— Если кто и знает что-нибудь о твоей матери, так это мать ярла, коль она еще жива. Эйтни ее имя, они с Торгунной очень неплохо ладили. Обе родом из Ирландии и часто просиживали часами, переговариваясь по-ирландски.
К тому же он обещал, что возьмет меня с собой, коль скоро сам когда-нибудь окажется на Оркнеях. Так я был вознагражден за соглядатайство на Альтинге.
Сообщение Кари о том, что на Оркнеях от самой матери ярла я могу узнать что-то верное о моей родной матери, совершенно изгнало из мой головы прежнее, не слишком обдуманное намерение прилепиться к Гудрид и Торфинну. До закрытия Альтинга оставалось еще шесть дней, народ разъезжался по домам, а я провел эти шесть дней, переходя от землянки к землянке самых зажиточных хозяев в поисках работы. Я предлагал себя в работники, надеясь провести осень и зиму на каком-нибудь хуторе, занимаясь теми же скучными делами, какими занимался в Гренландии. Я получил бы стол и кров, а по весне скромную плату. Я понимал, что расплатятся со мной скорее всего товаром, а не звонкой монетой, но и того бы хватило, чтобы уплыть на Оркнеи. С виду я был щупловат, и хозяева хуторов не зарились на меня. Зимой лишние руки не нужны, а лишнего работника нужно кормить из зимних запасов. Да еще беда — ведь никто не знал, кто я такой. В плотно сбитом обществе исландцев это большой недостаток. Ибо там о каждом все известно — откуда родом и кем слывет. Люди же, к которым я обращался, знали только, что рос я в Гренландии и некоторое время провел в Винланде, о котором мало кто слышал. Смущал их и мой разговор, не как у обычного работника — за это следует благодарить Гудрид, — и что явно я не раб по рождению, хотя порою замечали, что зелено-серые глаза выдают во мне чужеземца. Цвет глаз, полагаю, унаследовал я от Торгунны, но сказать им, что я сын Торгунны, никак не мог. Это было бы крушением всех надежд. Я пытался исподволь вызнать о своей матери, не говоря, зачем мне это нужно. И ничего хорошего в ответ не получал. Собеседники обычно отпускали замечания насчет «иноземных ведьм» и говорили о чем-то, именуемом «привидениями». Не желая казаться чрезмерно любопытным, я не стал продолжать расспросы. Так что за исключением Кари никому я не открыл своего происхождения.
Так моя безымянность, которая помогала мне следить за поджигателями, теперь стала помехой. И я встревожился, что не найду пристанища на осень и зиму. Однако некий человек догадался, кто я такой, и не сводил с меня глаз.
То был сам Снорри Годи, могущественный вождь рода, чья сводная сестра Турид, дочь Барка, украла постельный полог моей матери во Фродривере.
Едва из Гренландии прибыл Торгильс, да еще годами равный сыну Торгунны, Снорри Годи сразу заподозрил, кто я есть. Он держал свое знание при себе, как ему и присуще. Он был человек, который всегда хорошенько все обдумывал, прежде чем действовать, взвешивал все за и против, а потом выбирал нужный час. Он ждал, пока в предпоследний день Альтинга я сам не пришел к его палатке, ища работы. Он и виду не подал, что знает, кто я, но велел отправиться на его хутор, в место под названием Тунг, в пяти-шести днях езды к северо-западу в низовье долины под названием Селингсдал.
Вежливость Снорри никак не соответствовала его славе человека властного и могучего, и было бы затруднительно дать ему прозвище по его внешности — не понять, какого возраста, ровно приятный в обращении, с правильными чертами лица и бледной кожей. Волосы, когда-то желтые, выцвели к тому времени, когда я его встретил, равно как и борода, имевшая когда-то рыжеватый оттенок. В общем, все у Снорри было какое-то блеклое, в том числе и глаза. Но стоило только заглянуть в них, как становилось ясно, что блеклость эта не от безразличия, но только прикрытие. Снорри смотрит на тебя своими спокойными серыми глазами и без всякого выражения на лице, и невозможно понять, о чем он думает. Говорили, мол, о чем бы он ни думал, лучше быть на его стороне. Советы его были верными, и враги боялись его.
Снорри обратил свой спокойный взгляд на меня, когда я предстал перед ним в день прибытия на его хутор. Он сидел на скамье в дальнем темном углу главного дома.
— Ты, верно, сын Торгунны, — спокойно сказал он, и нутро у меня все сжалось.
Я кивнул.
— Ты владеешь какими-либо из ее способностей? — продолжал он. — Ты пришел, потому что она тебя прислала?
Я не понял, о чем он говорит, и стоял молча.
— Позволь сказать тебе, — продолжал Снорри, — твоя мать покидала нас очень неохотно. Многие месяцы после ее смерти во Фродривере являлось привидение. Всем известно о явлении твоей матери, совершенно голой, когда ее тело везли хоронить. Но это еще не все. Много смертей случилось после того во Фродривере. Вскоре после нее там умер пастух, и умер он при таинственных обстоятельствах, и его draugar, его не-мертвое, часто являлось на хутор и устрашало всех в доме. Draugar даже побил одного из работников. Он встретил его в темноте у конюшни и сбил с ног с такой силой, что работника пришлось уложить в постель. Но он так и не оправился, умер через несколько дней. Говорят, просто-напросто от страха. Потом и его draugar присоединился к пастуховому и стал мучить людей. Вскоре полдюжины работников хутора, по большей части женщины, заболели и тоже умерли в своих постелях. Потом Тородд, человек, давший кров твоей матери, когда она приехала с Оркнеев, утонул вместе со своей лодкой и людьми, отправившись за припасами. Призрак Тородда и призраки его шестерых людей стали появляться в доме. Они входили, садились у огня в своих промокших одеждах и сидели так до утра, а потом исчезали. И еще долгое время после этого слышали странные шорохи и поскребывания по ночам.
Я молчал, не понимая, к чему клонит Снорри. Он же, замолчав, глядел на меня так, словно судил.
— Ты знаешь моего племянника Кьяртана? — спросил он.
— Едва ли, — ответил я.
— Он единственный смог успокоить привидения, — продолжал Снорри. — Потому я и пришел к выводу, что всему виной дух твоей матери — ведь при жизни она вожделела именно этого молодого человека. Полагаю, что даже став призраком, она вожделела к нему, пока не поняла, что не вызывает у него желания. В самый последний раз она пришла в обличье тюленя, высунув голову из-под пола дома во Фродривере. Она посмотрела на него умоляющими глазами, и Кьяртану пришлось взять молот и вогнать ее голову обратно в землю. Он бил со всей мочи, пока она наконец не оставила его в покое.
Я все еще не знал, что сказать. Неужели моя мать действительно так влюбилась в какого-то юнца, всего на три года старше меня теперешнего? Думать об этом мне было неприятно, но по наивности я еще не понимал, как может женщина до беспамятства увлечься мужчиной, или наоборот.
Снорри проницательно глянул на меня.
— Ты следуешь Белому Христу? — спросил он.
— Не знаю, — запинаясь, ответил я. — Моя бабка построила церковь для него в Браттахлиде, но ею не очень часто пользовались, по крайней мере пока Гудрид, которая за мной присматривала, не увлеклась и не стала туда ходить. В Винланде у нас не было церкви, но ведь и капища исконных богов тоже не было, только маленький алтарь, который поставил Торвалль.
— Расскажи мне о Торвалле, — попросил Снорри, и я начал описывать этого своенравного старого охотника — как он веровал Тору, как таинственно исчез, и все решили, что его убили скрелинги.
Снорри ничего не говорил, разве что время от времени задавал вопрос, поощрявший меня продолжать. Когда я поведал Снорри о Тюркире и о том, как работал с ним в кузне и узнал кое-что об исконных путях, Снорри подверг меня дотошному допросу о прошлом Тюркира и о том, что морщинистый и иссохший германец успел рассказать мне о разных богах и об их житиях, и о том, как был создан мир. Иногда он просил меня повторить сказанное. Трудно было понять, что думает Снорри, но в конце концов он встал и велел мне идти с ним. Не говоря больше ни слова, он вывел меня из дома и привел к одному из коровников. Это был всего лишь сарай и со стороны выглядел как обычный хлев, разве только круглый, а не прямоугольный, и крыша была выше и круче обычной. Снорри распахнул дверь и закрыл ее за нами, когда мы вошли, так что стало темно.
Когда глаза привыкли к полумраку, я не увидел там стойл для коров. Внутри было пусто. Только голый земляной пол и торчащие из него кругом деревянные столбы, поддерживающие высокий шатер крыши, с отверстием вверху для света. Тут я понял, что столбы эти вовсе необязательны для такого сооружения.
— Я выстроил его четыре года назад, когда переехал сюда из отцовского дома, — говорил Снорри. — Он немного меньше изначального, но это неважно. Важно вот что.
Он стал в центре круглого земляного пола, и тогда я увидел там плоский круглый камень, очень древний и почти черный, прямо под отверстием в небо. Камень обычный, природный, не покрытый резьбой и не обтесанный. По поверхности его были разбросаны выбоины и впадины, так что был он очертаний не совсем правильных. Наверху же имелось углубление наподобие миски.
Снорри осторожно подошел к нему и вынул что-то из миски. То было обручье, явно из железа и ничем не покрытое. Снорри погладил гладкую поверхность — обручье, видно, много носили — потом надел на правую руку, натянув немного выше локтя. И повернулся ко мне.
— Это кольцо жреческое, кольцо Тора. Оно принадлежало моему отцу, и для меня оно столь же ценно, как крест Белого Христа. Я пользуюсь им, потому как знаю, что бывают времена, когда Тор и другие боги могут помочь нам здесь, в Тунге, как помогали до того моему отцу и деду.
Он стоял в столбе света, проникавшего через дымник, так что я мог видеть его лицо. Голос его звучал обыденно, в нем не слышалось ни таинственности, ни благоговения.
— Когда Кьяртан и другие явились ко мне за советом, как быть с привидениями, я пошел в храм и надел это обручье. Когда я думал о привидениях и смертях, мне пришло в голову, что смерти могут быть как-то связаны с кроватными занавесями твоей матери. Она-то сказала, что их следует сжечь, но Тородд, подстрекаемый своей женой Турид, не сделал этого. Они сохранили немного постельного белья, и почему-то это стало причиной смертей и недугов. Тогда я велел собрать все до последнего лоскута — белье, простыни, занавеси, полог — все, и предать огню, и когда так сделали, недуги и смерти прекратились. Вот как Тор помог мне все понять.
— А привидения это тоже остановило? Мою мать еще когда-нибудь видели? — спросил я.
— Призрака твоей матери больше никогда не видели. Остальные привидения перестали являться, когда священники Белого Христа отслужили в доме молебен, чтобы изгнать draugar и призраков, которых они предпочитают называть безбожными демонами, — сказал Снорри. — Они достаточно хорошо знают свое дело, чтобы совершить его на старый лад. Призраков вызвали и подвергли суду, совсем как на нашем суде, и велели покинуть дом. Один за другим призраки приходили, и каждый обещал вернуться в страну мертвых. Если христиане верят, что Белый Христос сам являлся как draugar после своей смерти, значит, не так уж трудно поверить в призраков, которые появляются из пола в виде тюленей.
Снорри снял с руки кольцо Тора и положил его обратно на алтарь.
— Что заставило Торвалля и Тюркира так старательно учить тебя исконным путям? — спросил он.
— Они начали после того, как я стал одноногом, — ответил я и объяснил, как моя детская игра заставила их поверить, будто дух мой способен перемещаться сам по себе.
— Стало быть, и вправду ты, как и твоя мать, обладаешь ведовским даром. Так оно обычно и бывает. Дар переходит от одного члена семьи к другому, — заметил Снорри.
— Но ведь Тюркир сказал, что мой дух, мое внутреннее, тоже может покидать мое тело и, странствуя, видеть, что происходит в других местах. Однако этого никогда не случалось. Просто иногда я вижу людей и места так, как все другие не видят.
— Когда это было в последний раз? — спокойно спросил Снорри.
Я помедлил с ответом, потому что случилось это совсем недавно. По дороге в Тунг я ночевал на большом хуторе под названием Карстад. Хозяин был в отлучке, и когда я постучал в дверь, отозвалась его жена. Я объяснил, что иду в Тунг, и попросил пустить меня переночевать в уголке главного дома. Жена хуторянина оказалась старых понятий, по ее мнению, путнику нельзя отказать в приюте, и она поместила меня вместе со слугами, а те наделили миской кислой сыворотки и ломтем хлеба. В сумерки вернулся хозяин, и я оторопел, увидев, что рубашка на нем с левой стороны намокла от свежей крови. Однако жена его не обратила внимания на яркое красное пятно и держалась так, будто все в порядке. Она выставила вечернюю еду, муж сел за стол и стал есть и пить, словно ничего не случилось. Поев, он прошел мимо того места, где я сидел, и я не мог отвести глаз от его окровавленной рубашки. Запекшаяся кровь еще блестела.
— Ты тоже это видишь? — спросил чей-то тонкий надтреснутый голос.
Голос прозвучал так близко, что я вздрогнул от страха. Обернулся и увидел старуху, усевшуюся рядом. Она смотрела на меня слезящимися глазами. Кожа у нее была вся в пятнах. Она была очень стара.
— Я его мать, — сказала старуха, кивнув на хозяина, — но он не станет меня слушать.
— Прости, я здесь чужой, — ответил я. — А чего он не станет слушать?
Я ожидал услышать обычные бессвязные жалобы старухи-матери на взрослого сына и уже выдумывал какой-нибудь повод — к примеру, что мне нужно в отхожее место, — чтобы сбежать от выжившей из ума старой карги, но она сказала: