Он принес бумагу и карандаш, и Серафима Петровна стала тихим вздрагивающим шепотом диктовать письмо. Письмо было длинное и грустное. Карандаш почему-то не держался ровно, все время скакал то вверх, то вниз. Буквы получались кривые, каракулями.
«…Уж и говорить-то устала, как по тебе соскучилась, моя маленькая. Надоела уж я, наверно, тебе своей просьбой. Знаю: нет у тебя лишних денег, семья все-таки, дочь растет. Да мне немножко-то надо, только на билет. Я уже скопила немного. Знаю: уж мне только помирать осталось, да уж страшно больно здесь помирать, когда знаешь, что никому не нужна. Не думала никогда, что тяжело мне будет под одной крышей с родным сыном жить…»
Боря сидел за столом, крепко сжимая в руке карандаш, вытянувшись в струнку. Первый раз его посвящали в неизвестный ему трудный мир взрослых.
Вадима Боря не дождался, ушел.
В этот же вечер письмо с магаданским адресом на конверте было опущено в почтовый ящик.
Через два дня начались зимние каникулы.
Боря надеялся, что Вадим за время каникул забудет о долге, но Вадим, встретившись с Борей в классе в первый день после каникул, первым делом спросил:
— Ну, как?
Когда выяснилось, что Боря опять пришел с пустыми руками, Вадим милостиво разрешил ему принести вместо денег книгу, но только не старую и чтобы она стоила не меньше рубля.
Своих книг у Бори не было, и он потихоньку взял с этажерки у окна толстую книгу в сером коленкоровом переплете с золотыми буквами на корешке: «Л. Толстой».
Вадим раскрыл книгу и покачал головой:
— С надписью. Не пойдет!
Только сейчас Боря увидел на титульном листе книги надпись: «Маше от Василия на добрую память». Он не знал, что эта книга — отцовский подарок матери. Но отступать было поздно, и Боря бодро сказал:
— А этот листок можно вырвать.
Вадим сейчас же вырвал титульный лист, скомкал его и бросил под парту.
— Вот мы и квиты, — сказал он, спрятав книгу в портфель. — Можешь опять «Ната Пинкертона» брать. Заходи.
«Ната Пинкертона» Боре читать больше не хотелось, но когда Вадим, весело подмигнув ему, сказал: «Что это у тебя с нашей бабушкой секреты завелись? Она каждый день о тебе спрашивает», — Боря кивнул головой:
— Зайду.
К Вадиму он пришел в этот же день. Пока Вадим в соседней комнате отбирал для него очередную порцию «Ната Пинкертона», Боря сидел один в той самой комнате с круглым столом посередине, в которой он в первый раз увидел Серафиму Петровну.
Вернулся Вадим, отдал Боре книги.
— А где же твоя бабушка? — спросил Боря.
— Там, — кивнул Вадим на боковую узенькую дверь. — Она у нас что-то совсем помирать собралась, лежит. Ты зайди к ней, если хочешь. Она о тебе спрашивала.
Серафима Петровна лежала на кровати в низенькой, темной и душной комнате. Ее худое длинное тело едва вырисовывалось под тонким байковым одеялом.
Когда Боря поздоровался, она ответила ему слабой улыбкой. Потом она достала из-под подушки распечатанный конверт.
— Ответ получила, Боренька! Тебя жду. Вадику уж недоверию: все чего-нибудь напутает. Прочитай-ка.
Боря вынул из конверта исписанный лист бумаги. Письмо было написано четким ровным почерком. Боря пробежал глазами первые строчки. Письмо начиналось так:
«Добрый день, мамуся!
Денег я тебе постараюсь выслать, но пригласить тебя к себе не могу. Ты же отлично знаешь, что у меня ребенок. Мне забот о своей семье хватает, а ведь ты человек больной. За тобой уход нужен…»
— Ну, что же ты? — нетерпеливо спросила Серафима Петровна.
— Сейчас, — прошептал Боря. — Тут неразборчиво написано.
— Вот беда-то! А Вадик хорошо Катюшин почерк разбирает.
«Надеюсь, что Константин прочтет это письмо. Он же тебе обязан всем. Ты должна требовать с него. Ты вынянчила его сына, и он обязан…»
— Ну-ну, читай же! Что? Не разобрал?
— Не разобрал.
Серафима Петровна огорчилась:
— Придется Вадика звать.
…Вадим, недовольный тем, что его оторвали от какого-то очень важного, как он сказал, дела, прочел письмо скороговоркой, проглотив точки и запятые.
Боря сидел не двигаясь, боясь поднять глаза на окаменевшее лицо Серафимы Петровны.
А на следующий день и произошло то самое, из-за чего вот уже почти целый час ребята шумели и возмущались на отрядном пионерском сборе.
Когда Боря после уроков вышел из школы, его окликнул Вадим.
— Борис! Давай в кино смотаемся!
— У меня денег нет, — угрюмо ответил Боря.
— Ха! Подумаешь! Я заплачу! Наша бабка мне все свои капиталы вчера отдала. Ехать-то ей теперь некуда… А мороженого хочешь?
Вадим, не дождавшись ответа, подтащил Борю к мороженщице, стоящей с лотком у дверей магазина напротив школы, и вынул из кармана деньги. Это была новенькая сложенная вчетверо рублевка. На уголке стояла цифра 508.