— Вот как, — заметил Стивен. — И какой длины может быть эта стеньга?
— Тридцать один фут, сэр, такая же, как и эта. А чуть выше фор-марса вы видите краг грот-стень-штага, который держит стеньгу, стоящую над нами. Затем идут стень-лонга-салинги и стень-краспицы, где располагается другой дозорный, и, наконец, брам-стеньга. Её поднимают и крепят так же, как стеньгу, но держащие её ванты, естественно, тоньше. Её штаг идёт до утлегаря, вон то дерево, выступающее за бушприт. Это как бы стеньга бушприта. Это дерево двадцать три фута шесть дюймов длиной. Я имею в виду брам-стеньгу, а не утлегарь. А утлегарь длиной двадцать четыре фута.
— Одно удовольствие слушать человека, столь досконально разбирающегося в своём ремесле. Вы очень обстоятельны, сэр.
— Ох, я надеюсь, что капитаны будут такого же мнения, — воскликнул Моуэтт. — Когда в следующий раз мы попадем в Гибралтар, я буду снова сдавать свой лейтенантский экзамен. Перед тобой сидят три старших капитана, а прошлый раз один чертовски злой капитан спросил, сколько саженей троса мне понадобится для анапути на грот-мачте, и какой длины будет анапуть-блок. Теперь-то я смог бы ему ответить: пятьдесят саженей линя размера три четверти дюйма, хотя вам это никогда и не пригодится, а длина анапуть-блока четырнадцать дюймов. Я полагаю, что смог бы рассказать ему все размеры, которые можно было бы измерить, за исключением, пожалуй, нового грота-рея, но перед обедом я и его измерю. Хотели бы узнать какие-нибудь размеры, сэр?
— Я бы не прочь услышать их все.
— Ну так вот, сэр. Длина киля «Софи» — пятьдесят девять футов; длина орудийной палубы — семьдесят восемь футов три дюйма, а глубина интрюма десять футов десять дюймов. Длина бушприта — тридцать четыре фута. Я уже говорил вам о всех мачтах и стеньгах, кроме грот-мачты, длина которой пятьдесят шесть футов. Длина грот-марса-рея, того, что над нами, сэр, тридцать один фут шесть дюймов. Длина брам-рея, того, что ещё выше, двадцать три фута шесть дюймов, а бом-брам-рея, который на самом верху, пятнадцать футов девять дюймов. А лисель-спирты... но сначала, пожалуй, мне стоит объяснить вам реи, не так ли, сэр?
— Пожалуй, что так.
— На самом деле, с ними все очень просто.
— Буду рад узнать о них.
— Сейчас поперёк бушприта стоит рей с убранным на него блиндом. Естественно, он называется блинда-рей. Теперь переходим к фок-мачте. Нижний рей — это фока-рей, а большой прямой парус, прикрепленный к нему, — это фок. Выше него находится фор-марса-рей, затем следует фор-брам-рей и небольшой бом-брам-рей с убранным на него парусом. То же самое и на грот-мачте, только к грота-peю под нами не привязан парус. Если бы на нем стоял парус, то он назывался бы прямой грот, поскольку с таким оснащением, как у нас, гротов два: прямой, который ставится на рей, и косой, находящийся сзади нас, такой парус, который сверху крепится к гафелю, а снизу к гику. Длина гика — сорок два фута девять дюймов, сэр, а толщина десять с половиной дюймов.
— Неужели десять с половиной дюймов? — «Как же глупо делать вид, что я не знаком с Джеймсом Диллоном, — подумал Стивен. — Совершенно детская реакция — самая обычная и наиболее опасная из всех».
— Теперь, чтобы закончить с прямыми парусами, сэр, надо отметить, что существуют лисели. Мы их ставим, когда ветер дует сзади. Они выступают за боковые шкаторины — это края прямых парусов — и растягиваются на спиртах, которые проходят через спирт-бугели на рее и выступают за него. Вы можете их увидеть без труда…
— А это что такое?
— Боцман дудкой вызывает матросов ставить паруса. Они будут ставить бом-брамсели. Подойдите сюда, сэр, пожалуйста, а не то марсовые собьют вас вниз.
Едва доктор успел отступить в сторону, как толпа юношей и юнг перелезла через край марса и устремилась вверх по стень-вантам.
— А теперь, сэр, вы увидите, как по команде моряки развернут парус, а затем матросы на палубе будут выбирать сначала подветренный шкот, так как ветер дует в эту сторону, и его выбирать легче. Затем наветренный шкот, и, как только матросы сойдут с рея, те, что внизу, натянут фал, и парус надуется. Вот шкоты, которые идут через блок с белой полосой на нём, а это фал.
Вскоре бом-брамсели наполнились ветром, и «Софи» накренилась ещё на один пояс обшивки, а шум ветра в такелаже усилился на полтона. Спускались матросы не так поспешно, как поднимались; и колокол «Софи» пробил пять раз.
— Объясните мне, — сказал Стивен, готовый следовать за ними, — что такое бриг?
— Это и есть бриг, сэр, — отозвался мичман, — хотя мы зовём его шлюпом.
— Благодарю. А что такое… Опять этот свист.
— Это всего лишь боцман, сэр. Должно быть, прямой грот готов, и он хочет, чтобы матросы привязали его к рею.
Наш боцман величаво над кораблем парит,
Грозу перекрывая, как старый пес, рычит.
Неопытных направит, похвалит старичков
И подбодрит несмелых новичков.
— Мне кажется, что он слишком увлекается своей палкой. Как бы его самого не поколотили. Так вы поэт, сэр? — с улыбкой спросил Стивен. Ему начало казаться, что он сможет справиться со своим текущим положением.
Весело засмеявшись, Моуэтт произнес:
— С этой стороны будет легче, сэр, с таким креном судна. Я буду чуть пониже вас. Говорят, что лучше не смотреть вниз. Полегче. Вот так. Славный будет денек. Вот мы и на палубе, сэр. Все в полном порядке.
— Клянусь Господом, — сказал Стивен, отряхивая руки. — Я рад, что оказался внизу. Он посмотрел вверх на марс и снова вниз. «Не думал, что я такой робкий», — подумал он про себя, а вслух сказал: — А не спуститься ли нам теперь вниз?
— Может быть, среди этих новичков найдется кок, — сказал Джек. — Кстати, я надеюсь, вы доставите мне удовольствие, составив мне компанию за обедом?
— Буду очень рад, сэр, — с поклоном ответил Джеймс Диллон. Вместе с писарем они сидели за столом в каюте, а перед ними ворохом лежали судовая роль, инвентарная книга, опись имущества и множество различных бумаг.
— Поосторожней с чернильницей, мистер Ричардс, — сказал Джек в тот момент, когда под напором посвежевшего ветра «Софи» норовисто накренилась под ветер. — Вы лучше заткните ее, а чернильницу из рога держите в руке. Мистер Риккетс, давайте взглянем на этих людей.
По сравнению с кадровыми матросами «Софи» это была не блестящая компания. Но ведь старожилы корабля находились, можно сказать, у себя дома и все были одеты в одежду, выданную Риккетсом-старшим, что придавало им вполне приемлемый единообразный вид. Их сносно кормили в течение нескольких последних лет — во всяком случае, количество пищи было достаточным. Новоприбывшие, за исключением троих, были взяты по рекрутскому набору из внутренних областей, а большинство из них снаряжал в дорогу местный староста. Семеро были горячими головами из Уэстмита, которых повязали в Ливерпуле как зачинщиков групповой драки. Они были так плохо знакомы с внешним миром (приехали по случаю сбора урожая и только), что, когда им предложили сделать выбор между сырыми тюремными камерами обычной тюрьмы и военно-морским флотом, они выбрали последний, как более сухое место. Ещё имелся пчеловод с широкой и печальной физиономией и широкой, как лопата, бородой, у которого передохли все пчёлы. Был безработный кровельщик, несколько неженатых отцов, два голодающих портных и один тихий помешанный. Самые оборванные получили одежду на блокшивах, но остальные все ещё оставались в собственных потертых вельветовые штанах и старых поношенных куртках. Один крестьянин носил рабочий халат. Исключение составляли три моряка средних лет; одного из них, датчанина, звали Христиан Прам, он был вторым помощником шкипера из Леванта. Два других были греками, ловцами губок, их вроде как звали Аполлон и Тэрбид, оказавшимися здесь по неизвестным обстоятельствам.
— Превосходно, превосходно, — сказал Джек, потирая руки. — Думаю, мы можем хоть сейчас назначить Прама рулевым старшиной. Нам как раз не хватает одного рулевого старшины. А братьев ордена Губок назначим матросами первой статьи, как только они научатся хоть немного понимать по-английски. Что касается остальных, всех в матросы-ландсмены. Мистер Ричардс, как только закончите список, сходите к мистеру Маршаллу и скажите, что я хотел бы видеть его.
— Думаю, мы сможем включить в вахтенное расписание почти пятьдесят человек, сэр — доложил Джеймс, оторвавшись от своих расчетов.
— Восемь баковых, восемь фор-марсовых. Мистер Маршалл, входите и садитесь, послушаем ваши соображения. Мы должны до обеда успеть составить вахты и выделить место для сна людей, так что нельзя терять ни минуты.
— А вот здесь, сэр, мы и живем, — произнес Моуэтт, осветив фонарем мичманский кубрик. — Не ударьтесь о бимс. Прошу прощения за запах — это, вероятно, потому, что здесь юный Баббингтон.
— Вовсе нет, — возмутился Баббингтон, оторвавшись от книги. — Какой ты грубиян, Моуэтт, — прошипел он, кипя от возмущения.
— Кубрик довольно роскошный, сэр, учитывая сложившиеся обстоятельства, — заметил Моуэтт. — Как видите, через решетчатую крышку проникает немного света, а когда с люка снимают крышки, то внутрь попадает еще и немного свежего воздуха. Помню, в кормовом кубрике на старом «Намюре» приходилось пользоваться свечами, чтобы увидеть хоть что-нибудь, и, слава Богу, там у нас не было никого столь ароматного, как юный Баббингтон.
— Представляю себе, как вам жилось, — отозвался Стивен, усаживаясь и глядя на него в полутьме. — И сколько вас тут живет?
— Теперь всего трое, сэр. У нас не хватает двух мичманов. Самые младшие вешают свои гамаки возле сухарной кладовой. Они обыкновенно трапезничали вместе с констапелем, пока тот не захворал. Теперь они приходят сюда, едят нашу еду и портят наши книги своими толстыми сальными пальцами.
— Вы изучаете тригонометрию, сэр? — поинтересовался доктор, чьи глаза успели привыкнуть к темноте, и он смог разглядеть начерченный чернилами треугольник.
— Да, сэр — ответил Баббингтон. — И мне кажется, я почти нашёл ответ. «И решил бы давно, если бы не ввалился этот громила», — добавил он негромко.
Моуэтт продекламировал: