— Как растить лук. Что тут непонятного? Ты рисовать умеешь? Ты как-то рисуешь странно, я видел. А похоже ты можешь? Нарисуй мне в трактате картинки, Армен.
— Я бы с радостью, — сказал скульптор. — Да мне, видишь ли, все время некогда.
— Взрослым всегда некогда.
— Ну, не всем.
Мальчик ходил от фигуры к фигуре, обходил их вокруг, вздыхал.
— Уж очень они у тебя белые, — те, которые белые. Черные тоже слишком черные, но не так. А белые — ты не хочешь их раскрасить?
— В старину их и раскрашивали, между прочим. В Риме и в Греции. А это идея. Ты мне подал идею, джан. Я раскрашу.
— Я не Джан, — сказал мальчик. — Я Жан. Или Джан — это я по-армянски?
— Джан это не имя, — сказал скульптор. — Это вроде как «дорогой». А почему ты Жан? ты француз?
— Я Жан по-французски. А на самом деле я Ваня.
— Иоганн по-немецки, Хуан по-испански…
— Ты не знаешь, как я по-китайски?
— Понятия не имею. Чжан. Или Ван.
Мальчик сидел на корточках, скрючившись, подперев щеку, альбом на коленях, апельсиновые кудри против солнца.
— Ваня, давай я тебя слеплю, — сказал скульптор. — Вот так, как ты сидишь. Красотища какая.
— Нет, я не хочу.
— Почему?
— Боюсь.
— Чего боишься?
— Будет еще один я. Белый. И всегда будет сидеть одинаково. И кто хочет, на него будет смотреть. И трогать. Страшно.
— Ваня, ты из дикого племени оседлых островитян.
Мальчик обиделся.
— Я не из дикого, — сказал он и собрался уходить.
— Ладно, — сказал скульптор, — я пошутил. Если ты через час свободен, мы с тобой пойдем есть мороженое.
— Если мама отпустит. Она говорит, нечего мне около тебя вертеться.
— Ты разве вертишься? — спросил скульптор рассеянно, срезая балерине плечо коротким измазанным глиной ножом.
— Она говорит, ты армянин.
— И что? — спросил скульптор, налепляя на глину глину.
— Она говорит, что есть плохие армяне.
— Плохие все есть, — сказал скульптор.
— И плохие армяне плохо поступают с мальчиками.
— Во-первых, я стараюсь ни с кем плохо не поступать, особенно с мальчиками; с девочками, в общем, тоже; во-вторых, я не плохой, а самый что ни на есть замечательный.
— А в-третьих?
— Сразу видно, что ты пишешь трактаты. В-третьих, я не настоящий армянин.
— Я ей все это объясню, — сказал мальчик уходя. — Но она иногда не понимает. Ей говоришь, а она не слушает. Ей говоришь, а она свое.
Мальчик ушел. Скульптор стесал балерине затылок и чуть убавил объем закрученных на затылке волос. Отошел посмотреть. Балерина стояла на пуанте, подняв левую ногу вбок. Левая рука ее ему не понравилась. Может быть, потому, что он видел пальцы и запястье на фоне глициний. Он помыл руки, брякая рукомойником и плеща водою в допотопный таз, и пошел в комнату. Б комнате Лина лежала на диване, ела фисташки и читала.
— Получил от Вани бездну информации, — сказал Армен. — Но не все понял. Плохие армяне плохо поступают с мальчиками.
— По-моему, все понятно.
— Не скажи. Плохие армяне плохо поступают с плохими мальчиками или с любыми? И следует ли из этого, что хорошие армяне хорошо поступают с хорошими мальчиками? Или из этого неотвратимо должно следовать, что хорошие армяне плохо поступают с девочками?
— Армен, я терпеть не могу, когда ты валяешь дурака.
— А я терпеть не могу, когда ты делаешь мне глупые замечания с умным видом. Пожалуй, соглашусь рисовать иллюстрации к трактату.
— Что еще за трактат?
— «Роща лука».
— Возьми в холодильнике свекольник и хачапури, — сказала Лина, — «Боржоми» там же. Мне лень, и я хочу дочитать. А потом на пляж пойдем.