи и их люди нарочно перегородили дорогу, встретив злосчастных поджигателей тычками и насмешками. Тычки вскоре превратились в удары, и казалось, что весь Альтинг вот-вот втянется в общую битву. Человек по имени Сельви, который не держался ни чьей стороны, стоял рядом со своей палаткой, мимо которой бежали поджигатели. Сельви готовил пищу, большой котел с кипящей водой висел над огнем. Он неразумно укорил поджигателей в трусости, как раз когда Халльбьерн Сильный проходил мимо. Халльбьерн, услышав обидное слово, схватил того человека и сунул головой в котел.
Кари и его союзники прогнали поджигателей через палатки и дальше до самого берега реки Оксар. Обе стороны уже понесли потери. Флоси направил копье, убившее одного из сторонников Кари; кто-то вырвал это копье из трупа и метнул его в Флоси, ранив его в ногу, хотя и не сильно. Но среди всех отличался Кари. А из тех, кто унизил его на суде, главным был Эйольв-законник. Кари жаждал отмщения. Когда поджигатели, ища спасения, пустились вброд по отмелям, Торгейр Ущельный Гейр, который сражался на стороне Кари, заметил алый плащ законника.
— Вон он, отплати ему за запястье! — крикнул Торгейр, указывая на Эйольва.
Кари выхватил копье у человека, стоявшего рядом с ним, и бросил его. Копье летело низко и попало Эйольву в живот, и убило его.
После смерти Эйольва бой стал затихать. Противники обессилели, и сторонники Кари не хотели идти за реку и на подъеме драться с поджигателями. Было брошено еще одно, последнее, копье — никто не видел, кто его метнул — и оно попало в еще одного поджигателя. Подошли несколько главных годи, среди них Скафти Законоговоритель со многими своими сторонниками. Они разделили сражающихся и велели им прекратить бой. Довольно проливать кровь, сказали они. Пора заключить перемирие и попытаться уладить ссору.
Тогда я удивился, узнав, что раздор и убийство в Исландии можно оценить в деньгах. Полдюжины годи собралось перед Скалой Закона и образовали на скорую руку суд, чтобы посчитать, кто кого убил, сколько стоит погибший и кто должен выплатить возмещение. Совсем как купцы, торгующиеся о цене мяса.
Усталые воины, только что рубившие друг друга, теперь стояли, опираясь о свои щиты, или сидели на земле, отдыхая и слушая, как годи ведут подсчет. Убийство такого-то человека приравнивалось к убийству другого на другой стороне, такая-то рана оценивалась во столько-то марок серебра, но затем эта сумма приравнивалась к ранению с противоположной стороны, и так далее. Под конец годи решили, что потери, понесенные поджигателями в битве на Альтинге, равны смертям, которые они причинили сторонникам Кари, и что обе стороны должны заключить мир и отказаться от прав на возмещение. И с тем небывалым событием, которым все началось, — сожжением Ньяля и его семьи — было тоже улажено. За смерть Ньяля следовало уплатить виру, равно и за смерть его жены, а поджигатели были объявлены вне закона. Флоси на три года запрещалось возвращаться в Исландию, а четверо самых неистовых из поджигателей — Гуннар, сын Ламби, Грани, сын Гуннара, Глум, сын Хильдира, и Коль, сын Торстейна, — изгонялись безвозвратно. Однако ради мира приговор об изгнании вступал в силу не ранее следующей весны, чтобы главные совершители зла могли за зиму устроить свои дела, прежде чем навсегда покинут Исландию.
Единственный, за кого никто не платил и не требовал виры, был Эйольв. Все согласились, что из-за его нечестных поступков о суде пошла дурная слава. Один за другим воинственные хуторяне обменивались рукопожатиями, и так завершилась самая ужасная во всех отношениях битва, какая когда-либо имела место перед Логбергом — Скалой Закона.
— Изгнание на три года — с этим я могу согласиться, однако такая жизнь не для тебя, парень, — заявил Кари тем же вечером.
Он вспомнил обо мне после побоища и позвал меня в свою землянку. Там он рассказал мне все, что мог припомнить о жизни моей матери Торгунны на Оркнеях — в том числе и подробности, мною уже рассказанные, — а теперь старался объяснить мне, почему я должен позаботиться сам о себе. Когда годи объявили свое решение у Скалы Закона, один только Кари не согласился с их суждением. Он отказался признать, что убийства и членовредительство, случившиеся в этой схватке, могут быть приравнены к убийствам Ньяля и его семьи, совершенным поджигателями.
— Перед лицом знатнейших годи этой земли я объявил, что продолжу мстить поджигателям, — продолжал он. — Это значит, что рано или поздно меня приговорят к изгнанию и заставят покинуть Исландию. Если приговор будет мягким, меня изгонят на три года. Если же я вернусь до истечения этого срока, приговор станет жестче, и меня изгонят до конца жизни. Тот же, кто объявлен вне закона, но находится в Исландии, считается преступником. Всякий человек ему враг, если только его друзья не рискнут взять его под защиту. Его молено убить, и убивший имеет право завладеть его имуществом. Такая жизнь не для тебя.
Я упрашивал Кари позволить мне и дальше служить ему. Но он отказал мне. Ему не нужны ни помощники, ни спутники. Мстить он будет один, а тринадцатилетний паренек станет ему помехой. Однако есть у него предложение: мне следует отправиться на Оркнеи, ко двору ярла, и самому узнать побольше о своей матери.