А из банка — где в течение часа мне излагали, что сделали с моими деньгами применительно к описанной мной ситуации, а ситуация, по моим словам, заключается в том, что у меня есть планы начать кинобизнес в Европе, так что в случае необходимости я должна иметь возможность моментально продемонстрировать наличие у меня денег именно там, а не в Штатах, — отправилась в Западный Голливуд, предвкушая поход в салон красоты, где меня ждали в полдень и где я не была уже бог знает сколько времени. Конечно, и в период пьянства я делала себе маникюр и педикюр и за собой следила — но лучше, если меня приведет в порядок кто-либо другой.
И, расслабившись под ласковыми руками косметички, подумала о том, что если ФБР каким-то образом узнает о моих банковских планах, — дело плохо, но, с другой стороны, распоряжения эти я отдала еще до ареста, собираясь официально на пару месяцев в турне по Старому Свету, так что, даже если представить, что банк вдруг расколется, тревожиться мистеру Крайтону нечего. Да и банк не расколется — пока не будет официального доказательства, что деньги мои полностью преступны, криминального происхождения. Поэтому я себя поздравила с тем, что уже фактически увезла из Штатов огромную сумму, те тридцать миллионов, которые лежали на нашем общем с Корейцем счету, а значит, первый шаг сделан — и успешно.
На улице конец февраля, а тепло, плюс двадцать примерно, но полушубок, надетый поверх кожаного платья, показавшегося мне более пристойным для похода в банк, чем брюки, снимать не стала, достаточно того, что у машины верх откинут. Доехала, согласно договоренности, до мексиканского ресторана, в котором позавчера ждал меня Ленчик — как раз в это время, в три. Здесь перерыва с трех до пяти-шести, привычного для многих американских ресторанов, нет, зато закрывается он рано, в девять, и когда приближалась к месту, когда оставалось минут пятнадцать дороги, снова испытала дискомфорт — не совсем приятно ехать в открытой машине, зная, что, может быть, кто-то следит за тобой сейчас, шепча про себя адресованное тебе слово “сука” или что-то погрубее. Или сжимает в кармане ствол, не желая слушать своего вождя Ленчика, но желая отомстить за смерть близкого друга, не сомневаясь, что виновата в ней именно я.
Но я всем видом изображала спокойствие, радость и довольство жизнью — как и положено преуспевающей молодой женщине, разъезжающей по городу на большом красивом “Мерседесе”. А внутренне напрягалась — кто знает, не надумал ли Ленчик приходить сюда ежедневно, и не столкнусь ли я с ним сейчас. Просто показалось на мгновение, что сейчас я к встрече не совсем готова — и предпочла бы заранее знать, что встречусь с ним, к примеру, завтра в час дня, — но напомнила себе, что игра уже началась и чем быстрее я соберу в кулак все свои ослабшие силы, тем лучше будет для меня, потому что в этой игре делать нерешительные ходы просто нельзя.
Внутри не было никого. Я сделала солидный заказ и набросилась на еду с неизвестно откуда взявшимся аппетитом, по привычке заливая пожароопасные блюда пивом, спасающим желудок от воспламенения, и так хорошо стало, и сыто, и сонно, и я курила, потягивая "Корону”, и даже задумалась, не заказать ли рюмочку текилы — все равно домой ехать, и шансов на то, что полиция вдруг меня тормознет и начнет проверять на наличие в организме алкоголя ничтожно мало, тем более что день, да и что будет от одной рюмки? Но вдруг спохватилась, вспомнив, чем занималась две с лишним недели вплоть до вчерашнего дня, и выругала себя за пиво, и даже чуть встревожилась, не является ли мысль насчет текилы следствием этих двух с лишним недель. И резко отставила от себя недопитую бутылку с пивом, они там именно в бутылках подают и обязательно лимон всовывают в горлышко, и я отодвинула ее так резко, что она чуть не упала со стола, — и огляделась в поисках Рэя, ожидая встретить на себе его укоризненный взгляд.
И так вдруг противно стало оттого, что я не хочу, чтобы он счел меня безнадежной алкоголичкой — он же не знает, как долго длится мое пьянство, а оно, кстати, и вправду затяжное, потому что после отъезда Корейца я выпивать стала частенько, а как познакомилась со Стэйси, чуть ли не ежедневно, вдобавок к алкоголю еще и кокаин нюхала, — что настроение испортилось сразу. И еда показалась невкусной, и день неприятным, и все вокруг надоевшим и безрадостным — хотя внешне я все так же сидела, покуривая тоненькую сигарку, довольная всем и, может, даже счастливая. И я, естественно, озлобилась на него, спросив себя, почему, собственно, должна кого-то стесняться и перед кем-то отчитываться, и где, собственно, мой герой-спаситель, которого я не видела ни по дороге, а в машине провела пару часов, ни здесь сейчас не вижу.
Рассчиталась быстро — заодно озлобившись на официанта, слишком долго возившегося с моей кредиткой, словно сложно было считать с нее нужную сумму, словно выяснилось, что никаких денег на ней нет, — и вышла, и, когда заметила, что красного “Мустанга” у ресторана нет, чуть похолодело внутри. До “Мерседеса” добралась чуть ли не бегом, ожидая, что в любую секунду кто-то окликнет меня по-русски или встанет у меня на пути, появившись из воздуха, и уселась в него быстро и стартовала рывком, показалось даже, что шины дыру выели в асфальте.
— Да! — резко бросила в телефонную трубку, зазвонившую у меня в руке, что есть силы вжимая педаль газа, стремясь любым путем как можно быстрее оказаться дома.
— Куда торопишься, Олли? Что за пробежки после вкусного обеда?
— А ты где, Рэй? — произнесла через минуту чуть мягче, поняв, что он все-таки где-то рядом, хотя и непонятно где.
— Позади тебя, недалеко. Пожалуйста, не гони так — ни попадание в аварию, ни беседа с полицией нам сейчас ни к чему, верно?
“Нам” — это неплохо звучит. И пока я пробовала это “нам” на вкус, он дал отбой, и я даже не успела его спросить, не едет ли кто за мной, и сбросила скорость, но облегченно вздохнула, только когда нажала на кнопку пульта, и разъехались передо мной ворота, и я оказалась на своей территории. Подумав тут же, что облегченно вздыхать, наверное, не стоит: Рэй же сумел за нее пробраться, и кто знает, не смогут ли и другие, куда менее приятные люди. И чуть напряглась, когда минут через двадцать-тридцать услышала сигнал у ворот и, выглянув в окно, увидела белый “Форд Торус”, так хорошо смотрящуюся в Москве и такую обыденную и банальную здесь машину.
— Олли, открой побыстрее, — донеслось по интеркому, и я открыла, и только тогда поняла, почему не видела его целый день — потому что пока я была в банке или в салоне красоты, он успел где-то оставить свою машину и взять напрокат новую, а значит, он все это время был рядом, может быть прямо за мной, и контролировал ситуацию. Я даже забыла о недавнем всплеске злобы, подумав с благодарностью, что положиться на него можно — и даже забыв себе напомнить, что пока говорить об этом еще очень и очень преждевременно, потому что надежность может показать только настоящее дело…
— Почему тебе так хочется отомстить за Ханли? — спрашиваю сидя на кухне, пока он разогревает в микроволновке пиццу, одну из великого запаса пицц, закупленных мной в тот период, когда у меня были охранники — для их же кормежки — и которыми они гордо не воспользовались, предпочитая питаться за свой счет. Кстати, я же тогда и пива закупила море, пару ящиков столь популярного здесь “Будвайзера”, попросту “Бада”. — Кстати, можешь выпить пива, если хочешь — у меня его много…
— Ну если тебя это не смутит, — отвечает он через минуту, и я взрываюсь вдруг, выплескивая на него те эмоции, которые одолели меня в ресторане, объясняя на чуть повышенных тонах, что я не алкоголичка, собственно, и если кто-то пьет рядом, меня это не трогает, и дело от безделья я отличаю не хуже него.
— Господи, Олли, я и не думал тебя обидеть. Я, например, уже догадался, что ты выпила “Короны” — какая мексиканская еда без мексиканского пива? И разве я сказал тебе хоть слово?
И в самом деле, чего это я? Нервы, мисс Лански, нервы шалят, расшатанные вами разгульным образом жизни — и показывающие, что сегодняшний день, вполне мирный и спокойный, был для вас напряженным. “Завтра будет лучше”, — жестко говорю себе и успокаиваюсь, чувствую физически, как вспышка исчезает, как оседает во мне взметнувшаяся из глубин злость, стекает по стенкам обратно вниз.
— Ты мне не ответил насчет Джима, Рэй, — говорю как ни в чем не бывало. Мне действительно интересно — интересно понять, почему он не взял с меня деньги, целых сто тысяч, которые я предлагала заплатить только за знакомство с киллером, интересно понять, что он делал там, у госпиталя. Мне это важно — потому что я хочу знать, погиб он из-за меня или из-за денег, на моей совести его смерть или на его собственной жадности. Потому что фраза про роковую женщину, брошенная Рэем с улыбкой, попала на благодатную почву.
— Но у нас же чисто деловые отношения, мистер Мэттьюз, — парировала я, когда он заметил после слов о том, что я роковая, что, может, и ему следует меня опасаться, но я еще тогда задумалась, вроде улыбнулась в ответ на его шутку, что в ней есть большая доля правды, может быть, очень большая. Потому что и в самом деле я приношу тем, кто неравнодушен ко мне, только несчастья — нет, не так. Я приношу им счастье, но кончается это для них плохо — ты погиб, видно, погиб и Юджин, получила пулю любившая меня милиционерша, задушили Стэйси. Может, такая судьба выпадает только тем, кто действительно очень меня любит, а тем, кому я почти безразлична или для кого отношения со мной не слишком важны, тот выживает. Остался же жить и здравствовать мой первый муж и многочисленные мои одноразовые и малочисленные двух- и трехразовые любовники — я не знаю, что было с ними после того, как мы расстались, но почему-то мне не кажется, что короткий контакт со мной принес им беды.
Роковая женщина? Раньше бы мне это понравилось — но в том контексте, в котором я увидела вдруг эти слова, не самый лестный комплимент.
И он, кажется, понял тогда, что я пока не хочу больше говорить, что задумалась о своем, — надо сказать, что, если только мне это не кажется, он неплохой психолог, Рэй. Или я слишком открыта и легко читаема в нынешнем совсем уязвимом состоянии, ослабленная спиртным и наркотиками, — но верю, что с каждым прошедшим днем ему будет все труднее понимать, что у меня происходит внутри.
— Я же сказал — он был мой партнер, и как я могу уважать себя, если не отплачу за него? В полиции так принято — хотя полицейские, как правило, слишком законопослушны и просто арестовывают убийц своих друзей, если их находят, но мы, конечно, не в полиции — и потому…
— Вы были друзьями? — пытаюсь разговорить его, чтобы получить-таки ответ на свой вопрос, за что именно погиб Ханли, а заодно узнать, движут Мэттьюзом только принципы или все же деньги для него главнее. Мне надо это знать — в конце концов, я в какой-то степени вверяю в его руки свою жизнь и должна иметь представление о том, что для него основное: месть из принципа и заодно спасение меня, или спасение меня ради получения денег и заодно месть. Если он руководствуется местью, то, начнись перестрелка, он будет думать в первую очередь о том, как бы уложить побольше людей, а не о том, как вытащить меня.
— Как тебе сказать? Он мне помог когда-то, Джим Ханли. У меня были проблемы, большие проблемы, и я вел примерно такую же жизнь, которую ты вела до моего появления: я пил, мало работал, ничего от жизни не хотел и ничего не ждал. И вдруг появился он — и предложил мне стать его партнером и вместе создать новое детективное агентство. Мы с ним не были особо знакомы — так, встречались раз пять, — но он знал, какой образ жизни я веду, и все же пригласил меня. Конечно, я был ему нужен: он знал, кто я, какая у меня репутация, и ему необходим был такой человек. Работа частного детектива бывает рискованной. Обычно это рутина, обыденное дерьмо — за кем-то последить, кого-то поохранять, уличить в измене мужа или жену, — но иногда случается такое, что ты подвергаешься риску. А Джим — Джим не очень хотел рисковать, ему это не нравилось. Он и из полиции из-за этого ушел, а еще из-за того, что его постоянно пилила жена, называла неудачником, требовала, чтобы он нашел более высокооплачиваемую работу…
Я жду — я в первый раз услышала, что он говорит что-то про себя, и, судя по его словам, он был в свое время крутым парнем, с соответствующей репутацией, пока не случилось что-то и он не начал пить. Я ведь, кстати, так его и не спросила, кто он такой, — правда, и о себе особо ничего не рассказала, но хотела сейчас узнать, что представляет собой Рэй Мэттьюз, и откуда он взялся в моей жизни, и кем был до того, как стать частным детективом. Но он молчит.
— Но ведь ты сам говорил, что Ханли трусом не был. И если даже просто не был смельчаком — зачем же он так предлагал мне свои услуги, хотя уже знал, что за люди мне противостоят? Зачем нашел мне киллера — он ведь рисковал, правда, он же не знал точно, кто я?
— Деньги, — пожимает он плечами. — Он мне рассказывал недавно, что его жена вечно указывает ему на то, как живут другие, упрекает, что он не может купить дом в хорошем районе, что он обязан обеспечить сыну образование в хорошем университете и все такое. Он выпил тогда много, вот и рассказал, а утром смотрел на меня пристально, но я сделал вид, что сам был пьян и ничего не помню. Вот, наверное, и решил рискнуть — и страх поборол, и отказался от своей привычки ни во что опасное не вмешиваться, и потому и киллера тебе нашел. Знаешь, мне бы хотелось верить, что он считал, что Джо и вправду все сделает как надо — в противном случае выходит, что он намеренно тебя обманывал, рассчитывая прилично заработать, и сообщил Джо, что с тебя можно попросить любые деньги, ты все равно заплатишь, и был в доле. Мне бы не хотелось о нем плохо думать — и потому я полагаю, что он был у госпиталя, намереваясь проследить за твоими друзьями, узнать, не сменили ли они место жительства, и сообщить их новый адрес Джо. А то, что он не взял с тебя деньги вперед: он же в первый раз такое делал, опыта не было, даже с клиентов он всегда просил немного, чтобы выходило, что мы берем дешевле, чем конкуренты.
И он опять замолкает.
— Деньги — странная штука, Олли. За те два года, что мы с Джимом работали вместе, он ни одного рискованного шага не сделал — и меня всегда сдерживал, и если бы не я, отказывался бы от половины предлагаемых дел. Поэтому и дела у нас шли чем дальше, тем хуже — начали неплохо, но потом из-за вечной осторожности Ханли стали проигрывать конкурентам. Сначала отказались от двух помощников, тоже бывших копов, которых привлекали время от времени, а полгода назад — и от секретарши. Не поверишь — я даже порой от него скрывать стал то, чем занимаюсь, чтобы он не вмешался и не спугнул клиента.
И что еще интереснее, Олли, так это то, что Джим всегда был жутко законопослушным — не дай бог, казалось ему, что выполнение просьбы клиента может как-то противоречить закону, — сразу отказывался. А тут, видимо, почувствовал сильный запах денег — и не только на риск пошел, но и нашел киллера для клиента, которого не знал почти, да еще для женщины. Думаю, что ты ему очень понравилась, но еще больше он хотел на тебе заработать. И вот тебе результат — деньги ему уже не понадобятся…
— Ты так сильно не любишь деньги, Рэй? — спрашиваю с улыбкой, решив, что пора заканчивать невеселую тему.
— Я не люблю семью, в которой главное — деньги, — слышу неожиданный ответ. — Он же ради семьи на это пошел. А деньги… Это же Америка, здесь стыдно быть бедным, и неудачником, и нельзя быть слишком богатым. Впрочем, глупо говорить это человеку, который живет в Бель Эйр и у которого вымогают пятьдесят миллионов, которые у него точно есть…
— Можешь мне поверить, что я не мечтала стать богатой, Рэй, — отвечаю ему серьезно, потому что и он серьезен, и мне совсем не хочется ему исповедоваться, но мне нужен с ним личный контакт, а не только деловой. — Из-за денег я потеряла человека, которого любила, потом еще одного, самого близкого человека, и меня чуть не убили, да и сейчас могут убить опять же из-за них. Выходит, я знаю, что такое деньги — и сколько они стоят, и сколько надо заплатить за то, чтобы их иметь…
Потом он уезжает снова — обещая рассказать по приезде, что за дела у него, и успокоив меня насчет того, что, кроме него, никто в дом не проникнет, просто у него был большой опыт. Намекает на то, что вором был, что ли? И уезжает. А я анализирую наш разговор — и единственным его результатом является то, что, по крайней мере, я могу сказать себе, что Ханли погиб из-за собственной глупости, пошел на риск, не умея рисковать, ради денег. Может глупо терзаться такими вопросами, пытаться определить, кто погиб из-за меня, а кто из-за себя, — я знаю, что покойники не будут приходить ко мне по ночам и смотреть на меня с упреком. Но я, выясняя этот вопрос, хотела заодно понять истинную причину того, что Мэттьюз сначала отказал мне, а потом согласился — он объяснил, конечно, но я не очень-то поверила.
И еще я теперь знаю, что он был когда-то крутой парень, а это внушает оптимизм, когда вспоминаю наш рисковый план действий. И еще я знаю, что у него были нелады в личной жизни — то ли развод в тот момент, когда у него были неприятности, то ли несостоявшийся брак, непонятно. Но вопросов на личную тему не задаю, рано еще для интимных вопросов, не слишком хорошо мы еще знакомы.
Немного удивляюсь самой себе: было время, когда мне были интересны люди и их судьбы. Я любила подумать на эту тему и послушать чужие рассказы о себе и других. Но время это прошло, и люди, в целом, меня давно уже не интересуют, людей я не люблю. Мне интересен был ты, абсолютно все связанное с тобой — но ты немного рассказывал, а я не спрашивала, понимая, что раз ты молчишь, значит, так надо, и мыслила, строила предположения. Потом Кореец — мне с тех пор, как мы оказались вместе в Штатах, любопытно было за ним наблюдать, пытаться его понять, определить, как говорят ученые, его поведенческую структуру. Но после него, пожалуй, ни к кому я особого интереса не проявляла — разумеется, мне любопытно было, что за типы Мартен, и Эд, и другие люди, с кем сталкивалась по делу, но так, как Мэттьюз, меня давно никто не интересовал. Может, потому, что ни от кого не зависело так много, как от него сейчас, — никто, ни Мартен, ни Джо, не мог сыграть в моей жизни такую роль, которую сейчас может сыграть он?
“Не Бог, не царь и не герой” — не забывай, — говорю себе. Это верно — опасно на кого-либо полагаться целиком и полностью, потому что, если этот человек вдруг подведет случайно или намеренно, тогда беда, сама уже не справлюсь: буду не готова. Но другого плана у меня нет — и как бы мне ни хотелось на кого-то полагаться, как бы ни пыталась я себе сейчас объяснить, что рискую, ни с того ни с сего уверовав в незнакомого, никогда не виденного в деле человека, — все, что мне остается, это ждать.
Но уверенность уверенностью, однако думать я не перестаю — вспоминаю, как проходили встречи с Ленчиком, и с Ханли, и что говорил Кореец, и все прочее. И вдруг торможу, увидев вдруг явную несостыковку, не замеченную Мэттьюзом: Стэйси убили семнадцатого февраля, а двадцать второго февраля я получила послание от Ленчика из Нью-Йорка. Что же получается — что он убил ее и улетел, а потом опять вернулся? Я, вообще, полагала, что он спрячется с остатками своей банды после их расстрела — и, скорее всего, улетит в Нью-Йорк, и будет выяснять через Берлина, кто мог его тронуть в Лос-Анджелесе. Да и полиция на него волей-неволей обратила внимание — и если уж Ханли моментом выяснил, кто такой Ленчик и его люди, то полиция, пытающаяся понять, кому понадобилось расстреливать якобы мирных туристов, которые к тому же эмигранты из России, установила это еще быстрее. А значит, Ленчику надо было уезжать отсюда, чтобы иметь возможность появиться здесь через какое-то время и не привлекать к себе внимания. К тому же он, как я понимаю, трупы должен был увезти с собой, похоронить их в Нью-Йорке — у них же, наверное, семьи какие-то были, жены там, хотя, впрочем, необязательно. А вот тюменца точно надо было отправить домой, он же гражданин России, а значит, это надо было через консульство делать.
В общем, я не специалист в похоронных процедурах — хотя с учетом того, что творится вокруг меня, скоро смогу открыть собственное бюро и прилично заработаю на этом, — но все же думаю, что Ленчик должен был уехать отсюда на время. Кто же тогда убил Стэйси, интересно? Ведь этот кто-то должен был с момента моего выхода из тюрьмы наблюдать за моим домом, должен был убедиться в том, что Стэйси в течение двух недель каждый день ко мне приезжала и оставалась на ночь, — должен был понять, что Стэйси действительно достаточно близкий мне человек, иначе почему, собственно, меня должно было напугать или огорчить ее убийство? Конечно, она еще до посадки ко мне приезжала, несколько раз была у меня, начиная с нашего знакомства после Рождества — и уж даже не помню точно, сколько раз это было, десять, как минимум. И в городе мы с ней встречались пару раз, если не больше, — наверное, заметили они ее еще до того, как я села, а потом отметили, что она ко мне ездит часто, больше ведь никто ко мне не приезжал, вот и…
Но все же — чьих рук это дело? Не верится мне, что Ленчик сам улетел, а здесь оставил своих людей, и поручил им за мной следить, и отдал из Нью-Йорка приказ убить Стэйси — сложновато это для них, Ленчик сам бычина, а эти еще тупее: я же видела того, который вместе с ним садился за мой стол в ресторане — безмозглый отморозок, одно слово.
Кто же тогда? Неужели люди этого самого Берлина, местного русского авторитета? Сомнительно: только идиот может взяться за убийство ни в чем не виноватой американки, стремно это, русские обычно русскими занимаются, и если трогать иностранцев, то только тех, которые ведут с ними заведомо мафиозный бизнес. И не дай бог, если это действительно местные сделали — это означает, что Ленчик рассказал Берлину всю ситуацию и против меня сейчас не только семь Ленчиковых людей, включая его самого, но и наверняка очень многочисленная и куда более опасная банда Берлина, с которой мне не справиться даже вместе с десятком Мэттьюзов. Если Берлин в курсе всего, тогда даже расправа над Ленчиком оправданна только отчасти: останется кто-то, кто будет знать, что вытянутые у тюменцев деньги у меня, будет помнить мое имя и искать меня в обмен на долю.
Но лучше надеяться на то, что это не так все же. Что Ленчик и его люди не уехали никуда после того, как проредил их команду Джо, а просто поменяли мотель. Или улетели, оставив человека для того, чтобы наблюдать за мной, затем вернулись и снова улетели — или улетели и прислали сюда еще незасвеченных своих бойцов, а потом и сами возвратились.
Черт, так устаю от этого гадания — и главное, что все равно ведь одни предположения, никакой конкретики, тыканье пальцем в небо — неблагодарное занятие. Вот и говорю себе, что надо думать о лучшем, но быть готовой к худшему: к тому, что ФБР продлит мне срок действия подписки о невыезде, и что Ленчик пользуется полной поддержкой Берлина и его людей, и что Мэттьюз окажется не настолько хорош, чтобы осуществить наш план. Кстати, неплохо было бы узнать, кто же он все-таки такой, этот Рэй Мэттьюз…
Но вечером речь об этом не заходит — он заявился уже поздно, в двенадцать где-то, сказав, что слишком много было дел. А плюс сделал пару кругов по Бель Эйр, прежде чем заехать в мои ворота — чтобы раньше времени не вычислил никто, что он со мной. Уверяет, что поблизости не было никого — райончик и в самом деле такой, что тут особенно ни за кем не проследишь. Узкие улочки, и высокие заборы вокруг, и особняки за ними, с улицы практически невидимые — и если заехал сюда кто-то чужой, он даже припарковаться не имеет права у тротуара, потому что нечего ему здесь делать, да и частная собственность кругом. Проехать можно, а больше ни-ни, потому что камеры машину сразу отметят и ее номер, и если она задержится вдруг минут на двадцать, то более чем вероятно появление полицейского патруля, который поинтересуется в резкой форме, что тут делает эта машина, и в лучшем случае просто выпроводит чужака восвояси, а в худшем — доставит в участок для выяснения личности.