— Он так же отличается, как итальянский от португальского. И те, и другие друг друга не понимают — эти языки звучат по-разному. И интонации в них совершенно разные. Как у Глюка и Моцарта. Это великолепное кушанье, к примеру, — я вижу, они постарались, чтобы вам угодить, — по-испански называется jabali, а по-каталонски — senglar.
— Это свинина?
— Мясо дикого вепря. Позвольте…
— Вы очень добры. Не передадите ли мне соль? Действительно, роскошная еда. Я бы ни за что не догадался, что это свинина. Скажите, а что это за вкусные темные штучки?
— Вы ставите меня в тупик. По-каталански они называются bolets, а как по-английски — не знаю. Вероятно, у них нет названия, я имею в виду английского названия, хотя натуралист сразу определил бы их как Линнеевы boletus edulis.
— Как…? — воскликнул Джек, глядя на Стивена Мэтьюрина с добродушным изумлением. Успев съесть два, если не три фунта баранины, а в завершение - жаркое из вепря, он размяк душой. — Как…? — Однако, сообразив, что завалил гостя вопросами, Обри покашлял и позвонил в колокольчик официанту, сдвинув пустые графины к краю стола.
Вопрос повис в воздухе, и лишь недоброжелательное отношение или мрачное настроение доктора помешали бы ответить на него.
— Я вырос в здешних местах, — произнес Стивен Мэтьюрин. — Значительную часть моей юности провел в Барселоне вместе с дядей, а ещё жил в провинции недалеко от Лериды с бабушкой. Пожалуй, я больше жил в Каталонии, чем в Ирландии, и когда впервые поехал на родину, где стал учиться в университете, то математические задачи решал на каталонском языке, потому что так легче было работать с цифрами.
— Выходит, вы разговариваете на этом языке как местный уроженец, сэр, я в этом уверен, — отозвался Джек. — Это же превосходно. Вот это называется — с пользой провести детство. Жаль, что не могу сказать того же о себе.
— Нет, нет, — покачал головой Стивен. — Я понапрасну тратил время. Сносно изучил птиц — в этой стране множество хищников, сэр, а также рептилий. Однако насекомые, помимо чешуекрылых, и растения — это же непочатый край, к которому лишь прикоснулись мои невежественные руки! Только прожив несколько лет в Ирландии и написав небольшую работу, посвященную сперматофитам Верхнего Оссори, я понял, до чего же чудовищно бездарно я потратил свое время. Огромная часть территории, интересной для всестороннего изучения, так осталась нетронутой со времен Уиллоби и Рея до конца минувшего столетия. Испанский король пригласил Линнея приехать в свою страну, гарантируя ему свободу вероисповедания, как вы, несомненно, помните, однако тот отказался. Все эти неисследованные богатства были у меня в руках, но я пренебрег ими. Подумать только, что бы на моем месте совершили Паллас, ученый Соландер или Гамелины, старший и младший! Вот почему я воспользовался первой представившейся возможностью и согласился сопровождать старого мистера Брауна. Правда, Менорка — это не материк, но, с другой стороны, такая огромная площадь известняковых скал имеет свою особенную флору, и вообще, здесь много любопытного.
— Мистер Браун с верфи? Офицер? Я хорошо его знаю, — воскликнул Джек. — Превосходный собутыльник — любит петь за столом, сочиняет прелестные мелодии.
— Это не он. Мой пациент умер в море, и мы его схоронили у мыса Святого Филиппа. Бедняга, у него была последняя стадия чахотки. Я надеялся привезти его сюда: смена воздуха и режима могут творить чудеса с такими больными. Но когда мы с мистером Флори вскрыли его, то обнаружили такую огромную… Словом, мы убедились, что его консультанты — а это лучшие в Дублине доктора — были настроены чересчур оптимистично.
— Так вы его разрезали? — воскликнул Джек, отодвинувшись от своей тарелки.
— Да, мы сочли это необходимым, чтобы удовлетворить просьбу его друзей. Хотя, могу поклясться, похоже, что их все это очень мало трогало. Несколько недель прошло с тех пор как я написал единственному его родственнику, известному мне, одному джентльмену из графства Фермана, но не получил от него ни строчки.
Наступила пауза. Джек наполнил бокалы и заметил:
— Насколько я понял, вы хирург. Пожалуй, я не устою от соблазна уговорить вас пойти ко мне на корабль.
— Хирурги — отличные ребята, — отозвался Стивен Мэтьюрин с ноткой сарказма. — Что бы мы без них делали, Боже упаси! Умение, быстрота и ловкость, с которыми мистер Флори вывернул в здешнем госпитале надартериальные бронхи мистера Брауна, удивила и восхитила бы вас. Но я не имею чести принадлежать к их числу, сэр. Я всего лишь обычный врач.
— Извините меня, ради Бога, надо же было так ошибиться. Но даже в этом случае, доктор, даже в этом случае я заманил бы вас на борт своего судна и держал под палубой до тех пор, пока мы бы не вышли в море. На моей бедной «Софи» нет хирурга, и нет никакой надежды отыскать его. Давайте, сэр, неужели мне не удастся уговорить вас вместе отправиться в море? Военный корабль — находка для философа, особенно в Средиземном море. Тут есть и птицы, и рыбы — я могу обещать, что вы увидите чудовищных и странных рыб, редкие природные явления, метеоры, а еще — возможность получить призовые деньги. Ведь даже Аристотель позарился бы на призовые деньги. Дублоны, сэр. Они сложены в мягкие кожаные мешки приблизительно вот такой величины. И очень приятно ощущать их тяжесть в своих руках. Больше двух таких мешков человеку не унести.
Джек говорил шутливым тоном, не рассчитывая на ответ, поэтому удивился, услышав, как Стивен произнёс:
— Но я совсем не имею квалификации корабельного хирурга. Разумеется, мне довелось делать немало вскрытий, и я знаком с большинством хирургических операций. Но я ничего не знаю ни о морской гигиене, ни о характерных для моряков болезнях…
— Благослови вас Господь! — вскричал Джек. — Даже не думайте о таких пустяках. Вы только представьте, кого нам присылают: подмастерьев, несчастных недорослей-недоучек, которые отирались по аптекам столько времени, чтобы этого хватило на получение патента во флотской коллегии. Они ничего не знают о хирургии, не говоря уж о медицинской науке, а учат её на бедных моряках и надеются заполучить опытного санитара или какого-нибудь мастера ставить пиявки, или ловкача, или мясника из числа команды — наша насильственная вербовка приносит людей всякого рода. И когда они немного поднатаскаются в своем ремесле, то сразу метят на фрегаты и линейные корабли. Нет, нет. Мы были бы рады заполучить вас. Более чем рады. Молю, подумайте над моими словами, всего на минутку. Я уж не буду говорить, — с особенно убедительным выражением лица добавил Джек, — какое большое удовольствие вы бы доставили мне, став моим соплавателем.
Официант открыл дверь и произнёс:
— Морская пехота, — и вслед за ним сразу же появился солдат в алом мундире с пакетом в руке.
— Капитан Обри, сэр? — произнес он громким голосом: — Это вам от капитана Харта с наилучшими пожеланиями.
Прогрохотав сапогами, он тотчас исчез.
— Должно быть, это мои приказы, — заметил Джек.
— Не обращайте на меня внимания, прошу вас, — сказал Стивен. — Вы должны прочитать их тотчас же. — Взяв скрипку Джека, он отошел в конец комнаты и принялся наигрывать тихую, как бы шепчущую мелодию, повторяя ее вновь и вновь.
Распоряжения оказались именно такими, каких Джек и ожидал: ему приказывали как можно быстрей пополнить припасы и провизию и сопроводить в Кальяри двенадцать торговцев и транспортов (перечисленных на полях). Ему предписывалось следовать с большой скоростью, но не подвергать при этом рангоут и паруса опасности. Он не должен уклоняться от опасности, но в то же время ему не следовало рисковать напрасно. Затем, помеченные «секретно», давались инструкции относительно особых сигналов: как отличать своего от противника, друзей от врагов: «Судну, сигнализирующему первым, надлежит поднять красный флаг на топе фор-стеньги и белый флаг с вымпелом над флагом на грот-мачте. Отвечать следовало поднятием белого флага с вымпелом над флагом на топе грота-стеньги и синего флага на топе фор-стеньги. Судно, первым поднявшее сигнал, должно выстрелить из одной пушки наветренного борта, а отвечающее судно стреляет одним за другим тремя орудиями подветренного борта». Наконец, следовала приписка, что на «Софи» вместо мистера Болдика назначен лейтенант Диллон, который вскоре прибудет на борту «Берфорда».
— Хорошие новости, — произнес Джек. — У меня будет отличный товарищ в лице моего лейтенанта. «Софи», как вы знаете, по штату полагается лишь один лейтенант, так что это очень важно… Лично я с ним не знаком, но он великолепный товарищ, я в этом уверен. Он отличился на «Дарте», наемном куттере: в Сицилийском проливе атаковал три французских капера. Одного из них потопил, а второго захватил. На флоте только об этом и говорили, но его рапорт в «Газетт» так и не опубликовали, и повышения он не получил. Ему чертовски не повезло. Для меня это удивительно — такое впечатление, будто повышение его не интересовало. Фитцджеральд, которому известно о вещах такого рода, сказал мне, что Диллон не то племянник, не то кузен какого-то пэра, имя которого я забыл. В любом случае это очень похвально — дюжины людей получали очередной чин за гораздо менее значительные подвиги. К примеру, я сам.
— Позвольте узнать, что именно вы совершили? Я так мало знаю о флотских делах...
— Все просто: мне два раза чуть не проломили голову — сначала во время сражения на Ниле и потом еще раз, когда «Женерё» захватил старый «Леандр». Приспела пора раздавать награды, и поскольку я оказался единственным оставшимся в живых лейтенантом, то наступил и мой черед. Повышение ко мне пришло не сразу, но, клянусь, оказалось кстати, хотя я его и не заслужил. Как насчет чая? Да еще с куском сдобного пирога? Или предпочитаете продолжить пить портвейн?
— Чай был бы весьма кстати, — отозвался Стивен. — Но скажите, — продолжал он, взявшись за скрипку и прижав ее подбородком, разве ваши флотские назначения не связаны со значительными расходами, поездкой в Лондон, приобретением мундира, клятвами, приёмами…?
— Клятвами? Вы имеете в виду присягу? Нет. Это касается только лейтенантов. Вы отправляетесь в Адмиралтейство, они зачитывают вам бумагу, где говорится о необходимости соблюдать верность трону, о могуществе империи, о полном непризнании Папы Римского. Вы чувствуете торжественность момента и произносите: «Даю в сем клятву», а парень за конторкой говорит: «Итого с вас полгинеи», — и знаете, у вас тотчас пропадает ощущение торжественности. Но это касается лишь офицеров, хирурги же получают патент. Думаю, вы-то не станете возражать против принятия присяги, — произнес Джек с улыбкой, но, почувствовав, что замечание прозвучало неделикатно, затрагивая личность гостя, продолжал: — Я служил с одним беднягой, который отказывался принимать присягу, вообще любую присягу, из принципа. Он мне никогда не нравился — постоянно трогал своё лицо. Он был нервным, видно, эта привычка ему как-то помогала. Однако всякий раз, когда вы смотрели на него, у него был или палец во рту, или он сдавливал себе щёку, или перекашивал подбородок. Разумеется, это пустяки, но когда постоянно, изо дня в день на протяжении долгого плавания, находишься с ним в одной кают-компании, такое поведение начинает утомлять. В констапельской или в кубрике ещё можно сказать: «Ради Бога, оставь свое лицо в покое», но в кают-компании приходилось терпеть его ужимки. Он пристрастился к чтению Библии и из этого чтения заключил, что он не обязан принимать клятву. Когда устроили дурацкий суд над беднягой Бентамом, его вызвали в качестве свидетеля, и он наотрез отказался присягать. Старику Джарви он объяснил, что это противоречит чему-то там в Евангелии. Всё могло сойти с рук, имей он дело с Гамбье или Сомаресом, но старик Джарви ему не спустил. Беднягу, к сожалению, списали. Признаться, я его не любил, да и сказать по правде, воняло от него, но он был неплохой моряк и никому не причинял вреда. Вот что я имею в виду, когда говорю, что вы не стали бы возражать против присяги — вы же не фанатик.
— Нет, конечно же, — отозвался Стивен. — Я не фанатик. Воспитал меня философ, и я в известной мере проникся его философией. Он бы назвал присягу детской забавой — бесполезной, хотя и безвредной, которую следует избегать или игнорировать, если вам её навязывают. Но в наш век есть немного людей, даже среди ваших морских волков, которые хоть немного поверят в кусок хлеба эрла Годвина.
Наступила продолжительная пауза, во время которой принесли чай.
— Чай вы пьете с молоком, доктор? — спросил Джек.
— Если можно, — отозвался Стивен, который о чем-то задумался, уставившись в пустоту и сжав губы в беззвучном свисте.
— Я бы хотел… — начал было Джек, но Стивен его прервал:
— Принято считать, что проявлять себя в невыгодном свете — это признак слабости или даже неразумности. Но вы говорите со мной с такой откровенностью, что я не могу не последовать вашему примеру. Ваше предложение чрезвычайно соблазнительно. Если не учитывать соображений в пользу такого решения, о которых вы сообщили столь предупредительно, дело еще и в том, что здесь я нахожусь в крайне стесненных обстоятельствах. Пациент, которого я должен был обслуживать до осени, скончался. Насколько мне известно, человек он был состоятельный — у него имелся дом на площади Меррион. Но когда мы с мистером Флори стали осматривать его имущество, прежде чем опечатать, то ничего не нашли — ни денег, ни векселей. Его слуга сбежал, что может всё объяснить, однако друзья покойного на мои письма не отвечают, а война отрезала меня от моего небольшого имения в Испании. И когда я вам сказал некоторое время назад, что давно так хорошо не ел, я говорил это не фигурально.
— Какой кошмар! — воскликнул Джек. — Мне страшно жаль, что вы оказались в таком затруднительном положении, и если из-за res angusta у вас сложности с наличностью, надеюсь, вы позволите мне… — С этими словами Обри полез в карман панталон, но Стивен Мэтьюрин, улыбаясь и качая головой, проговорил:
— Нет, нет, нет. Но вы очень добры.
— Мне, право, жаль, что вы оказались в таком затруднительном положении, доктор, — повторил Джек, — я испытываю нечто вроде стыда из-за того, что воспользовался им. Но моей «Софи» нужен хирург, помимо всего прочего, вы даже не представляете, какие моряки ипохондрики. Они обожают лечиться, и экипаж, в котором нет пусть даже самого неотесанного подмастерья, — несчастные люди. Кроме того, вот вам прямой ответ на ваши текущие затруднения. Для такого образованного человека, как вы, жалованье мизерное — пять фунтов в месяц, и мне даже стыдно упоминать об этом. Но зато есть вероятность призовых денег; кроме того, имеются всякие доплаты типа «Дара королевы Анны» и какой-то там суммы при лечении больных сифилисом. Её вычитают потом из их жалованья.
— Что касается денег, то я не очень забочусь о них. Уж если бессмертный Линней смог преодолеть пять тысяч миль Лапландии, имея в кармане всего двадцать пять фунтов, то наверняка на это способен и я… Но это действительно возможно? Ведь наверняка должно быть какое-то официальное назначение? Мундир? Инструменты? Лекарства?
— Теперь, когда вы вдаетесь в такие тонкости, я поражаюсь тому, как удивительно мало я знаю, — отозвался с улыбкой Джек. — Храни вас Господь, доктор, но мы не должны допустить, чтобы нам мешали такие пустяки. Вы должны иметь официальный патент флотской коллегии, это точно. Но я знаю, что адмирал выдаст вам временный приказ в ту же минуту, как только я попрошу его об этом. И сделает это с удовольствием. Что касается униформы, то у хирургов она ничего особенного собой не представляет, хотя обычно они носят синие мундиры. Что касается инструментов и прочего, то положитесь на меня. Думаю, что из госпиталя пришлют на борт набор инструментов. Об этом позаботится мистер Флори или кто-нибудь из тамошних хирургов. Однако, в любом случае, всё это можно получить прямо на борту. Отправляйтесь на судно как можно быстрее. Скажем, приезжайте завтра, и мы вместе отобедаем. Даже на получение временного приказа понадобится какое-то время, так что будьте моим гостем в этом плавании. Комфорта не ждите — сами понимаете, на бриге тесновато. Зато приобщитесь к военно-морской жизни. А если вы задолжали наглому домохозяину, то мы мигом обломаем ему рога. Позвольте, я вам налью. Я уверен, «Софи» вам понравится, потому что она чрезвычайно располагает к философии.