— Ясно, говорю?
— Ясно, — шевельнул Пашка губой и облизался.
Ему казалось невероятным, что на свете может быть столько еды и что есть люди, не знающие голода.
У плиты крутилась юркая, туго подвязанная краснолицая — должно быть от жары — женщина. Она то и дело двигала сковороды и противни, что-то помешивала в кастрюлях, перевертывала куски мяса и румяной рыбы, успевая отвернуться к столу и порезать картошку, а вокруг нее все трещало, шипело, булькало…
— Крутись, Матвеевна! — весело крикнул Евсеич.
За клубами пара блеснула ее белозубая улыбка, а они уже заторопились дальше какими-то коридорчиками, переходами и открыли застекленную дверь.
— Холодный цех! Здесь работает самый занозистый человек на свете, повар-холодник. И зовут его — Сашка-Тяп-Ляп.
— Сам Тяп-Ляп! — прогнусавил маленький сутулый человечек.
— А пока его тут нету, давай, Пашка, поедим у него икры!
— Я вот вам поем! Лучше скажи, чего мне теперь делать с этой икрой: сменщик забыл поставить в холодильник, а такая жара… Шеф хрюкал на меня.
— А какой чудак открыл под вечер такую огромную банку? Это же паюсная икра! Она сегодня пропадет. Погибнет…
— Чего же делать?
— Сдобри маслом растительным — душок отобьет — и давай побольше на буфет, а другие закуски и бутерброды придержи пока.
— Да это-то я знаю! — прогнусавил холодник.
— Знал бы — не спрашивал. Вот натура! А дальше чего?
— Да иди ты, иди!
— Ты не гони, а не то я тебе погоню! Был ты Тяп-Ляп и остался! Проворонишь икру — налетишь рубликов на триста.
— Да ладно, ладно! Сделаю, как ты сказал. Ува-ажу! — гнусаво тянул холодник.
— Уважит! Ты себя уважай, голова! Беги сейчас в зал, перемигнись с официантами — скоро должны прийти — так, мол, и так: налегайте на икру. Пусть предлагают всем — полезная, мол, калорийная и все такое. А нет — шеф высчитает с тебя и не моргнет. — Евсеич повернулся к Пашке: — Это хороший цех. Тут, если с головой работать, можно чудеса делать кулинарные — всякие заливные, фаршированные рыбы, фаршированные куры, всякие муссы, салаты, не говоря о бутербродах, сандвичах, канапе… Да мало ли что тут можно сделать с головой.
— И мороженое? — спросил Пашка.
— Эка делов-то! И мороженое, только не комбинатское, что продают на углу — колотушки замороженные, а настоящее! Такое, брат, мороженое я могу тебе сделать — воздушный шар, а не мороженое. Возьмешь такое на язык, зажмуришься — и сам растаешь. Искусство!.. Пойдем скорей — тесто перейдет!
Навстречу им попалась официантка с подносом.
— Ага! Директор заявился! — заметил Евсеич.
— Где?
— У себя, где же… Видишь, жратву понесли. Давай, брат, и мы чайку скоренько попьем — да мне за работу, а ты к директору да на медосмотр. Матвеевна! — приостановился он в горячем цехе. — Чаек е?
— Е!
— Поварской?
— Поварской!
Евсеич взял на ее столе четыре яйца, обмыл их под краном, положил в поварешку и опустил в котел, где тихонько клокотала картошка.
— А где у тебя помощница? — спросил он повариху.
— Ой, Евсеич!.. Подумай-ка: послали на угол с лотком. План, говорят, горит, а я вот одна тут маюсь в такой жарище.
— Плохи дела, — вздохнул Евсеич и заглянул в другой котел. — Ох, Матвеевна, Матвеевна! Бульон-то у тебя какой мутный! Нареканий бы не было… Пашка! Притащи-ка из мясного фаршу немного. Ну, чего смотришь? Дуй скорей и тащи — чуток, в горсточке. Надо, скажи…
Пашка принес. В мясном дали без слова.
Евсеич взял фарш, взял битое яйцо в решете, высочил белок на фарш и перемешал. Потом быстро покрошил это месиво в котел, где зрел бульон.
— Ну вот, Матвеевна, я тебе оттянул бульон, теперь процеди — и будет как стекло.
— Спасибо, Евсеич! А пирожки-то у тебя успеют к нему?
— Успеют! Теперь нас будет двое — завалим товаром!
Он вынул поварешку с яйцами, обдал их холодной водой.
— Тащи, Пашка, в цех!
Евсеич сам принес чаю, черного как деготь. Это и был «поварской». Но самым приятным для Пашки было то, что к чаю появился еще сыр, масло и бутерброд с той самой черной икрой, из-за которой расстраивался холодник. Пашка не сдержал своего восхищенья и решил сделать своему благодетелю комплимент:
— А здорово ты этого Тяпу, холодника, расколол!
Евсеич некоторое время молча смотрел на Пашку, наморщив лоб и поглаживая волосатые, голые по локоть руки. Он, по-видимому, хотел что-то сказать, но не нашелся и кивнул на завтрак. Сам он ел немного, задумчиво. Пашка — много, с жадной осторожностью чужой собаки и умял почти весь завтрак.
— Клади сахару-то больше, — добродушно сказал Евсеич и подвинул к Пашке большое блестящее ведро с сахаром.