Вот, кстати, идиотское понятие — хранить верность. Я и тебе предлагала приводить кого-то домой, если понравилась тебе девица, и Корейца никогда не ограничивала, он сам себя сдерживал, уверяя, что лучше меня никого быть не может. Но я же видела, как он косился на одну актрису, которая в нашем фильме роль второго плана играла, и как на Шэрон Стоун смотрел, когда встретились с ней на одной вечеринке. Не знаю, как там у него все сложилось после отъезда в Москву — жив ли он, и если нет, то сколько прожил после возвращения, — но не сомневаюсь, что если провел он там больше месяца, то кого-то трахнул наверняка, ну не онанизмом же заниматься ему ради этой условной верности, которой лично я никогда не требовала.
Что ж, мистер Дик Стэнтон, вы сами предложили к вам обращаться — за этим я вам и отдалась, собственно, во второй раз, чтобы не шантажировать, если что, а именно обратиться за помощью. Шантажом я все-таки не занималась никогда — хотя и мистера Бейли из ФБР засняла в бывшем моем, а ныне отнятом у меня Ленчиком стрип-клубе, который по совместительству являлся публичным домом, и дважды Дика — в собственной комнате для утех. Вдруг понадобится — не дай бог, конечно, потому что новым делом в такой ситуации заниматься опасно, а надо наверняка действовать. Но кто знает, что будет завтра — я, по крайней мере, точно не знаю.
И самое хреновое, что и не дернешься. Так все классно было перед арестом — сделала заказ на Ленчика и его людей, и собралась в Европу якобы на пару месяцев, а на самом деле навсегда, и часть денег туда перекинула. Отличное было решение всех проблем — отомстить за Яшу и, возможно, Корейца, и скрыться, потому что и так ясно, что голливудской моей карьере подошел конец. А теперь что? Сидеть и ждать, когда ФБР арестует меня повторно? Только и надежда, что Дик сдержит ФБР, объяснит им, что не к тому человеку они лезут, а Джо разберется с Ленчиком и остатками его банды.
Черт, не слишком хорошо получилось — по идее я вчера еще должна была приехать к одиннадцати вечера в ту дискотеку, в которой мы с ним и встретились, но не поехала, потому что осталась без охраны, а одной рискованно выбираться в такое время, черт знает этого Ленчика, что он надумает, да и ФБР вполне может сидеть у меня на хвосте — и уж можно быть уверенным, что если это так, то их человек обязательно зайдет за мной в зал, и не исключено, что личность Джо им известна. А тогда уж мне точно конец — за заказ убийства и убийства нескольких человек влепят столько, что на десятерых хватит. Это ж Америка — тут и на сто лет могут осудить, как бы смешно это ни звучало.
Не поехала, короче, — и, хотя надумала ехать сегодня, тоже все сорвалось из-за визита Дика. Значит, завтра — обязательно завтра. Вопрос, конечно, объявится ли Джо — работу-то он выполнил только частично, должен доделать, если хочет вдобавок к уже заплаченным мной двумстам тысячам получить еще двести. Но проверить надо.
А в газете сегодняшней пусто — если не считать статьи, посвященной вчерашнему событию, расстрелу двух машин с Ленчиковыми людьми, все то же самое, никаких новостей — разве что сообщили, что названный в первой статье тяжелораненым Андрей Михнев из Нью-Йорка на самом деле просто порезан сильно осколками разлетевшегося стекла, но жить будет, и остальные двое раненых получили именно такие ранения, не пулевые, и после оказания первой помощи покинули больницу. И всего было три трупа, о которых писали уже, и больше ничего нового. И даже полицейская версия случившегося отсутствует, да и статья-то небольшая — словно никто не придал этому особого значения.
Трое из семи сидевших в машине — не слишком хороший результат для киллера и его напарника: они должны были убрать всех. Я-то рассчитывала, что Джо сначала Ленчиком займется, которого я пометила цифрой один — частный детектив Ханли мне рассказывал, что Ленчик пару раз уезжал из мотеля в сопровождении одного из своих людей за рулем. Это остальные все вместе держатся — тут уж надо всех класть, — а Ленчика можно было прихватить вместе с его водилой. Но видно, не вышло. И дай бог, чтобы вышло со второй попытки: ведь я не верю, что Ленчик оставит меня в покое, даже если скроется на время в Нью-Йорке, обязательно вернется и еще людей привезет для поддержки. Слишком сладкая я для него, чтобы он меня забыл.
Надо бы Ханли найти: Джо — его знакомый и может позвонить завтра ему в офис. Не из дома — хотя Крайтон уверял Эда, что мой телефон больше не прослушивается, да и слушали они его недолго, — а из автомата, с улицы. Может, он заодно попробует установить, где теперь обретается мой друг Ленчик? Но боюсь, что Ханли дел со мной иметь больше не захочет — ведь он из газет должен был понять, что это Джо сработал по моему заказу, и, значит, он соучастник теперь, а это стремно. Но, с другой стороны, не будет же он от меня скрываться: я ему обещала сто тысяч за посредничество. Может, заодно нанять его для моей охраны — пусть и не от кого пока охранять, но кто знает, что будет, когда Ленчик отлежится, придет в себя и решится снова заняться мной?
Ладно, это тоже уже завтра. А на сегодня дел больше нет. И думать ни о чем не надо — меньше думаешь, лучше спишь, известная истина. Игра в оргазм меня порядком измотала: мне неинтересно было в нее играть.
Так что отдыхай, Олли, как говорили в Москве — некогда твоей родной, — утро вечера мудренее. Ведь за те два дня, что я на свободе, дел сделала немало — и встреча с Диком, даже две встречи за один день, есть лучшее тому подтверждение. Заодно и с Мартеном поговорила — помня о том, что обещала тридцать первого января сообщить ему мое окончательное решение по поводу нашего второго фильма. Но не успела раскрыть рот, как он меня тут же уверил, что об этом мне пока беспокоиться не надо, что он все понимает, что еще две-три недели ничего не изменят, а к концу февраля и решим все. Заботливый, внимательный, понимающий — и хочется верить, что циничная Оливия Лански ошибается, что это вовсе не маска хитрая, а искреннее участие…
А дальше тишина наступила, и было такое ощущение, словно вакуум образовался вокруг меня. В газетах о новых убийствах русских ни слова, Джо в дискотеке так и не появился — я ездила туда несколько раз, и ФБР молчит, и Эд уверяет, что все кончено. Но я-то знаю, что ничего не кончено: то ли они ждут ответа на свой запрос по поводу меня из Москвы, то ли следят за мной, накапливают компромат и используют его, как только им покажется, что можно брать меня еще раз, уже наверняка.
Бейли мне позвонил на третий день, голос у него такой странный был, словно стеснялся немного. Я только проснулась и привстала на постели, зажав трубку между ухом и плечом, переползла, прислонившись спиной к стене, поглаживая собственную грудь, бедра, как бы заряжая саму себя приятными ощущениями. Так в сказке Андересена молодая женщина облизывала с утра волшебную конфету — не фаллоимитатор ли он имел в виду? — которая обеспечивала ей хорошее настроение на целый день.
— Мы можем встретиться сегодня в городе, Олли? — поинтересовался этак застенчиво, позвонив часов в одиннадцать утра. Я даже не стала любопытствовать, откуда у него мой новый номер — ему был известен только старый, значит этот он у Крайтона узнал. И можно было бы зацепиться и сказать, что этот телефон я ему не давала и потому просьба сюда не звонить, — но не хотелось.
— Если у вас есть ордер на мой арест, — ответила сухо, подпустив в голос обиды, на всякий случай — я ведь помню, что вообще-то он в первый день моего ареста уверял меня, что с Крайтоном не согласен и сообщит свое мнение в штаб-квартиру ФБР, в Вашингтон, но особо оптимизма в его голосе не было. Понятно, что своя рубашка ближе к телу — и даже если не верит в мою невиновность, вряд ли карьера для него дороже справедливости. Карьера — это нечто весьма конкретное: повышение, деньги, престиж, — а справедливость есть что-то весьма относительное и туманное.
— Нет, Олли, я хотел с вами встретиться частным образом. — И, судя по голосу, не обиделся даже на мою реплику.
— Не боишься, что ФБР прослушивает мой телефон, Джек? — брякнула в лоб, думая, что по его реакции сразу пойму, как обстоят дела с моим телефоном. Он-то должен быть в курсе.
— Твой телефон чист, Олли, можешь мне поверить…
Я верю — иначе бы он не позвонил и вряд ли бы перешел на “ты”.
Подъехала в ресторан в Даун-Таун к шести — в надежде выяснить, как обстоят дела, — но ничего, увы, не узнала. Было впечатление, что он встретился со мной затем, чтобы окончательно составить свое мнение о моей виновности либо невиновности — порасспрашивал о Яше, о Корейце, а на мои достаточно прямые и настойчивые вопросы так ничего и не ответил. Не исключаю, что он встретился со мной сугубо по делу — может, даже у него диктофон был с собой: вдруг чего ляпну, смягчившись в теплой дружеской обстановке.
Даже про запрос в Москву ничего не узнала, про то, что так меня пугает, — напрямую не спросила, а он ни слова по этому поводу не сказал — равно как и по поводу недавнего расстрела русских из Нью-Йорка у лос-анджелесского мотеля. Ну не могла же я сама на эту тему вопросы задавать. И уже сказала себе, что съездила впустую, как вдруг услышала такое, что еле удержала на лице приветливое выражение, хотя чувствовала физически, что искусно сделанный театральный грим пошел трещинами, улыбка нарисованная расплывается, чудовищным образом меняя облик, и надо срочно поправить грим, закрепить, пока процесс не стал необратимым.
— Знаешь, Олли, я выдвинул версию, что убийство Цейтлина — дело рук русской мафии, которая убила его за отказ платить им деньги или сотрудничать. Он ведь вел бизнес в международном масштабе — так что русские могли попробовать использовать его для торговли оружием или наркотиками и, когда он отклонил их предложение…
Замолчал, и я чуть напряглась, улавливая какие-то плохие для меня нотки.
— А может, и не отклонил…
— Что ты хочешь сказать, Джек, — что Джейкоб торговал оружием или наркотиками и я тоже к этому причастна?
— Да нет, ты тут ни при чем, Олли, у тебя другой бизнес. Но… Это между нами, о’кей? Так вот, нам удалось выяснить, что Джейкоб, возможно, был не слишком порядочным бизнесменом. Выяснилось, что он вел дела с Ближним Востоком, с арабами, и есть информация, что он имел отношение к Ираку. Я не говорю, что он напрямую торговал с Хусейном, нет — но, возможно, он имел дело с иракскими товарами или иракской валютой. В то время, когда весь мир объявил Ираку бойкот и любая компания, уличенная в торговле с Ираком или в операции с иракскими товарами, вносилась в черные списки и навсегда прекращала свое существование… Ты ничего об этом не слышала?
— Знаешь, Джек, мы с Джейкобом не были близкими друзьями, — ответила спокойно, хотя в голове уже плясали танец одержимых короткие пугающие мыслишки.
Если ФБР и вправду выяснит, что Яша имел дело с динарами, то заодно выяснит, кому он их продал — это, наверное, не слишком сложно, — чтобы выявить покупателя и применить против него санкции. Достаточно выяснить, что покупателем был покойный банкир Кронин — хрен его знает, как и через кого он оформлял покупку, но это же ФБР, и российские власти могут содействие оказать — то тут уже и до меня рукой подать.
… — И я, честно говоря, сомневаюсь в твоих словах, потому что знала его как честного человека. Ты уверен в том, что он занимался противозаконными операциями? Лично я — нет: он был достаточно богат, чтобы подрабатывать нелегальным бизнесом…
— В Америке нельзя быть слишком богатым, Олли. Нет, я пока точно не уверен в правильности этой версии, но ее будут проверять.
— Объясни мне, Джек, почему ФБР так суетится вокруг убийства бизнесмена-иммигранта?
Вот это я зря спросила, потому что он округлил глаза, посмотрев на меня внимательно. Я, правда, поправилась сразу — начала говорить, что для меня это, конечно, важно, поскольку Яша был мой партнер и вложил деньги в кино, — но оплошность была грубая.
— Странный вопрос, Олли, но я отвечу. Джейкоб был не простой бизнесмен, а большой бизнесмен, его финансовая корпорация имела годовой оборот в десятки миллионов долларов, и его партнерами были не русские, а американцы, и им очень интересно узнать, почему погиб их партнер, и не грозит ли подобное им…
А я-то думала, что те американцы, которые работали с Яшей, в курсе его дел. Он ведь благодаря тебе поднялся — это ты убеждал московских бизнесменов вкладывать деньги в Штаты или переводить их туда и оказывал в этом помощь, а Яша эти деньги крутил и рос. Ты и свои доходы туда вкладывал и те деньги, которые заработал благодаря вложениям Кронина, — так что, если откровенно, то основывалась Яшина корпорация на деньгах российской мафии и тех средствах, которые российский бизнес прятал в Штатах от российских же налоговых служб и прочих органов. Потом, наверное, уже все было легально — не считая злополучной операции “Кронин”, — но началось-то именно с этого. Я, правда, здесь не раз слышала, что в основе любого большого богатства лежит преступление, и тем не менее выходит, что Яшины компаньоны не подозревали ни о чем. Или не хотели подозревать — что скорее всего, — а теперь могут смело спихнуть на мертвого все грехи, все не слишком законные операции их совместного детища. Наверное, подняли сразу после убийства шум — куда, мол, власти смотрят, — а потом испугались, что может вскрыться что-то ненужное, но решили, что даже если вскроется, мертвый и будет за все в ответе. Вполне логично — это Америка, это в местном стиле и духе.
— Надеюсь, завтра меня не арестуют за связь с Хусейном, Джек, — вот и все, что могла сказать, осознавая, что шутка не слишком умная, и на том и расстались — и хотя он и уверил меня еще раз, что телефон мой никто не слушает, и никто за мной не следит, и ничего мне не грозит, настроение было хуже некуда.
И дома, выпив немного, уже не удержалась и опустошила бутылку виски граммов этак на пятьсот, пьяно твердя себе, что круг сужается и мне срочно надо что-то делать. Но так и не придя к выводу — что именно. И говорила при этом шепотом, потому что показалось вдруг, что в доме могут быть жучки. И могу поклясться, что они представлялись мне тогда не электронными устройствами, а настоящими жуками, шуршащими лапками по стенам, подбирающимся все ближе, влезающими в мои мысли. Вполне соответствующее пьяному состоянию представление.
Вот с этого и началось — вроде на таком подъеме была, когда вышла из тюрьмы, а услышав от Бейли о том, что то ли вскрылась, то ли почти вскрылась Яшина сделка с динарами, сорвалась. Были бы дела, можно бы было отвлечься как-то — но тишина стояла вокруг. Пару раз съездила в дискотеку — на третий и на четвертый день, — к половине десятого приезжала и уезжала в полдвенадцатого, и всякий раз добиралась туда разными путями и никогда не возвращалась домой той же дорогой, которой туда приехала, опасаясь и Ленчика, и ФБР одновременно. А так и податься некуда было — на студию не хотелось, да и нечего мне там было делать, интерес к магазинам потеряла полностью, в салон красоты еще один раз выбралась, все в тот же третий день, и номер мобильного поменяла. И пропьянствовала две недели — утром выпивала “драй мартини”, чтобы избавиться от похмельного синдрома, за ланчем еще пару коктейлей и попозже несколько. И сидела бездумно в гостиной на первом этаже, глядя на бассейн и чувствуя себя этаким обреченным на заклание агнцем.
Обреченным, потому что сужался круг, и сделать я ничего не могла. Один только был вариант — пуститься в бега. Сесть на “Мерседес” — или лучше в джип Корейцев, а еще лучше взять в аренду или купить неприметную машинку — и рвануть в Мексику, куда традиционно скрываются, если верить кино и книгам, американские гангстеры и прочие нарушители закона. Но если я скроюсь, значит, я признала свою вину — и тут уж меня начнут искать всерьез. И еще вопрос: успею ли я доехать до Мексики до того момента, когда меня объявят в розыск? То, что я здесь все потеряю, — это полбеды, в конце концов, есть у меня счет в греческом банке, который мне братва открыла после твоей смерти и на котором у меня вполне приличные деньги, да и в Швейцарии у меня многомиллионное состояние. Но главное, что не знаю я никого в этой чертовой Мексике и не знаю, что мне делать там. И где гарантия, что не буду я там бросаться в глаза и что меня и там ФБР не найдет — и тогда уже даже не стоит пытаться доказывать свою невиновность. Найти не так уж сложно — достаточно разослать по отелям Мехико и других крупных городов мое описание.
И вот я напивалась так не спеша и молола самой себе всякую чушь — что, может быть, удастся сделать там пластическую операцию, потому что я смогу с собой драгоценности все свои взять и наличных у меня дома и в нескольких банковских сейфах минимум пара миллионов. Может, удастся поддельный паспорт купить на чужое имя, может, удастся вылететь оттуда по этому паспорту в ту же Европу. И так мне легко становилось от собственных бредней и с таким удовольствием я листала эти свои веселые картинки, что выпивала еще коктейль — только коктейли и пила, говоря себе, что это же не виски, это легкий такой напиток, в то же время прекрасно зная, что в нем джин и вермут и крепости дай бог, — и продолжала фантазировать. А потом еще коктейль — чтобы думалось полегче, хотя голова вместе с мыслями уплывала куда-то в заоблачные дали, в которых все происходящее вокруг меня казалось элементарно разрешимым.
А вечером Стэйси приезжала — каждый вечер, хотя должна была уже понять, что, по крайней мере в ближайшем будущем, никакого фильма у меня не будет. Значит, приезжала просто потому, что нравилась я ей, по-настоящему нравилась, а может, и влюбилась в меня, и не напоминала про фильм, и ни слова не говорила по поводу того, что я под градусом — нет, я не шаталась, конечно, и не падала, но видно же было, что нетрезва, — и даже не показывала никак, что видит мое состояние. И нюхали кокаин, и секс начинался наркотический, в котором творили друг с другом что-то невероятное, постоянно меняясь ролями, подвергая друг друга по очереди сладким мучениям, используя все мои приспособления. Не могу сказать, что помню, как все происходило, — но по утрам находила разбросанные плетки, хлыстики, вибраторы, пристегивающиеся члены и обнаруживала на своем теле следы укусов и истязаний, и ее помадой была вымазана чуть ли не с головы до ног, а простыня вечно влажная была. Каждое утро приходилось менять: прислугу я в эту комнату никогда не впускала.
А с утра — все сначала. Коктейль, обрывочные воспоминания о прошедшей ночи — всякий раз хотелось спросить Стэйси, как это было, но она ровно в девять уезжала, у нее съемки ежедневные шли на телевидении, — а потом снова размышления по поводу всей ситуации и выхода из нее, и фантазия все больше вытесняла реальность. Не знаю, как я удержалась от того, чтобы в таком вот состоянии не сесть за руль и не отправиться в Мексику, — далеко я вряд ли бы уехала и оказалась бы в полиции, быстро бы выяснили, что я не только пьяная, но еще и наркотики принимаю, это же несложно, наверное, определить. Но что-то удержало от этого шага. Хотя от пьянства ничто удержать не могло.
Не буду оправдываться — но мне так легче было. Уж слишком угнетал вакуум, который казался с каждым днем все более зловещим. И еще казалось, что живу в доме, наполненном невидимым газом, и газа этого становится все больше, он просачивается откуда-то, и не уходит, и душит меня все сильнее, отравляя сознание.
Позвонила Мартену как-то раз — и не знаю, понял ли он, что я выпила, но помню, что сказал, что прекрасно понимает, что мне нужен отдых после такого потрясения и что ждет меня, когда я отдохну как следует. Даже Бейли позвонила — вот уж идиотский поступок, много бы я у него выяснила в своем состоянии, и по телефону, — но его не оказалось, к счастью, молчал мобильный, а перезвонить я забыла. А так только Эд позванивал — и то нечасто — и уверял всякий раз, что все прекрасно, и если я хочу возбудить дело против ФБР, то он готов заняться этим хоть завтра. Но я не хотела — и даже не потому, что знала, что дело это обернется против меня, а потому, что мне на каком-то этапе уже было все равно. Апатия наступила, полнейшая апатия, и нечего было от жизни ждать, и только в забытьи было хорошо и легко.
Я даже не отреагировала, когда Стэйси пропала — как раз семнадцатого отключилась часов в пять, а когда проснулась, было уже двенадцать, начало первого. Не сразу сообразила который час — ну темно и темно — и, только посмотрев на часы, подумала, что странно, что ее нет. Но очередной “драй мартини” и об этом заставил забыть — пьяно заявила себе, что это я ей нужна, а не она мне, и раз не заявилась, то и х…й с ней. Я себя лучше удовлетворю, да и от кокаина надо отдохнуть, хотя не удержалась-таки: втянула в себя две дорожки и, яростно позанимавшись любовью с собой, снова провалилась в сон. А когда и на следующий вечер она не приехала, и на тот, который следовал за этим, повела понимающе плечом: и ты, мол, Брут, Брутиха точнее. И громко рассуждала о том, что удивляться нечему — она же видела, в каком я состоянии каждый день, и, наверное, окончательно убедилась, что у меня какие-то неприятности, и предпочла исчезнуть. Здесь не любят тех, у кого неприятности — их избегают как прокаженных, будто веря, что неприятности есть заразная болезнь, которая может перекинуться на того, кто близок к неудачнику.
Да я вообще обо всем забыла — и последние дней пять даже газет не читала, уверяя себя, что все случилось давно, просто об этом не написали, потому что неинтересно никому, и Ханли сам на меня выйдет, чтобы напомнить, что я должна деньги и ему, и Джо. Даже не сообразила, что звонить ему некуда, потому что мобильный у меня опять новый. И бог знает, сколько бы я пребывала в этой прострации, полностью оторванная от жизни, никуда не выходящая, бродящая целый день по дому в распахнутом шелковом халате на голое тело и босиком, похожая на манекен, одетый с небрежным шиком, — если бы двадцатого утром, спустившись вниз, не заинтересовалась вдруг свежей “Лос-Анджелес пост”. Странен был этот интерес — девица с редким для женщины полумужским именем Роберта, Бобби сокращенно, которая у меня убиралась четыре раза в неделю, в каждый свой приход опустошала почтовый ящик, к которому мне ходить было лень, и выкладывала прессу на стол, а я ее уносила в кабинет, говоря себе, что через час прочитаю непременно, но так и забывала там.