Может, и зря я так о нем — он ведь до истории с полицией вел себя достойно и всячески старался вывести меня вместе с Корейцем в высший голливудский свет. Никто, кроме него, не знал, что мы русские, и он никому не рассказывал, что у меня был муж, который и подписал с ним, Мартеном, контракт, и потом его убили. И сам порекомендовал мне обратиться к Дику, чтобы тот решил мои проблемы. И наверное, если что случится со мной, он тоже будет скомпрометирован — в его же интересах, чтобы я удержалась на плаву. Хотя… ладно. Встречусь с ним на днях, поговорю и определюсь. Пока хватит о нем.
Итак, вот они, мои дела — убедиться в том, что часть моих денег переведена в Европу, а часть переведена в акции, причем не в именные, по которым меня потом можно вычислить, а в обычные. Черт, ничего в этом не понимаю, не знаю, что как называется, и толком даже себе не могу объяснить весь процесс, а ведь в банке мне все растолковали, да голова у меня математику не воспринимает, потому что, когда в школе изучали алгебру и складывали икс и игрек, я про себя складывала виденные и покоренные мной мужские члены. Накануне дня Д мне предстоит объехать те банки, в которых у меня и у Корейца есть наличные, изъять их и быть готовой к отъезду, точнее, к побегу.
Впрочем, Эд мне сказал, что подписку о невыезде я дала сроком на месяц — а он вот-вот кончится, этот месяц, — и я хотела бы досидеть здесь до третьего марта, дабы вышел ровно тридцать один день, чтобы официально я никаких законов не нарушала и не искали меня потом. Но не исключено, что сегодня или завтра раздастся звонок от Эда, и он проинформирует меня, что срок невыезда мне продлили и что он заедет, чтобы я подписала бумагу. Но пока звонка нет, и они наверняка могут обо мне забыть — ну не обо мне, конечно, а о продлении подписки, — потому что, во-первых, это же бюрократическая машина, ФБР, а, во-вторых, вряд ли они думают, что я куда-то убегу, бросив дом, студию, наследство и все прочее.
Вот мои дела, а Рэй тем временем должен решить вопрос с документами и заодно связаться со своим приятелем в Техасе, который делает бизнес с мексиканцами, и, таким образом, пути отхода будут подготовлены. Целых два пути: первый — это канадский паспорт для меня, который, как он сказал, мне сделает один человек без проблем, а второй — гарантированное содействие в Мексике на случай, если оно понадобится. Ведь в любом случае сразу из Лос-Анджелеса в Канаду я не полечу: его знакомый, занимающийся документами, живет на полпути между Эл-Эй и мексиканской границей — все равно надо через Мексику выбираться, а до нее совсем недалеко.
И это класс — но вот вопрос: понадобятся ли они, пути отхода? Прежде чем воспользоваться этими путями, надо разобраться с Ленчиком и его людьми. Как только начали все обсуждать, Мэттьюз сказал, что самым безопасным вариантом было бы собрать на Ленчика весь компромат — он бы, до окончания срока моей подписки и налаживания путей отхода, поискал бы улики. Хотя, может, хватило бы вполне очередного Ленчикова письма мне, которое он вынужден будет написать, поскольку по телефону связаться со мной не может. А после того, как компромат будет собран, записать на видеокассету мою речь, в которой я обвиняю Ленчика в убийстве Яши, Стэйси и Ханли, и завершаю речь тем, что говорю, что, опасаясь за свою жизнь и не доверяя американскому правосудию, предпочитаю скрыться. И кассета эта попадет в руки ФБР, когда мы уже будем далеко, в Европе, — и было бы идеально приложить к кассете аудиозапись разговора с Ленчиком. Пойти еще на одну встречу с ним. Рэй меня обеспечит чувствительной звукозаписывающей аппаратурой, а так как Ленчик и прежде был неосторожен, я ему буду задавать вопросы по поводу Яши, Стэйси, Ханли и мистера Кана, а он, естественно, будет отвечать. И двух кассет — видео и аудио — и одной записки должно хватить для того, чтобы с Ленчиком покончить.
И я послушала, и покивала, и усмехнулась горько, сказав, что лично меня такой вариант не устраивает: Ленчик выложит ФБР компромат на меня, а значит, как свидетель, я буду скомпрометирована и показаниям моим вера будет несильная, а к тому же гарантий, что Ленчику дадут пожизненное, нет. А лично я хочу ему отомстить — по-настоящему отомстить. Затем, он виноват в смерти близких моих людей, да и просто грязь под ногами, не имеющая права на жизнь. Ко всему, я не хочу озираться остаток жизни, ибо от ФБР он может скрыться, и легко, и начнет меня искать по всему миру русская братва, спонсируемая тюменцами…
— Так что слабоват ваш план, мистер Мэттьюз, — так я заключила. — К тому же вы, кажется, горели желанием отплатить за смерть партнера и ради этого даже в мой дом забрались, не зная, кто я, и не выстрелю ли в вас, и не вызову ли полицию — это и есть ваша плата? Лично меня месть руками ФБР не устраивает, Рэй, — лучше уж помогите мне найти киллера, потому что для меня месть — это когда за отнятую жизнь платят жизнью. Разве это сложно? Не хотите марать руки сами, скажите, где мне найти этого Джо, которого дал мне Ханли, — вы ведь знаете его, не можете не знать, и знаете, где его искать.
— Видите ли, Олли, — начинает он неохотно, — я знаю, о ком вы говорите — только лично я никогда бы не доверил этому человеку убить даже муху, и уж слово “киллер” к нему неприменимо. И я, честно говоря, удивлен, что он вообще что-то сделал, а не смотался сразу вместе с вашими деньгами. Двести тысяч в качестве задатка — немыслимая сумма, ведь вы ему не президента США заказывали. Так что боюсь, Олли, и мне неприятно это говорить, но Джим вас подвел — у него не было никаких нужных вам связей и он дал вам бывшего копа, выгнанного из полиции и посаженного на три года за то, что обложил данью проституток в районе, который патрулировал, и подозревался в убийстве сутенера. Он был близким приятелем Джима, они в полицейской академии учились вместе — и родственником тоже, он был женат на сестре Джима, пока та с ним не развелась и не вышла замуж за другого. Я могу, конечно, проверить, не в Эл-Эй ли он — но не сомневаюсь, что Джо Флэггерти давно уже в Мексике, и одновременно трясется от страха и гордится собой. И уж точно возвращаться в ближайшее время и доводить начатое до конца не собирается. И вам же лучше — этот тип может и проболтаться спьяну, а если его прижмут, выложит все, что знает…
И дальше он мне сообщил, что никакого другого киллера искать не собирается — потому что нет ничего хуже, чем впутывать в личное дело кого-то со стороны. Кого-то, кто может ничего не сделать, или сделать плохо, и даже если сделает хорошо, может расклеиться потом, попавшись на чем-либо другом. И что тот, план, который он мне нарисовал, это лишь самый безопасный и безобидный вариант, который он обязан был мне предложить, — потому что есть и другой вариант, при котором я должна буду рискнуть своей жизнью, так что он обязан был изложить мне оба.
— Ну так и приступайте ко второму, мистер Мэттьюз, — говорю ему с улыбкой, чуть горьковатой оттого, что зря рассчитывала на Джо, впустую возлагала на него столько надежд, утешавших меня даже в тюрьме. — Считайте, что первый вариант мы с вами дружно отклонили — и будьте уверены, что второй мне понравится куда больше.
И он смотрел на меня внимательно, пока говорил — молодец, Мэттьюз, великий стратег. Когда только успел все обдумать — и не возражал, когда я встревала с поправками на Ленчиково поведение и психологию. Когда он закончил, скептицизм во мне был уже другого рода: я уже не считала, что месть получится слабой, вот только не была уверена, что нам удастся все это осуществить. Я знала, что для того, чтобы принять этот план, мне надо безоговорочно поверить в Мэттьюза и в его способность осуществить все, о чем он говорил. И долго молчала, и потом спросила себя: а разве есть другой выход?
Короче, вот на чем мы сошлись. Что завтра я на своей машине — на джипе или на кабриолете — выезжаю одна в город, а Рэй едет следом. И независимо от того, есть слежка или нет, я паркуюсь где-нибудь в Западном Голливуде и иду по своим делам — в салон красоты, по магазинам, куда угодно — и гуляю долго, а потом еду в тот ресторан, в котором накануне должна была встретиться с Ленчиком. И то же самое делаю завтра и послезавтра — они просто обязаны за мной следить, у них другого выхода нет, так что вряд ли придется ждать долго — и где-нибудь они ко мне подойдут, в ресторане, скорей всего, и будут уверены, что я одна. И напомнят мне про должок — это я сказала, что именно так и будет, потому что убивать меня им рановато, — а я скажу, что из-за них попала под подозрение ФБР и полиции, и десять дней отсидела в тюрьме, и до сих пор под подозрением, причем подозревают меня и в причастности к убийству Яши и в том, что имею косвенное отношение к убийству Стэйси. И сейчас сделать я все равно ничего не могу — и со мной пока лучше не встречаться: не исключено, что меня пасут, и уж деньги куда-то перевести я, в любом случае, не в состоянии.
И я должна повозмущаться убийством Стэйси и одновременно выглядеть напуганной — чтобы они поверили, что меня этот их поступок испугал жутко. Разумеется, я должна отрицать, что причастна к тому, что кто-то стрелял по ним — частный детектив у меня был, которого Ленчиковы люди и убили потом, вот он и нашел киллеров и потом мне счет предъявил, но погиб.
Это их расслабит — мысль о том, что не надо больше никого бояться, — и они дадут мне неделю или десять дней, которых хватит на то, чтобы мы подготовили пути отхода. А дальше я должна их спровоцировать на конфликт — сказать, что ничего я им не отдам, что передумала и что, если что-то со мной случится, весь компромат на Ленчика, его записки и якобы записанные мной на диктофон разговоры окажутся в ФБР. Должна сказать это на встрече, прямо и резко — а когда они попробуют применить ко мне силу, в дело вступит Рэй.
— Понимаешь, они ведь не будут прямо в ресторане приставлять пистолет тебе к голове, они попробуют это сделать в другой обстановке, более спокойной, и чтобы минимум народа это видел. Им надо будет тебя захватить — чтобы ты потом привезла их туда, где у тебя компромат, и при них отдала распоряжение перевести деньги по указанным ими счетам, захватить целой и невредимой, чтобы ни один волос с твоей головы не упал. Но при этом они не будут знать, что рядом буду я, и я могу начать стрелять в любой момент и сказать потом, что меня пытались убить какие-то громилы. Я буду действовать в соответствии с законом и мне ничего не будет — ну подержат день-другой в полиции и все равно ведь отпустят, потому что это не убийство, а самооборона, потому что у них наверняка будет с собой оружие, пусть не пистолеты, но хоть удавка, хоть нож.
— Думаешь, что справишься со всеми? — спросила без издевки, не желая оскорблять его имеющимися у меня сомнениями.
— Их ведь не так много, Олли. В ресторан вошли двое, и еще двое были в одной машине, и трое в другой…
Значит, Ленчик привез-таки еще людей из Нью-Йорка — было их семеро, включая его и не считая Виктора, трое погибло и один ранен, значит, он привез еще четверых. Кореец, помнится, говорил, что у него вся банда человек десять — пятнадцать — не исключено, что те, кого видел Рэй, это и есть Ленчикова группа в полном составе. Но ведь не исключено и то, что в каком-нибудь мотеле ждут задания еще трое-четверо — и в крайнем случае, он может попросить людей у Берлина, и еще Виктор мне нужен, его оставлять никак нельзя, поганую крысу.
— …Их семеро, но я уверен, что они не будут действовать все вместе, а значит, мы уничтожим их по частям, и я буду говорить полиции, что в последние дни кто-то угрожал мне по телефону, и вот теперь покушается на мою жизнь. Думаю, что в два или максимум три захода я их уничтожу…
А я про себя думаю, что стольких убивать, возможно, даже не надо — надо убрать Ленчика и Виктора и того, с кем Ленчик заходил в ресторан, самого близкого его приспешника. Потому что Ленчиковы быки вряд ли знают, чье задание выполняют, в чем точно оно заключается и кто я такая, — и связи с заказчиком у них наверняка нет, и нового представителя тюменцы вряд ли прислали. Но на всякий случай лучше, конечно, убрать всех — береженого Бог бережет — и сменить место жительства, будучи в полной уверенности, что теперь меня никто не ищет. Как там Кореец говорил: “Мы люди не местные, всех попишем и уедем”, — так, кажется. Вот и я здесь, в Штатах, уже не местная — да я нигде не местная, если разобраться.
— Как тебе план, Олли?
Что могу сказать? Что роль приманки мне не нравится? Что кто-то сдуру может меня застрелить вместо того, чтобы захватывать? Что я могу погибнуть в перестрелке между Рэем и людьми Ленчика прежде, чем завершится месть? Но ничего лучшего придумать ведь нельзя — чтобы убивать своими руками, надо рисковать. Кстати, насчет своих рук…
— Если мы будем знать, что дело идет к стрельбе, у тебя найдется для меня оружие, Рэй? — спрашиваю вдруг, решив, что выступать в качестве наживки, смотреть, как идет бой, и не участвовать, и чувствовать себя пешкой — это не для меня. — Я училась стрелять — давно, года три назад, но у меня был хороший инструктор…
— А ты представляешь себе, что такое выстрелить в человека? — спрашивает он меня в ответ, и мне не нравится его тон, в нем чувствуется оттенок превосходства, и явное неверие в меня, хотя совсем недавно он посмотрел на меня с плохо скрытым уважением, когда я сказала, что наняла киллера. — Ты уверена, что сможешь это сделать?
Я опять закуриваю и скрываюсь на время от Мэттьюза в дымовой завесе, а сама на облаке дыма переношусь в прошлое. А там сигара, выхваченная из моих рук, вылетает горящим копьем в окно, и в лицо мне с ненавистью втыкаются занозами глаза кронинского Павла, с которым едем ко мне домой по мокрой от недавно прошедшего дождя московской дороге.
— Полтора года назад я ножом убила человека, у которого в руках был пистолет, Рэй, — отвечаю не задумываясь, и не спохватываюсь, осознав, что сказала, не пытаюсь взять свои слова обратно. — Убила даже не потому, что он изнасиловал меня и угрожал мне смертью, а потому что он был готов убить очень близкого мне человека. И я не рыдала потом и никогда об этом не жалела, и, повторись ситуация, сделала бы это еще раз. Не бойся, это было не здесь, в другой стране, и никто меня за это не ищет…
Он посмотрел на меня очень внимательно и очень серьезно, как бы оценивающе, и я добавила, разряжая обстановку:
— Надеюсь, у вас нет на телезвукозаписывающей аппаратуры, мистер Мэттьюз?
— Могу раздеться догола, чтобы вы убедились, Олли, — отвечает он тоже с улыбкой.
— Я же говорила, что предпочитаю женщин, мистер Мэттьюз, а вы к таковым, насколько я понимаю, не относитесь. Вот если мы с вами осуществим план и вы на заработанные деньги сделаете операцию по перемене пола — может быть, тогда…
И сама рассмеялась, и он вслед за мной — хорошо хоть, не подумал, что я ему всерьез предлагаю такое…
Вот так вот. И теперь, в его отсутствие, я сижу, и думаю, и понимаю, что другого плана нам не изобрести. Конечно, было бы идеально, чтобы он взял все на себя, нашел бы киллера, к примеру. Или просто выследил бы Ленчика со товарищи и заминировал, к примеру, их машину — прямо так по-детективному, по-киношному, и не хочу задумываться над тем, где он возьмет взрывчатку и как все это осуществит, — и взорвал бы их, когда они отъезжали от своего мотеля или где они там живут. Вот это был бы класс — убрать всех одним действием и ничем не рисковать — но, как я поняла, он так не может. И несмотря на то, что хочет отомстить, не обращаясь к помощи правоохранительных органов, хочет, чтобы все было по закону, чтобы все выглядело не как убийство, а как самооборона.
И еще я поняла, что для него это сильный шаг — встать на сторону такой девицы, как я, с сомнительным прошлым, находящейся под подозрением ФБР и полиции, девицы, которую он не знает и которой, вообще-то, не может верить. Девицы, которая еще вдобавок ко всему призналась в том, что собственноручно зарезала человека. Но он-таки делает этот шаг — или, по крайней мере, готов сделать.
С другой стороны, и я ведь ему верю и готова идти вместе с ним — хотя он вполне может оказаться аферистом, который меня подставит, вроде проклятого Джо. Или трусом, который сбежит в решающий миг, или слишком самонадеянным дураком, который ничего не сможет сделать, погубив и себя, и меня, или, может, просто увидев, что ничего у него не выходит, сдать меня полиции или выманить из меня путем шантажа приличную сумму. Но почему-то я ему верю — наверное, потому, что другого выхода все равно нет, и если бы не он, я бы и сегодня напилась, и завтра, и сидела взаперти, и теряла разум, силу и волю, и проиграла бы все. А теперь благодаря ему у меня есть шанс сыграть и выиграть — пусть шанс на победу невелик, но он есть, а значит, стоит попробовать…
Красиво-то как вокруг, Господи! Я ведь в город не выбиралась почти три недели, сидела дома, не выходя никуда, — и сейчас еду не спеша, и смотрю по сторонам, и любуюсь тем, что вижу. Но одновременно чувствую, что Лос-Анджелес мне уже чужой — потому что знаю, что так или иначе его покину, отправившись либо в тюрьму, либо в Европу.
Когда пришел момент выезжать, я вдруг почувствовала себя дискомфортно — вот что значит пьянствовать и нюхать столько времени в своей берлоге. Мне показалось вдруг, что мой дом — самое безопасное место во всем мире, а покинув его, я сразу стану уязвимой и слабой, как крот, вылезший случайно из темных подземных коридоров на солнечный свет. Я так думаю, что это остатки депрессии во мне сработали — и я, естественно, сделала вид, что ничего не происходит, что все классно, и улыбалась неискренне, и Рэй, сидевший напротив меня за чашкой кофе, кажется, ничего и не понял. Я быстренько скомкала завтрак — чтобы не затягивать с выездом — и сказала ему, что кофе можно и в городе попить.
Даже в своем “Мерседесе” я почувствовала себя неуверенно — словно в первый раз сажусь за руль незнакомой и опасной машины. Потому и поторопилась выехать за ворота — и оказаться в опасной зоне, зная, что обратного пути нет. И вправду, когда выехала, самочувствие поменялось — вместо желания спрятаться в свою раковину и оставаться в ней ощутила движение адреналина, впрыскивающегося небольшой дозой в мою кровь. И возбуждение пришло, и я громко и несколько патетично сказала себе:
— Игра началась, мисс Оливия Лански! Ваша последняя игра!
Прозвучало не слишком оптимистично — вроде последней охоты волка Акелы из мультфильма “Маугли”, который я обожала в детстве. Может, куда лучше выглядела бы бендеровская фраза из “Двенадцати стульев”: “Лед тронулся, командовать парадом буду я!” Но я же себе говорила, и всегда верила и верю до сих пор, что первая реакция самая правильная — она, с одной стороны, импровизация, а с другой — организм ее выдает, основываясь на накопленном опыте, знаниях, умениях. Это как удар в фехтовании — где проигрывает тот, кто думает, и выигрывает тот, кто действует на инстинктах и подсознании.
Так что все правильно я сказала — и вот оно, начало последней моей игры.
Поехала не спеша до банка — утром по телефону договорилась о встрече, причем позвонила по мобильному, который Рэй для меня арендовал на свое имя, а свой прежний мобильный везла в сумочке: просто на всякий случай, вдруг кому вздумается позвонить, из тех, кто знает этот номер. С Эдом я переговорила еще вчера, Мартену вчера же сказала, что хочу встретиться с ним на днях, так что везу с собой старый мобильный только на тот случай, если позвонит запропастившийся куда-то и такой нужный мне сейчас Дик.
Куда же он делся, сволочь? Мартен уверяет, что сам не может его найти, а в офисе мне секретарша вежливо отвечает, что мистер Стэнтон отсутствует и перезвонит мне, как только вернется, и, естественно, никаких справок относительно дня возвращения не дает. Я пока не тревожусь — он ведь и за границей может быть по своим конгрессменским делам, и в другом штате, где угодно, но лучше бы он появился поскорее.
Ехала не оглядываясь, и обернулась, уже только когда припарковалась у банка в Даун-Тауне, — и машины Рэя не увидела, да и не рассчитывала, впрочем, хотя его красный “Мустанг” достаточно броский. Настолько, что он мне сказал, что через пару дней возьмет в прокате что-нибудь менее яркое, как обычно это делал, когда следил за кем-то долго. Он выехал первым, минут на тридцать раньше, и ждал меня у выезда из Бель Эйр — я и не заметила, как проехала мимо него: в зеркало заднего вида его не наблюдала по дороге, но, согласно нашей договоренности, раз мой телефон молчит, значит, все в порядке. Он, кажется, понял, что подбадривать и успокаивать меня не надо — все же произвела на него должное впечатление, хотя, когда мы познакомились, я предстала не в самом выгодном свете — так что сам сказал, что телефоном будет пользоваться только в случае самой крайней необходимости. Тем более что маршрут мы наметили заранее — и отклоняться от него я не собиралась.
Немного непривычно было ехать самой — вспомнила по дороге, что до ареста две с лишним недели ездила с охраной, за руль вообще не садилась, а потом еще и девять дней тюрьмы и трехнедельное добровольное заключение на дому, — но мастерство не пропьешь, хотя я и старалась опровергнуть эту истину. В итоге добралась достаточно быстро, даже привычных для Эл-Эй пробок избежала.