А сам герой дня гордо смотрел на нас с экрана с видом человека, постоянно участвующего в перестрелках и выходящего из них победителем, — и сообщал зрителям, что, к сожалению, не может ответить, с каким из расследуемых им дел связано покушение, но что случившееся лишь подстегнет его и ускорит развязку, потому что запугать ФБР не удавалось еще никому. И я даже не улыбнулась ни разу — судорожно думая о другом, и давя эти мысли, и понимая, что задавить их я не смогу.
— Да нет, все в порядке, — ответила спокойно, глядя ему в глаза. — Просто хотела сделать тебе скромный подарок — ты вел себя как настоящий мужчина и заслужил женщину, и я подарю тебе ее на эту ночь. Каких женщин ты предпочитаешь и какой секс тебе нравится больше? Расскажи мне, а я позвоню куда надо и гарантирую, что твой заказ будет выполнен с учетом всех твоих пожеланий. Ну так, Рэй?
— Таких, как ты, — слышу в ответ, и его глаза смотрят в мои, не отпуская.
— Не знаю, есть ли у них такие, — доносится до меня издалека собственный голос. — Но я постараюсь. А теперь иди в ту комнату, в которую ты ворвался тогда, — и жди…
…Сейчас могу честно сказать, что все в ту ночь было стандартно и обычно — и он не делал ничего такого из ряда вон выходящего, и вел себя в постели так, что встреться я с ним лет в шестнадцать-семнадцать, потом разочарованно сказала бы себе, что вот и этот такой же, как все. А тогда казалось, что ночь была жутко длинной и чувственной, и я кончала раз за разом, возбуждаясь от любого его прикосновения, и была на верху блаженства, и кричала так, что зеркала вибрировали в сексуальной комнате, и в припадках страсти исполосовала безжалостно его спину. Рэй для меня ассоциировался с тем человеком, который прикрыл меня собой от пуль, убив стрелка, чья голова разлетелась, как тыква, в которую какой-то шутник засунул гранату. С тем человеком, который на глухой темной улице одним движением руки убил здоровенного детину и через секунду воткнул нож во второго. С тем, кто вытащил меня из залитой спиртным и усыпанной кокаином пропасти и потащил за собой наверх, безошибочно находя путь, и уворачиваясь, и уводя меня от летящих сверху валунов. И потому я и была такой.
— Привет, чемпион! Хочешь поразвлечься?
Так я спросила хриплым дерзким голосом, когда вошла в самую интимную в моем доме спальню, играя роль девушки по вызову. Он лежал развалившись на постели, голый, и курил сигару в ожидании, и теперь смотрел на меня, ухмыляясь и изучая.
— Ну, я нравлюсь тебе, чемпион? Может, угостишь меня выпивкой? Судя по этим игрушкам, которые у тебя повсюду, ты настоящий жеребец — да еще и ненасытный вдобавок. Так что налей мне — и займемся делом, а?
…О, я в твоем вкусе! — прокомментировала, глядя на его вставший член, упруго двинувшийся, когда он приподнялся и придвинул столик, на котором по моему совету стояло ведерко со льдом, охлаждающим любимый напиток Монро.
— Любишь шампанское, бэби?
— Ты должен знать, чемпион, — настоящие леди предпочитают шампанское.
И, не отводя от него глаза, вышла из опавшего на пол платья, под которым не было ничего, кроме пояса и чулок. И, подойдя к нему ближе, встав в бесстыдную позу, вызывающе демонстрируя грудь, залпом опустошила бокал, ставя его обратно на столик.
— Ну, удиви меня, чемпион…
Он в постели оказался совсем другим, нежели в жизни — мягким, и ласковым, и нежным. Опрокинул меня бережно и целовал все тело, спускаясь все ниже и задерживаясь там надолго, дразня языком. И последнее, о чем я успела отчетливо подумать, это то, что он не ждал, что это будет между нами, и не знает, как мне надо, и я должна ему показать, я должна сделать так, чтобы он чувствовал себя тем же героем, которым был сегодня, и два дня назад, и когда-то давно, когда все в его жизни было классно. И я выскользнула из-под него, прошептав: “Люблю настоящих мужчин”, — и сама начала действовать пальцами и языком, изображая покорность и желание угодить, заглядывая откровенно ему в глаза, и он понял.
Нет, он конечно не был в постели Корейцем — но был груб и властен со мной, настолько, насколько мог. Это я сейчас говорю — а тогда мне казалось, что более бесцеремонно со мной еще не поступали, более нагло меня не брали. И я не замечала, что он боится все же причинить мне боль, и пальцы его не впиваются в мое тело, и член входит глубоко, и резко, и жадно, но не как при изнасиловании, и когда я, напустив в интонацию похоти и страха одновременно, попросила наказать меня, плетка хлестала не изо всех сил, и ладони его шлепали по моей попке громко, но не оставляя следов.
Но я все воспринимала иначе — и когда наступила первая передышка, бесстыдно облизывала его член, покрытый белой глазурью моих собственных выделений, торопя начало следующего раунда, желая чувствовать еще, и еще, и еще, и быстро оседлывая его и отправляясь к очередному, совсем не последнему оргазму. А позже провоцируя его войти между двух моих сладких половинок, а еще позже возбуждая его актом с двойным вибратором, а после этого…
И когда все закончилось, я не знала, сколько времени сейчас и как долго все это длилось. И я вообще была не я, находясь в другом измерении, зависнув между потолком и кроватью, между реальностью и фантазией, между ненасытной страстью и полным опустошением. И даже на то, чтобы пойти в ванную, уже не было сил — но даже тогда я не отпускала его, держа в руке его член, прижимаясь к нему всем телом, видимо думая, что сейчас мы начнем все сначала.
А сама уплывала куда-то и, хотя слышала его вопрос, не разобрала слов, не поняла смысла, и кто это вопрос задал, и кому.
И утром уже вспомнила уцелевшие в памяти слова:
— Олли, насчет того, что тебе нужен телохранитель в Европе хотя бы на год — это серьезно? Я согласен — и никаких денег мне за это не надо…
И все последующие ночи были такие. И наверное, я шокировала его поначалу — потому что показывала открыто, что нежная и ласковая любовь мне не нужна, мне нужен секс звериный, изнасилование, утоление самых низменных желаний, хотя до сих пор не могу понять, что означает это словосочетание: “низменные желания”? И он, скованный поначалу, расковался быстро — и делал то, что мне было надо, уже без подсказок и намеков, сам. И может, не совсем так, как я того хотела, но почти так, и все ближе и ближе к моему, так сказать, эталону, и все смелее. Мужчина, не задумываясь убивающий людей в жизни и застенчивый в постели — это не парадокс совсем. И именно таким, застенчивым, он и был в нашу первую ночь, с каждым новым актом раздвигая границы все дальше и дальше.
Но это, как я уже говорила, результат более поздней оценки, более позднего переосмысления — а тогда ночь была фантастической, и каждая последующая была фантастичнее предыдущей. Только вот слова, произносимые в конце, после всего, были слишком личными, словно мы все же занимались не сексом, но любовью: и его восхищенные комплименты, и восклицания, как ему хорошо со мной и как я ему нравлюсь, и откровенное признание, что он в жизни не испытывал ничего подобного и не думал, что такие женщины, как я, существуют. И наконец, фраза о том, что он хотел бы на мне жениться, чуть завуалированная, правда, сказанная на вторую ночь. “Нам будет очень хорошо в Европе, Олли, — и может быть, ты сменишь фамилию Лански на Мэттьюз, чтобы тебя уже никто никогда не нашел?” Он с улыбкой это сказал, но не было в улыбке ни наглости, ни самоуверенности — она просто нарисовалась с целью скрыть истинные чувства, и не слишком убедительный был рисунок, и слишком прозрачный.
Я так думаю, что он влюбился в меня, и совсем не считаю, что по-другому и быть не могло — или что в такую, как я, не влюбиться невозможно. Я знаю себе цену — и далека от того, чтобы думать, что сражаю наповал всех мужчин подряд. Было бы так, и глава лос-анджелесского отделения ФБР Крайтон снял бы с меня все подозрения в обмен на ночь в моей постели, и Мартен бы не смог меня предать, и Ленчик бы от меня отстал, и очень многое было бы по-другому. Нет, конечно, я так вовсе не думаю — хотя иногда мне кажется, что влюбиться в меня может только тот, кто со мной переспит и увидит, какая я. Ну а с Мэттьюзом так получилось только потому, что слишком много факторов совпало.
Уволенный, опозоренный, зачисленный в неудачники, брошенный женой, лишившийся дочери, чуть не спившийся и не опустившийся, не имеющий будущего — он сам сказал, что благодаря мне получил шанс обрести себя прежнего. И начать совсем другую жизнь, выбравшись из зловонной ямы для отбросов общества на зеленую лужайку, по которой гуляют исключительно удачники, и заработать достаточно денег, чтобы больше никогда о них не думать, и уехать навсегда из того города, в котором познал несчастье, и неудачу, и боль, и ненависть, и презрение к самому себе. И именно я дала ему этот шанс и потому для него была символом этой новой, прекрасной жизни. И думаю, что вполне естественно было то, что когда я открыла ему что-то новое в постели — ведя себя не так, как те женщины, которых он знал прежде, немногочисленные по-моему, — я стала для него той, которая должна была быть рядом с ним в новой его жизни. И к тому же я воспринимала его как героя и смотрела на него с восхищением — и это после того, как в течение пяти лет он ловил на себе совсем другие взгляды. И все это, вместе взятое, и сыграло свою роль. И он влюбился в меня и был уверен, что я влюбилась в него, — и возможно, что это и в самом деле было так, потому что он тоже дал мне шанс в тот момент, когда у меня не было совсем никаких шансов.
Нет, не совсем так. Не было моей влюбленности, это для меня слишком сильно — было увлечение. Я увлеклась им и увлекалась все больше, и одному Богу известно, к чему бы это могло привести. Вот он один и знает — я его никогда не спрашивала.
Как я там выразилась, описывая наши с ним отношения: “Все последующие ночи”? Сильная фраза — потому что последующих ночей было всего две…
— Шаг номер два, Олли, — завтра вечером мы предпринимаем шаг номер два. Вчерашний не в счет — это был их шаг, и пусть они отойдут чуть-чуть, и успокоятся, и пусть подумают, как им быть дальше, и, естественно, пока ничего не решат. А завтра мы попробуем сделать так, чтобы их стало еще меньше. И потом сделаем еще одно усилие — и они должны стать воспоминанием, если, конечно, будет кому их вспоминать.
“Или они — или мы”, — подумала я про себя, опасаясь, что он в эйфории сейчас, после случившегося между нами, и не слишком трезво оценивает обстановку. А потом сказала себе, что я несправедлива к нему: он тоже понимает, что карты могут лечь как угодно, просто не хочет, чтобы я об этом думала. Вроде и знает уже, что я совсем не слабая женщина, которую нужно беречь, — и я ему кое-что рассказала о своем прошлом, и сам вчера восхищался тем, как спокойно я себя вела под обстрелом и как моментально от всего отошла и еще сумела провести Бейли, и в постели увидел истинное мое лицо — но бережет.
— Итак, Рэй? — спросила, поглощая приготовленный им завтрак — или, скорее, обед, потому что проснулась в час дня, — и отмечая, какой у меня зверский аппетит после секса, и я не ем, а просто жру. Но решила, что мне простительно — Юджин пропал уже почти четыре месяца назад, и с тех пор секса с мужчиной у меня не было, потому что вялый Дик не в счет, а немужчина Стэйси тем более, а самоудовлетворение с тем, что было ночью, не сравнится. Вот такой вот комплимент ему сделала, не произнося ничего вслух, — и не буду сейчас его забирать назад, некрасиво.
— Попозже, Олли. Я уеду скоро, мне надо кое-что проверить и уточнить, и еще хочу пообщаться с одним полицейским чиновником, приятелем Ханли, которого я тоже более-менее знаю. Отношения у нас, конечно, не такие дружеские, но он нам помогал пару раз — да и все, что мне нужно знать, это то, не нашли ли они пулю, выпущенную мной вчера. Это было бы ни к чему: баллистическая экспертиза и все такое. Я ведь стрелял из своего пистолета, стандартный тридцать восьмой калибр, как у полиции, — и вообще, я не думал, что дойдет до стрельбы. Хорошо, хоть твой фэбээровец меня не заметил, — я вообще не собирался выскакивать, думал из-за машин выстрелить им по колесам и этим ограничиться. Но когда увидел, что ты вот-вот окажешься на линии огня… Заодно узнаю, почему в телерепортаже ни слова не было о том, что кто-то убил ведшего огонь киллера — они ведь должны были видеть следы крови на выпавшем в окно автомате. А может, и машину уже нашли, наверняка краденая или купленная где-нибудь за пару-тройку сотен баксов, жуткое старье. В общем, встречусь, чтобы узнать, нет ли чего нового по убийству Джима — ну и попробую вытянуть все остальное. Я ему позвонил, когда проснулся, он меня ждет в шесть, после работы, в одном ресторане, полицейские не прочь поесть за чужой счет. А потом… Потом я приеду и все тебе расскажу, и если я не узнаю ничего такого, что могло бы заставить нас затаиться, завтра мы должны сделать второй шаг…
…И, если все будет удачно, может, ты вечером вызовешь мне еще раз ту же девушку, что и вчера?
— Можешь не сомневаться, Рэй, можешь не сомневаться.
И, польщенная его утренним комплиментом — в дни своей развратной молодости я очень редко ночевала с мужчинами, но точно знаю, что утро есть то самое время, когда можно понять мнение партнера о предыдущей ночи, — добавила с шутливой ревностью в голосе:
— Не пойму, чем она так тебе понравилась? Ты же говорил, что не любишь проституток, Рэй, а теперь оказывается, что на самом деле ты не любишь порядочных женщин. Таких, как я, например…
А следующим вечером, ровно в десять, сижу во взятой напрокат “Мазде” чуть в стороне от входа в некогда свой, а ныне Ленчиков стриптиз-клуб. Пятнадцатое марта, суббота, выходной день. Западный Голливуд оживлен, машин много, хотя пешеходов, естественно, нет, в Америке пешком не ходят.
Длинный был сегодня день. Опять ночь без сна, и я проснулась где-то в час, проспав всего ничего, и Рэя не было уже. А к пяти он вернулся на этой самой “Мазде”, старенькой и неброской, и мы поговорили и выехали в семь, и он был за рулем, а я скрючилась сзади, чтобы, даже если кто будет пристально смотреть на “Мазду” сбоку, не увидит, что в ней еще и я имеюсь в наличии. А потом доехали до места, где он бросил свою машину, и Рэй пересел в нее, и заехали перекусить в недорогое заведение, естественно мексиканское, но у меня аппетита не было, и даже такие, которые мне так нравятся, никаких эмоций не вызвали. Только кофе выпила — напиток, который могла бы пить целыми днями и который при наличии в нем сахара и сливок вполне может заменить еду. Проверено за то время, пока я тщательно себя разрушала до появления Рэя — сытно, и вкусно, и питательно. И возможно, даже полезно — хотя было бы столько плюсов, тогда боги должны были бы пить не нектар, а именно кофе.
И вот за этим самым кофе я и слушала, что Рэй даром времени не терял — как всегда большую часть скрывает, но, по крайней мере, сообщил, что, как только начал работать на меня, следил за ними по мере возможности днем и вечером. И убедился, что чуть ли не каждый день наши друзья — то в полном составе, то в неполном — часам к девяти подъезжают в клуб. Он же как бы им принадлежит теперь — по крайней мере, деньги с него они стригут, хотя город вроде не их. А коли они себя ощущают владельцами клуба, то и заваливают сюда почти ежедневно — и, естественно, развлекаются от души. Вернее, развлекались, пока сначала двое не пропали, а потом еще одного не стало, — сейчас, наверное, просто проводят время, чтобы не торчать все время в мотеле и не загнуться от тоски.
Когда он мне это рассказал, вспомнила Корейцев рассказ про одну московскую бригаду, которая получала дань с одного ресторана — и вдобавок еще и питалась там каждый день, наедаясь от души и употребляя приличное количество спиртного и, разумеется, ни за что не платя. А когда поддавали, начинали шуметь — хотя и так вели себя не слишком тихо — и распугивали редеющих с каждым днем посетителей. И естественно, ресторан разорился — месяца через три, — и тупые быки были настолько изумлены этим фактом, что наехали на несчастного хозяина. Ну не в силах они были понять, что именно из-за того, что душат они ресторан беспредельными поборами, и тут жрут по вечерам всей теплой компанией, и скандалят, и отпугивают клиентов, все и произошло, — и на полном серьезе требовали с хозяина отдать украденное под угрозой смерти, уверенные, что тут одно его желание их обмануть, и только. Хозяин в итоге пришел к тебе — нашел через кого-то выход, — и, так как и вправду беспредел творился, Кореец лично поехал на встречу с бычьем и все популярно объяснил, и они отвалили в итоге. И ты этого ресторатора обложил нормальным оброком — ну не ты лично, а те твои люди, которые теперь контролировали это заведение, — и все твои пацаны, если бывали там, всегда за все платили, и заведение вскоре приобрело солидную репутацию и прибыль давало такую, что счастливый владелец сам отчисления увеличивал, без напоминаний.
— Я, конечно, не уверен, что они там будут сегодня, после того что произошло вчера, — вывел меня из воспоминаний Мэттьюз. — Но мы ведь можем попытаться, верно?
И вот теперь сижу в “Мазде”, такой крошечной, и обшарпанной, и неуютной после моего “Мерседеса”, и напряженно всматриваюсь в дверь, готовая среагировать на малейшее ее движение, — и не менее напряженно размышляю о том, что шаг мы предпринимаем рискованный. Когда подъехали, Рэй мне по телефону сообщил, что вот тот джип фордовский на стоянке сбоку от здания — это их, они его еще позавчера взяли в прокате, после того как потеряли “Тойоту”. И пошел внутрь в соответствии со своим планом, кажется абсолютно уверенный, что никто из них в лицо его не знает — в то время как он знает всех. И я знаю — он их умудрился заснять уже в течение двух первых дней, и для себя и для меня, потому что лица тех, кто прилетел с Ленчиком на замену выбитых из игры, были мне неведомы, кроме Ленчика, Ленчикова зама, так сказать, и Виктора.
Странно, что Рэя до сих пор нет. Я понимала, конечно, что эти могут быть у девиц, в номерах, и он сидит внизу, смотрит стриптиз краем глаза, пьет пиво и ждет их появления, чтобы узнать, сколько же их, — но все это мне не нравилось. Рискованный был шаг, куда более рискованный, чем гонка по Эл-Эй со мной в качестве приманки, — прежде всего потому, что хрен знает, сколько их здесь и точно ли, только одна из стоящих около клуба машин им принадлежит. И если он увидит двоих, к примеру, и решит, что это — все и мы приступим к осуществлению плана, а потом окажется, что их больше, что остальные были наверху, то это будет последний наш план. Или, скажем, этих в клубе и вправду окажется двое или трое, и тут в самый последний момент вдруг “Чероки” подъедет ко входу с остальными, либо, что еще хуже, другая, неизвестная нам машина — это же Америка, тут в пять секунд можно машину арендовать, — и это тоже будет конец.
И еще я думала о том, что они его могут узнать — ведь тот, кто сидел в машине с киллером, кто потом увез труп с разваленной головой и счищал со своей одежды мозги товарища, он же мог случайно запомнить лицо стрелявшего. Конечно, не тот был момент, чтобы внимательно всматриваться в лица и запоминать, но ведь расстояние между ними было небольшое. И уж если я с куда большего расстояния увидела, как разлетается от выстрела голова, то водитель тем более мог не только увидеть Рэя, но и запечатлеть его лицо в башке. А значит, Мэттьюз, может, оттуда уже и не выйдет — или они, заметив его и узнав, организуют все так, что мы с ним попадем в нашу собственную ловушку.
“Вы прямо как Агата Кристи, мисс Лански”, — издевательски говорю себе. И вправду, лишнее это — сидя тут, подавлять волнение выдумыванием множества версий, которые это волнение только усугубляют. Ведь уже говорила себе не раз, что все просчитать невозможно, и получится так, как получится, и надо лишь верить в успех — и я верю в него, хотя от всех сомнений избавиться не могу, — и быть готовой ко всему. Но не нервничать не выходит — все-таки непривычно для меня заниматься охотой на людей, и одно дело — единоборство с Крониным, в котором моим оружием было мое же тело, и умение себя вести с мужчинами, и весь мой опыт жрицы, и совсем другое — игра, в которой это оружие применять нельзя, в которой от меня зависит немногое. И поэтому мне такая игра не нравится. Соблазнить Дика, подложить проститутку под фэбээровца, найти киллера я смогла, и это были мои глобальные шаги, а когда дело дошло до шагов моих менее глобальных, тут уже не я веду игру, а она меня, и бог ее знает, куда она меня заведет. И попробуй не волноваться тут — у меня вот не слишком хорошо получается.
Но в то же время прекрасно понимаю, что мы сейчас делаем нечто хоть и рискованное, но необходимое. Дела у Ленчика идут плохо, и они злятся, не знают, что делать, и потому ждать нам нельзя: они могут на какое-то время улететь обратно, что нам вовсе не нужно, или могут выработать иную тактику, которая даст им преимущество. Сейчас преимущество на нашей стороне — внезапность, — так что все должно сложиться удачно.