— Может, я не та, за кого себя выдаю.
— Да? И кем же вы можете оказаться?
— К некоторым моим клиентам обращались люди, называвшие себя адвокатами, хотя таковыми не являлись.
— Ужас. У меня нет слов. Надеюсь, со мной такое не случится. Хотя, конечно, все возможно, не так ли? И я даже знать не буду. Страшно подумать, — произнес он с наигранной беззаботностью. Но если он рассчитывал, что она поддержит этот тон, то его ждало разочарование.
Он разглядывал фотографию на удостоверении: распущенные волосы, солидные очки и то же лицо, только без сердитого взгляда. Аннабель Рихтер родилась во Фрайбурге-им-Брейсгау, в 1977 году, что делает ее едва ли не самым молодым адвокатом в Германии, если она действительно адвокат. Откинувшись на спинку стула, как боксер, отдыхающий между раундами, она продолжала разглядывать его через старушечьи очки — миниатюрная, подтянутая фигурка в безразмерной, наглухо застегнутой куртке.
— Слышали о нас? — спросила она.
— Простите?
— «Северный приют». Слышали про нашу деятельность? Хоть какая-то информация до вас доходила?
— Боюсь, что нет.
Тихо покачивая головой, словно не веря своим глазам, она оглядывалась вокруг. Престарелые пары, разодетые в пух и прах. Шумная богатая молодежь в баре. Пианист, играющий любовные песенки, до которых никому нет дела.
— И кто же финансирует вашу благотворительную организацию? — поинтересовался Брю, изображая практический интерес.
Она пожала плечами.
— Пара церквей. Свободный город Гамбург в порыве великодушия. Как-то выживаем.
— И давно вы в этом бизнесе? Я имею в виду вашу организацию.
— Мы не занимаемся бизнесом. Мы работаем ради общественного блага. Вот уже пять лет.
— А лично вы?
— Около двух.
— При полной занятости? Ничего другого? В смысле — ничем не подрабатываете? Например, маленьким шантажом на стороне?
Этот допрос ее утомил.
— У меня клиент, мистер Брю. Официально его представляет «Северный приют», однако недавно он формально облек меня властью как своего персонального адвоката во всех вопросах, касающихся вашего банка, и дал свое согласие на то, чтобы я связалась с вами. Что я и сделала.
— Согласие? — Его напускная улыбка сделалась еще шире.
— Указания. Какая разница? Как я дала вам понять по телефону, мой клиент находится в деликатной ситуации. Существуют границы того, о чем он может сообщить мне, и того, что я могу сообщить вам. После нескольких часов, проведенных в его обществе, у меня сложилось впечатление, что то немногое, о чем он рассказал мне, правда. Наверно, не вся, а лишь малая часть, специально для меня отредактированная, но, как бы то ни было, правда. В нашей организации подобные выводы — в порядке вещей. Мы должны довольствоваться тем немногим, что удается заполучить и с чем нам приходится работать. Мы предпочитаем лучше оказаться в дураках, чем быть циниками. Так мы устроены. Это наша позиция, — добавила она с вызовом, оставив Брю с невысказанным контраргументом, что лично он предпочел бы, чтобы все было как раз наоборот.
— Я вас понимаю, — заверил он ее. — И с уважением отношусь к вашей позиции.
Началось фехтование. В этом он был мастер.
— Наши клиенты, мистер Брю, не из тех, кого можно назвать нормальными клиентами.
— Вот как? Не уверен, что я хоть раз встречал нормального клиента, — пошутил он, но она на его шутку опять-таки не отреагировала.
— Таких людей Франц Фанон называет «земными изгоями». Вы знаете эту книгу?
— Слышал о ней, но боюсь, что не читал.
— У них нет гражданства. Они часто являются жертвами серьезной травмы. Они боятся нас не меньше, чем они боятся мира, в который попали, и мира, который оставили позади.
— Понимаю. — На самом деле он был далек от понимания.
— Мой клиент, справедливо или несправедливо, верит в то, что вы, мистер Брю, являетесь его спасителем. Из-за вас он приехал в Гамбург. Благодаря вам он сможет получить легальный статус и образование. А без вас ему прямая дорога обратно в ад.
Брю уже готов был воскликнуть «О боже» или «Какая печальная история», но под ее неотрывным взглядом почел за благо промолчать.
— Он верит в то, что стоит ему только произнести вслух «мистер Липицан» и предъявить вам некий шифр — к кому или к чему он относится, я не знаю, а возможно, не знает и он сам, — и — абракадабра! — все двери перед ним распахнутся.
— Могу я узнать, как долго он здесь уже находится?
— Считайте, пару недель.
— И он так долго со мной не связывался, при том что якобы из-за меня приехал? Как-то не очень понятно.
— Он приехал сюда в плохом состоянии, запуганный, не знающий ни одной живой души. Он впервые на Западе и не знает ни слова по-немецки.
И вновь он собирался сказать «Понимаю», да передумал.
— А еще, по причинам, которые я пока не могу раскрыть, сама необходимость обращения к вам вызывает у него отвращение. Он предпочел бы, по крайней мере в душе, отказаться от своего плана и умереть от голода. К сожалению, с учетом его сегодняшней ситуации, вы — его единственный шанс.
Слово за Брю, но что он должен сказать? Попав в яму, Томми, не рой ее дальше, а продолжай защищаться. Опять же отец.
— Я прошу прощения, фрау Рихтер, — начал он в уважительном тоне, впрочем никоим образом не означавшем, будто он сделал нечто такое, за что должен перед ней извиняться. — Кто именно снабдил вашего клиента информацией — я бы сказал, создал у него впечатление, — что мой банк может сотворить для него это маленькое чудо?
— Не столько даже банк, мистер Брю. Лично вы.
— Боюсь, что все это звучит не слишком убедительно. Я вас спросил про источник информации.
— Возможно, адвокат. Еще один из нашего роду-племени, — добавила она самоуничижительно.