— Что ж, в чем-то вы правы, мистер Болдик, — отозвался Джек. Затем, чувствуя, что надо высказаться определеннее, он добавил: — Не люблю я это дело — совсем не моё. Но должен признаться, мне не хотелось бы видеть, как человека вешают за такие дела. Юнги, я полагаю?
Болдик медленно потряс головой.
— Нет, — сказал он, — нет. Не скажу, чтоб он этим занимался. Во всяком случае, сейчас. Да и не люблю я наговаривать на человека у него за спиной.
— Тем лучше для флота, — отозвался Джек, махнув рукой, и вскоре распрощался, так как лейтенант был бледен, жалок, болтлив и пьян.
Трамонтана — холодный северный ветер — успел посвежеть и дул, как двухрифовый марсельный бриз, играя жесткими листьями пальм. Небо было чистым от края до края. За пределами гавани возникали короткие крутые волны, и у жаркого воздуха появился какой-то странный привкус — не то соли, не то вина. Натянув поглубже свою шляпу, Обри набрал в легкие воздуха и произнес: «Господи, до чего же хорошо жить на белом свете!»
Время Джек рассчитал точно. Он зайдет в гостиницу, убедится, что обед будет отменного качества, почистит мундир, возможно, осушит бокал вина. Назначение забирать не придется, поскольку он с ним и не расставался. Письмо лежало у него за пазухой и приятно похрустывало при каждом вздохе.
Оставив позади «Корону», он спустился к воде, едва пробило без четверти час, и почувствовал, как у него перехватило дыхание. Сев в лодку перевозчика, Джек произнес лишь одно слово: «Софи» — у него сильно забилось сердце и в горле запершило. «Неужели я боюсь?» — удивился он. С мрачным видом он разглядывал эфес своей шпаги, почти не замечая, как легко скользит лодка по запруженной кораблями и судами гавани, пока борт «Софи» не вырос прямо перед ним, и лодочник загремел багром.
Достаточно одного мгновения, чтобы заметить ровно стоящие реи, задрапированный борт, юнг в белых перчатках, спускающихся с обвитыми бязью фалрепами, услышать солидное посвистывание боцманской дудки, поблескивающей на солнце. Затем лодка с глухим стуком ткнулась в борт шлюпа, и он поднялся на борт под оглушительные звуки отдаваемых приказов. Едва нога его коснулась переходного мостика, послышалась хриплая команда и стук ружейных прикладов морских пехотинцев, которые взяли «на караул». Все офицеры сняли шляпы. Пройдя на квартердек, Джек тоже обнажил голову.
Уоррент-офицеры и мичманы в парадных мундирах, но их синяя с белым шеренга на сверкающей палубе впечатляла меньше, чем алый строй морских пехотинцев. Все так и ели глазами нового командира. На вид он был строг и даже суров. После секундной паузы, во время которой было слышно лодочника за бортом, что-то ворчащего себе под нос, Обри произнес:
— Мистер Маршалл, прошу вас, представьте мне офицеров.
Каждый из них поочередно шагнул вперед: казначей, за ним помощники штурмана, мичманы, констапель, тиммерман и боцман. Каждый из них кланялся, провожаемый внимательными взглядами всей команды. Джек продолжил:
— Джентльмены, я рад с вами познакомиться. Мистер Маршалл, прошу вас, постройте всю команду на корме. Поскольку лейтенант отсутствует, свое назначение перед командой я зачитаю сам.
Не было никакой нужды выгонять кого-то снизу: все матросы были тут, вымыты и выскоблены, и пристально внимали происходящему. И, тем не менее, боцман и его помощники добрых полминуты высвистывали дудками в люки команду «Все на корму!» Едва свистки стихли, Джек подошел к срезу квартердека и достал своё назначение. Как только оно появилось, прозвучала команда: «Шапки долой!» — и он начал читать твердым, но несколько напряженным, механическим голосом:
— «От достопочтенного лорда Кейта…»
По мере того, как он повторял знакомые строки, благодаря торжественности события наполнившиеся теперь гораздо более глубоким смыслом, Джек вновь ощутил прилив счастья. Он грохотал:
— «Отсюда следует, что ни вы, ни кто-либо из ваших подчиненных не вправе уклониться от своих обязанностей под страхом наказания». — Слова эти он произнес с особым выражением. Затем сложил документ, кивнул экипажу и убрал бумагу в карман.
— Превосходно, — произнес он. — Разойтись, а я, пожалуй, взгляну на бриг.
В наступившей благоговейной тишине Джек увидел именно то, что ожидал увидеть — судно, подготовленное к осмотру и будто затаившее дыхание: как бы вдруг не была ненароком нарушена идеальная картина налаженного такелажа, с аккуратно свернутыми бухтами снастей и перпендикулярными лопарями. «Софи» в той же мере походила на обычную себя, как и стоявший по струнке боцман, потевший в мундире и будто вытесанный из колоды, походил на того себя, когда в безрукавке ставил легвант на марса-рей во время сильного волнения. И все же существовала важная связь между командой и надраенной добела палубой до рези в глазах сверкающей бронзой двух квартердечных четырехфунтовых пушек, идеально уложенными бухтами в канатном ящике и выстроенными, как на параде, рядами камбузных горшков и кастрюль. Джек не раз сам пускал начальникам пыль в глаза, чтобы его можно было так легко провести, но он остался доволен увиденным. Он увидел и оценил всё, что, как предполагалось, он должен был увидеть. Капитан сделал вид, будто не замечает того, чего ему не предполагалось заметить: куска ветчины, который стащил из ведра нештатный баковый кот; девок, спрятанных помощниками штурмана в парусной кладовой, которые выглядывали из-под груды парусины. Не обратил внимания ни на козла позади клюз-бака, который вперил в него свои дьявольские зрачки и тут же нарочно нагадил, ни на сомнительный предмет, похожий на пудинг, который кто-то с перепугу в последнюю минуту засунул под ватер-вулинг бушприта.
Но у Джека Обри был удивительно острый глаз — недаром он числился на флоте с девяти, а плавал с двенадцати лет — и он получил немало других впечатлений. Штурман, против ожиданий, оказался рослым толковым моряком средних лет с приятной внешностью, напившийся в стельку Болдик, видно, что-то напутал насчет его любви к мужскому полу. Характер боцмана читался по его такелажу — крепкий, надежный, проверенный, традиционный. Казначей и констапель были ни рыба, ни мясо, хотя констапель слишком болезненно отнесся к замечаниям в свой адрес и до окончания смотра незаметно скрылся. Мичманы оказались гораздо приличнее, чем он ожидал: на бригах и куттерах они зачастую имели довольно жалкий вид. Но вот юного Баббингтона на берег в таком виде выпускать нельзя. Провожая сына на флот, его мать, очевидно, рассчитывала, что он еще подрастет, но этого не произошло, и одна лишь треуголка, в которой он просто тонул, опозорила бы шлюп.
Главным впечатлением от осмотра судна была его старомодность. В облике «Софи» было нечто архаичное, словно ее днище было по старинке обито гвоздями, а не покрыто медью, и борта просмолены, а не покрашены. Даже у команды (хотя большинству матросов было лет двадцать с небольшим) был какой-то старомодный вид: на некоторых надеты широкие штаны и башмаки — наряд этот успел устареть еще в ту пору, когда Джек был мичманом, не старше малыша Баббингтона. Еще он заметил, что походка у экипажа свободная, не скованная; парни были в меру любопытные, причем в их лицах не было ни скрытой кровожадности, ни мстительности, ни забитости.
Итак: старомодность. Он полюбил «Софи», как только его взгляд впервые окинул ее изящную выгнутую палубу, но холодный расчет подсказал Джеку, что это тихоходный бриг, старый бриг, и бриг, на котором он вряд ли разбогатеет. Под командованием его предшественника бриг участвовал в паре серьезных сражений: в одном — с французским 20-пушечным трёхмачтовым капером из Тулона, а второе произошло в Гибралтарском проливе, когда «Софи» охраняла свой конвой от полчищ альхесирасских канонерок, вышедших в штиль на вёслах. Однако, насколько он помнит, «Софи» ни разу не удалось захватить сколько-либо стоящего призового судна.
Они вернулись к срезу необычайно маленького квартердека, скорее напоминавшего полуют, и Обри, нагнув голову, вошел в капитанскую каюту. Не разгибаясь, он добрался до рундуков под кормовыми окнами, которые шли от одного борта до другого, являя собой изящную гнутую раму для удивительно живописного, в стиле Каналетто, вида на Порт-Маон, залитый спокойным полуденным солнцем, вид был особенно яркий из-за скупого освещения каюты, как будто принадлежавший другому миру. Осторожно сев, Джек убедился, что в таком положении может поднять голову, до потолка оставалось еще добрых восемнадцать дюймов, и произнёс:
— Итак, мистер Маршалл, я должен похвалить вас за внешний вид «Софи». Всё в порядке, всё как полагается. — Капитан решил ничего не добавлять к этой казенной фразе. Тем самым он дает понять, что не собирается подлаживаться под экипаж и сулить матросам какие-то блага. Сама мысль о том, чтобы стать этаким «свойским» капитаном, была ему противна.
— Благодарю вас, сэр, — отозвался штурман.
— А теперь я сойду на берег. Но ночевать, разумеется, буду на борту. Так что будьте любезны, пришлите какую-нибудь шлюпку за моим рундуком и вещами. Я остановился в «Короне».
Он посидел некоторое время в своей каюте, наслаждаясь её уютом. Пушек в ней не было, поскольку, благодаря своеобразной конструкции «Софи», их дула оказались бы дюймах в шести от поверхности воды, поэтому две ретирадные четырехфунтовые пушки, которые обычно занимают так много места, стояли прямо над его головой. Однако и без орудий в каюте было тесновато. И помимо рундуков и стола, стоявшего поперёк каюты, больше в каюту ничего бы и не влезло. Но в прежних плаваниях Джек довольствовался куда меньшим, поэтому он чуть ли не с восторгом разглядывал изящно скошенные внутрь окна, стекла которых блестели настолько, насколько может блестеть стекло, а семь рам благородной дугой завершали обстановку каюты.
Это было больше, чем он когда-либо имел и на что мог рассчитывать в начале карьеры. Так почему же его восторг омрачался трудноопределяемым чувством, этой горечью, знакомой ему по школьным дням?
Возвращаясь на берег в шлюпке, в которой гребла уже его собственная шлюпочная команда, облаченная в белые парусиновые штаны и соломенные шляпы с надписью «Софи» на лентах, с мичманом, с торжественным видом восседавшим рядом на кормовом сиденье, Обри понял природу этой горечи. Он перестал быть одним из «нас», он стал «тем». Действительно, он был сиюминутным воплощением «тех». Во время обхода его уже окружало почтение совсем другого рода, чем то, которое оказывают лейтенанту, чем то, которое оказывают ближнему. Это почтение как стеклянный колпак отделило его от команды. Когда он покинул «Софи», у всех вырвался так хорошо знакомый ему вздох облегчения: «Иегова покинул нас».
«Такова цена, которую нужно платить», — размышлял Джек.
— Благодарю вас, мистер Баббингтон, — произнес он вслух, обращаясь к маленькому мичману, и стоял на ступенях, пока шлюпка не развернулась и не стала удаляться. Баббингтон пискляво орал:
— А ну-ка посторонись! Не спать, Симмонс, пьяная твоя рожа.
«Такова цена, которую нужно платить, — повторил про себя Джек. — Но, клянусь Господом, оно того стоит». И вновь на его просиявшем лице появилось счастливое, почти восторженное выражение. Но, идя на встречу в «Короне», на встречу с равными себе по статусу, он шагал более энергичной походкой, чем та, что еще вчера была свойственна лейтенанту Обри.
Они сидели за круглым столиком в эркере, высоко над водой, и небрежно швыряли пустые устричные раковины в их родную стихию. От разгружавшейся в полутораста футах под ними тартаны несло смешанным запахом шведского тира, пеньки, парусины и хиосским скипидаром.
— Позвольте уговорить вас съесть ещё немного этого бараньего рагу, сэр, — произнес Джек.
— Что ж, раз вы настаиваете, — отозвался Стивен Мэтьюрин. — Оно весьма недурно.
— Это одно из блюд, которое в «Короне» умеют готовить, — продолжал Джек. — Хотя не мне хвалить здешних поваров. Кроме закусок я заказал пирог с утятиной, говяжье жаркое, а также маринованное свиное рыло. Вне всякого сомнения, малый не понял меня. Я несколько раз повторил ему: «Visage de роrсо», и он закивал, как китайский болванчик. Вы понимаете, это раздражает, когда хочешь, чтобы тебе приготовили пять блюд, cinco platos, и старательно объясняешь им это по-испански, оказывается, что принесли тебе только три, да и то два из них совсем не те, что заказал. Мне стыдно, что ничем лучшим я не могу вас угостить, но это вовсе не из-за невнимания к вам, уверяю вас.
— Так вкусно я не ел много дней, к тому же, — произнёс Мэтьюрин с поклоном, — в таком приятном обществе, честное слово. Возможно, сложности возникли оттого, что вы объяснялись на кастильском наречии?
— Видите ли, — ответил Джек, наполняя бокалы и с улыбкой разглядывая их содержимое на свет, — сдается мне, что, общаясь с испанцами, мне лучше использовать тот испанский, которым я владею.
— Вы, разумеется, забыли, что на этих островах разговаривают на каталонском языке.
— А что это за язык?
— Это язык Каталонии — на нем говорят на островах, на всем Средиземноморском побережье, до самого Аликанте и дальше. В Барселоне, в Лериде. В самых богатых провинциях Пиренейского полуострова.
— Поразительно. Я не имел об этом никакого понятия. Другой язык, сэр? Но мне кажется, это одно и то же — putain, как говорят во Франции?
— Вовсе нет, ничего подобного. Это гораздо более изящный язык. Он строже и литературней. Гораздо ближе к латинскому. Кстати, вы, скорее всего, имели в виду другое слово — patois, если позволите.
— Вот именно — patois. И все же, могу поклясться, то, что я имел в виду, произносится как-то иначе, — возразил Джек. — Однако не стану строить из себя ученого перед вами, сэр. Скажите, а язык этот звучит иначе для уха человека непросвещенного?