Огорчать старомодного, но строго почитаемого дядю Манвела считалось высшим проявлением неблагодарности. Поэтому Карина ходила с семьей на общинные праздники и покорно сносила пылкие оценивающие взгляды черноглазых юношей. Она нравилась многим из них, да что там — всем она нравилась! Кто бы отказался от такой красивой, образованной жены с хорошей работой и постоянной московской пропиской. По крайней мере, у нее, в отличие от многих других девушек в диаспоре, был выбор.
Выбирать пока что было не из кого, но родные, к счастью, не настаивали. Карина вообще старалась не думать о замужестве. Ей было хорошо дома, в шумной и веселой семье, где она была младшей из пяти братьев и сестер, самой балованной, самой любимой, самой красивой. А тут кто знает, какой еще муж достанется…
И вдруг случилось непредвиденное. На одном из праздников в гостях у родственников она встретила автомеханика Сашу. Саша приехал в Москву на заработки, жил тут совсем недавно, но, в отличие от многих своих товарищей, довольно прилично говорил по-русски, хотя больше молчал и улыбался, сверкая крепкими белыми зубами. На Карину он лишь раз посмотрел искоса своими добрыми хитрыми глазами — и сердце ее упало. Упало, чтобы разбиться безвозвратно и навсегда, ибо немногословный Саша был женат и в Ереване ждала его жена с двумя маленькими детьми, которым он регулярно посылал заработанные деньги и по которым очень, очень скучал.
Саше тоже понравилась красивая москвичка, но их чувства были обречены. Живя вдали от семьи, Саша мог бы завести временные отношения с какой-нибудь девушкой, но уж, конечно, не с армянкой. Такое община однозначно осуждала. И Карина с Сашей уже несколько месяцев избегали друг друга, изредка встречаясь на семейных застольях и обмениваясь горячими виноватыми взглядами.
Саша работал в «Манушаке», и Карина именно к нему пошла с вопросом, в который вложила свой сокровенный смысл.
— Есть один человек, — сказала она, — он ходит в наш салон. И одной девушке у нас он очень нравится. Только она переживает, не женат ли он, а спросить неудобно. И мы с девочками подумали, вдруг он чинит здесь машину, ведь живет рядом. И можно все про него узнать. Жалко подругу, надо ей помочь.
Со своими соплеменниками Карина говорила немного иначе, чем с сотрудницами на работе, приноравливаясь к их рассудительной манере.
— Да уж, жалко девушку, — вздохнул Саша, тоже думая о чем-то своем, а может, о том же, что и Карина. — Угораздило же ее влюбиться в мужчину, даже не зная, есть ли у него жена. А если есть — что делать? Девушка-то хорошая? — Он пытливо посмотрел на Карину, озаренный ревнивой догадкой: а вдруг его тайная симпатия пришла наводить справки для себя. Что это за «человек» ей понравился?
— Хорошая, маникюршей у нас работает, — заверила Карина, отводя от себя подозрения и мысленно извиняясь перед Викой.
Она знала, что Саша никогда в жизни не осмелится заглянуть в салон красоты. А если вдруг заглянет… к ней, просто так, по-дружески… Это абсолютно невозможно, но… Ну, так она ему объяснит, что Вика разочаровалась в симпатичном клиенте и вышла замуж. Ага, и родила четырехлетнего ребенка, вот здорово! Но разве Марина Станиславовна не поступила по отношению к ней, Карине, так же бессовестно, наговорив на нее Барабасу! А девчонки только смеялись.
Жаль, что она не назвала новенькую косметичку. Просто забыла о ее существовании, ведь Лена только что пришла в салон. Теперь уже поздно поправляться, Саша наверняка заподозрит обман. Ну и ладно, не все ли равно.
— Какой человек, что за машина? — спросил он между тем, наполовину отвернувшись и прищурившись, словно от взгляда на нее у него заболели глаза.
— Колосов Вадим Григорьевич, — начала Карина непринужденно, как будто накануне не учила наизусть «досье», добытое заведующей. — Высокий, лет сорока с чем-то. Темные волосы, бородка, седоватый. Глаза карие. Машина «хонда-аккорд», черная… — тут она заглянула в бумажку и назвала номер.
— Угу, угу, — сказал Саша. — Номер давай.
Он взял у нее бумажку, ушел в глубь гаража и, подсев на корточках к пожилому мастеру и его толстому усатому помощнику, заговорил с ними по-армянски.
Карина ждала у входа, поеживаясь от наступивших сумерек. В помещении было светло и довольно чисто. Пахло горячим металлом, бензином, машинным маслом, и — совсем чуть-чуть, но ощутимо — пряными травами, букет ароматов которых составляет запах любого армянского дома. От этого запаха Карине стало почему-то грустно и захотелось домой, к братьям и сестрам, к старенькой бабушке, от рук которой всегда исходит такой же тонкий и острый аромат… Зря она сюда пошла. Девчонкам развлечение, а ей на полном серьезе нельзя встречаться с Сашей. Вообще, ни на минуту. С каждой такой невинной случайной встречей она как будто все дальше соскальзывает с верхушки крутой горы, откуда, только оступись, понесешься без остановки, ломая шею.
«Это — последний раз, — решила Карина. — Даже на праздники перестану ходить. Запишусь на какие-нибудь курсы, скажу — времени нет. Пусть обижаются».
В гараже стояли даже какие-то древние колченогие кресла, заботливо застланные от пыли старыми армянскими газетами, но пройти внутрь, а тем более сесть Карина не решалась. После работы она не успела переодеться, так и отправилась «на дело» в мини-юбке и на шпильках. Прямо как настоящая француженка, вспомнился ей сегодняшний разговор в салоне. Но она не была француженкой и не собиралась усаживаться и выставлять напоказ коленки перед Сашей и его товарищами. Достаточно уже того, что она притащилась на ночь глядя с дурацкими вопросами. Что о ней будут после этого думать!
Что и говорить, авторемонтные мастерские — плохое место для вечерних прогулок, особенно если девушка решила прийти сюда одна. Карина знала достаточно армянских слов, чтобы в ней опознали свою и не обидели, но все же было как-то неуютно. «Стремно», сказала бы Вика. Хотя нет, она бы сказала как-нибудь более заковыристо.
Не только Карине нравился Викин острый язык. Когда кругленькая маникюрша беседовала по телефону с мужем Славой, салон собирался вокруг, как на концерт. У нее был, например, целый арсенал терминов, обозначающих употребление алкоголя. Потому Викино обсуждение с мужем предстоящего приема гостей звучало примерно так:
«Фроловы водку жрут? Жрут. Ксения водку жрет? Жрет. Баштуров перед этим на день рождения идет, он там коньяку нагложется. Да ладно, Славик, кончится так кончится, будем шампанское лакать».
Вспомнив Викины перлы, Карина улыбнулась. Сама она при своем идеальном знании русского никогда не пользовалась жаргонными словечками. Даже в школе. Как-то они у нее не приживались. «Коверкать можно только родной язык», — говорил их преподаватель литературы Марк Моисеевич. Он тоже слова не коверкал.
Наконец Саша вернулся с задумчивым видом.
— Не знаю что и передать твоей подруге, Каринэ, — он назвал ее армянским именем и снова посмотрел испытующе и ревниво — не отреагирует ли она на известие слишком лично.
— Этот мужчина с «хондой» женат. Совершенно точно. Жену его ребята хорошо знают, она у них ремонтируется уже давно. А несколько лет назад привела его. И еще знаешь что? Машина у нее га-араздо лучше — джип «тойота лэндкрузер», металлик. Так что, мы тут решили, женат он на женщине из хорошей семьи, богаче, чем он. Поможет ли это девушке с маникюром, суди сама.
— Спасибо, — Карина поблагодарила его лучезарной улыбкой «для своих». Нерешительно оглянулась, посмотрела выжидающе — ей пора было идти, а на улице стало уже совсем темно. Эта часть территории «Манушака» почти не освещалась, только в некоторых мастерских продолжалась работа, и из открытых дверей пятнами выпадал яркий свет, от которого ночь вокруг становилась еще чернее. Саша улыбнулся в ответ, сказал что-то дежурно-почтительное, но провожать ее не пошел.
«Ну и пусть, — думала Карина, переступая каблучками по неровному бетону и глотая слезы. — Ну и ладно. Можно подумать, я к нему пришла. Девчонки попросили, вот и все. Подумаешь, какой-то механик из Еревана…»
От нее пахло какими-то невиданными экзотическими цветами. Для него это не был запах женщины, он привык, что от женщин пахнет пряным мясным бульоном, хозяйственным мылом и грудным молоком. Но она и не была похожа на женщин, которых он видел в своей жизни, и, конечно, пахнуть тоже должна была по-другому. Она казалась ангелом и распространяла вокруг чистый ангельский аромат. Когда они говорили о какой-то маникюрше и чужом муже, он еле улавливал суть разговора. Он не мог смотреть на нее, потому что она бы сразу все поняла, а потому отводил глаза в сторону, поднимал их вверх и видел звезды, которые расцветали над ней в вечернем небе, вспыхивали в ее густых блестящих волосах. Боясь показаться хамом (и похоже, боялся не зря), он все же не посмел проводить ее, предоставив девушке на каблуках одной выбираться из темного гаражного лабиринта. Ее тут никто не тронет, оправдывался он перед собой, а сам он в эту минуту мог оказаться опаснее любого встречного прохожего. И для нее, и для себя.
Никто их не торопил, и расследование продвигалось ни шатко ни валко, тем более что все, кроме Карины и Марины Станиславовны, работали посменно и вместе собирались редко. Рабочее совещание удалось провести только на следующий день к обеду. Наташа и Вика задержались из солидарности, хотя им отчитываться было не в чем.
Любочка принесла толстую тетрадь с «отвязанным мэном» на обложке («У Насти стащила») и скрупулезно вносила в нее полученную информацию. «Так сразу видна вся картина», — важно объяснила она. Она также завела непрозрачную папку для вещественных доказательств, правда, класть в нее было пока нечего.
— Дурью маешься, — прокомментировала Вика эти приготовления.
Она была не в духе. Ее дочка подхватила в садике простуду, и пришлось оставить ребенка дома с бестолковой свекровью. Вике надо было после работы бежать в аптеку за полосканием, потом в магазин за продуктами. А вечером они с мужем собрались ехать на строительный рынок, менять дверные ручки, которые им продали с ободками не того цвета. Славка сам не справится, потому что менять наверняка не захотят, придется скандалить — а тут уж без Вики не обойтись, в семье только она умеет так разевать варежку, чтоб вышел толк. Она осталась на идиотское сборище только ради Любочки, но не поворчать не могла:
— Ребенок вырос — делать нечего. Раньше по конкурсам ездила, теперь будем бандюков ловить. Ты лучше на йогу запишись, — говорят, мозги прочищает.
Любочка между тем пристроилась к их знаменитому столику и старательно записала Каринин рассказ. Особенно ее заинтересовала фраза механиков о богатой жене.
— Точно, она ведь к нам не ходила никогда, — размышляла Любочка. — Я его как-то осторожно спросила: а где ваша жена стрижется? Он так неопределенно: вообще-то не знаю, где-то в центре. И я так поняла, что она ходит в очень навороченное место, не для простых смертных. А Григорьич не хотел меня обидеть, поэтому не сказал куда. Вот бы узнать!
— Зачем? — возразила Наташа. — В таких салонах мастера о своих клиентах молчат, как рыбы об лед. С них, по-моему, даже подписку берут. И вообще они с тобой разговаривать не станут — ты для них низший сорт.
— Ага, — легко согласилась Любочка. — Ну и не надо. Лен, слушай. Тебе все-таки придется найти женщину, которая ездит на джипе «тойота». Просто проходи каждый раз мимо этого дома, на работу — с работы, еще куда-нибудь. Пока не засечешь объект. А потом хватай свою рукавичку — и на собачью площадку.
— У меня не рукавичка, а черный пудель, — обиделась Лена за Чарлика. — Карликовый. И очень симпатичный.
Она уже успела показать на работе фотографии своего обожаемого Чарли, которого бесцеремонная Марина Станиславовна тут же окрестила рукавичкой. Кто бы что понимал! Правда, Чарлик на фотографиях был нестриженый, но какой хорошенький! Чарльз Спенсер Чаплин, чье имя носил пудель, тоже был маленьким и неказистым, что не помешало ему стать великим артистом.
— О боже, — сказала Люба, закатывая глаза в притворном раскаянии. — Ну, прости, я не хотела вас обидеть. Ни его, ни тебя. Бери свою кинозвезду и постарайся познакомиться с собакой Колосова и их женой. То есть с женой Колосова и их собакой. Ну, что вы ржете! Ведь понятно, что я хочу сказать!
Лене было все понятно. Ей не терпелось окунуться в шпионские страсти, а кроме того, ей по-прежнему ужасно нравилась Любочка. Поэтому она без колебаний пообещала посвятить субботу и воскресенье наблюдению за «Домом под парусом» и его жильцами.
Ну, вообще-то легко сказать! Едва Лена, еще одна, без Чарлика, подошла к этому выдающемуся произведению архитектуры, как сразу поняла, что быть Джеймсом Бондом — непростая наука. Это в кино герои могут часами торчать посреди улицы, читать вверх ногами газету на китайском языке или разглядывать голые стены домов, не привлекая к себе абсолютно никакого внимания.
Лена походила не спеша взад-вперед, задрав голову и делая вид, что любуется замысловатым стеклянным куполом, который и дал «Дому под парусом» такое оригинальное название. Постояла, выразительно поглядывая на часы, как будто кого-то ждет. Ну и что дальше?
Территория перед домом, хоть и не была огорожена, представляла собой своего рода мертвую зону. Она сплошь была уставлена машинами, и люди, выходившие из подъезда (хорошо хоть подъезд всего один!), либо сразу же садились за руль и укатывали по своим делам, либо, реже, уходили пешком. Так же, не задерживаясь, проскальзывали внутрь те, кто приходил. Иными словами, двор «Дома под парусом» совсем не походил на демократические дворы обычных домов, где по выходным мамы катали коляски, бабушки обсиживали лавочки, дети кидали мяч в стену, подростки выкликали друг друга под окнами, а шумные компании, прибывая в гости, долго и весело высаживались из машин со своими авоськами, пакетами, младенцами и кастрюлями.