— Это как раз и неудивительно, — промолвил Лефевр, когда они вернулись в кабинет и сели за остывший ужин. — Его перо является артефактом, и если он сумел его раздобыть, то наверняка знает о нашем мире очень и очень многое. Теперь я еще сильнее хочу остановить его.
Курица, пусть и едва теплая, все равно была вкусной. Лефевр подумал, что надо сделать комплимент поварихе: сегодня она превзошла саму себя. Должно быть, от всей души стремилась понравиться новой госпоже.
— Знаете, что, Алита, — озарение, коснувшееся Лефевра, было совершенно неожиданным и полностью переключило его мысли с размышлений о том, чего не может быть. — Давайте попробуем сейчас провести один ритуал. Я проникну в ваш разум, а вы дадите мне все воспоминания о Винокурове. Я ведь должен знать, как работать со всем этим дальше.
Девушка кивнула, не задумываясь.
— Разумеется, я согласна. Что именно мне надо делать?
— Лечь на диван, — сказал Лефевр и поспешно добавил: — Могу не удержать вас, не хочу, чтоб вы упали.
В быстром взгляде, брошенном Алитой исподлобья, за сердитостью было еще что-то — Лефевр так и не понял, что именно.
Он отодвинул столик с опустевшей посудой, и Алита опустилась на диван. Свет маленькой лампы делал девушку похожей на золотую статую: сверкающие мазки шафранной краски разбегались по рыжим волосам, скользили по коже, даже глаза из карих стали медовыми, как старое золото. Лефевр встал на колени перед диваном и сказал:
— Просто вспоминайте все, связанное с его книгами. Хорошо?
Алита кивнула, и Лефевр осторожно протянул к ее виску энергетический канатик из своей головы. На какое-то мгновение его накрыла волна жгучего стыда, словно он собирался сделать что-то очень недостойное, и сияющая голубизна канатика помутнела. Алита закрыла глаза и промолвила:
— Уже можно вспоминать?
— Да, — откликнулся Лефевр. Сознание раздвоилось: он одновременно видел Алиту на диване и себя, склонившегося над ней. Но потом кабинет медленно отодвинулся куда-то во тьму, и Лефевр увидел книгу в мягком переплете и строки, похожие на скопление насекомых.
«…Аврелий всегда считал окружающих чем-то вроде декораций, скоплением неодушевленных предметов. Его искренне поражало, когда декорации вдруг отказывались стоять на месте и заявляли о своих нуждах и желаниях. Им следовало подчиняться, только и всего…»
Маленькая рука резко захлопнула книгу и отложила на тумбочку.
— Как ты можешь это читать? — услышал Лефевр голос Алиты. — Этот Аврелий какой-то псих угашенный.
— Много бы ты понимала в книгах и героях, обезьяна, — в поле зрения появилось холеное лицо светловолосого молодого человека. Лицо было искажено гримасой то ли презрения, то ли, прости Господи, страданий от застарелого геморроя. — Аврелий сверхчеловек. Его никто не понимает и не хочет понять. А он вынужден каждый день быть с такими, как ты.
Картинка медленно погасла. Когда недовольное лицо Никитоса окончательно растаяло, Алита негромко промолвила:
— Я другое вспомню, хорошо?
Она словно просила прощения за то, что не хочет думать о человеке, который ее мучил. Рука Алиты соскользнула с дивана, и горячие пальцы нащупали и сжали ладонь Лефевра: так ребенок, боящийся чудовищ во тьме, хватается за взрослого.
— Вспоминайте, — глухо откликнулся Лефевр и тепло добавил: — Все хорошо, Алита, не бойтесь. Я с вами.
«…девушка лежала на пляже, почти у самой кромки воды. Волны накатывали на берег, и убегали, и накатывали снова; девушка не шевелилась. Мико смотрел на нее, такую неподвижную и холодную, такую мертвую, и больше не чувствовал того желания, которое еще недавно сводило пах сладкой судорогой. Девушка выполнила свое предназначение и стала тем, кем и была всегда, глупой куклой, не более того.
Мико перевел взгляд с обнаженной красавицы на панораму ночного города. Такой же глупый и беззащитный, он лежал перед ним, как на ладони, и Мико мог сделать с ним все, что пожелает. Мог любоваться, мог иметь, мог сжать руку и раздавить. Ощущение собственного могущества снова принесло возбуждение. Тогда Мико наклонился над девушкой и, вынув из кармана сюртука листовку, пригвоздил ее маленьким ножом-когтем к остывающей груди. Он не видел надписи, извещающей о том, что в магазинчике Эрбруко на набережной вы всегда можете попробовать новые сорта мороженого, но прекрасно знал, что она там. Пошлая реклама, такая же гадкая и дрянная, как эта продажная баба и этот лживый город.
Ну ничего. Он еще все исправит. Придется потрудиться, но оно того стоит».
Лефевр буквально выбросил себя из сознания Алиты и несколько минут сидел на ковре, выравнивая дыхание и пытаясь как-то справиться с той бурей, которую вызвал в нем прочитанный отрывок. По лицу струился пот, а руки тряслись; посмотрев на Алиту, лежавшую на диване с закрытыми глазами, Лефевр на какое-то мгновение увидел ее глазами Мико — мертвую, оскверненную, с прибитой к груди листовкой, и ему показалось, что она и в самом деле умерла. Схватив Алиту за плечи, Лефевр несколько раз встряхнул ее и похлопал по щекам; когда девушка открыла глаза, он испытал такое облегчение, словно с плеч свалилась пресловутая гора.
— Что-то случилось? — испуганно спросила Алита. Лефевр попробовал ободряюще улыбнуться, но улыбка вышла нервной и скомканной.
— Персонаж Винокурова, Мико, — сказал он. — Убийца девушек. Это Мороженщик, он уже два года орудует в столице. И я ищу его.
Утром они решили отправиться на кафедру артефакторики. Отдел Лефевра почти не касался работы с артефактами, поэтому он знал о разновидностях колдовских предметов лишь в общих чертах, но музей при кафедре когда-то поразил Лефевра до глубины души. Чего тут только не было! В специальных стеклянных шкафах располагалась настоящая коллекция диковин и редкостей со всего мира. Были тут и раковины с Дальневосходных островов, приносившие своим обладателям острый слух обитателей тамошних гор, и рога ископаемых животных, исчерченные рунами, призывающими древних богов приносить удачу владельцу, и крошечные фигурки пузатых человечков с огромными фаллосами — они, как и следовало ожидать, наделяли хозяев изрядной мужской силой, а хозяек — неимоверной привлекательностью. Здесь хранились перья, приносящие писательский талант, зеркала, в которых дурнушки отражались красавицами, а уж картин, драгоценностей и оружия и вовсе было в избытке. Разумеется, это были обычные, доброжелательные артефакты: Ползучие и злонамеренные заполняли императорское хранилище, и извлечь их оттуда могли только члены владыческой фамилии.
Лефевр провел ночь почти без сна, ворочаясь с боку на бок. Порой он проваливался в дрему, и сон приносил ему Алиту: она задыхалась от страсти в объятиях Лефевра, комкая простыни во влажных стиснутых ладонях и выдыхая его имя на пике удовольствия — в следующий миг девушка уже лежала на морском берегу, и он вынимал из кармана листовку и маленький изогнутый нож, чуть больше мизинца. Лефевр садился в кровати, стряхивая с себя липкую мерзость сна, смотрел в темное окно и думал о Винокурове. Писатель рассказывает в своих книгах об убийце из другого мира. Рассказывает детально, в подробностях. Либо его Ползучий артефакт способен записывать текст без участия Винокурова, либо в запасах писаки есть еще один магический предмет, способный показывать картинку, как известное Блюдце с яблоком, либо, что еще хуже, Винокуров сам путешествует из одного мира в другой и совершает преступления, оставаясь безнаказанным.
А ведь неплохо так писать книги. Смотри на человека и записывай все, что он делает. Тем более, если это человек неуловимый серийный убийца. Читатели с руками оторвут да добавки попросят.
Одним словом, Лефевр встретил утро с таким настроением, словно всю ночь провел в прозекторской на вскрытии и совершенно вымотался. Алита, которая спустилась к завтраку, тоже выглядела далеко не лучшим образом: под глазами девушки залегли темные тени, лицо осунулось, даже рыжие локоны, кажется, стали темнее.
— Вспоминала прошлое, — ответила она, когда Лефевр спросил, все ли в порядке. — Лучше бы не делала этого.
На кафедру артефакторики они приехали, перемолвившись едва ли десятком слов за всю дорогу. Лефевр косился на девушку и думал о том, что им надо бы развеяться. Например, выбраться в театр или музей, или просто прогуляться где-нибудь. Он очень любил столичный парк, настоящий лес в центре города, удивительно красивый в любое время года, но в дождь там не погуляешь, а погода старалась отличиться только ливнем и холодом.
Их встретил профессор Габерт, старый настолько, что его точнее было бы называть древним. Основав кафедру артефакторики шестьдесят лет назад, еще при дедушке государя Ахонсо, он сейчас и сам напоминал необычный артефакт, дарующий, допустим, неограниченные знания. Несмотря на почтенный возраст, профессор сохранил полную ясность ума, живость суждений и способность передвигаться без помощи трости. Поприветствовав своих гостей, он внимательно посмотрел на Лефевра и сказал:
— Я наслышан о вашей работе, дорогой друг. Вы делаете очень серьезное и важное дело. Чем могу помочь?
— Во-первых, сдать Ползучий артефакт в хранилище, — Лефевр передал профессору контейнер с заключенным в него пером и продолжал: — А во-вторых, я бы хотел узнать о том, как Ползучие артефакты меняют свои свойства в других мирах.
Профессор задумчиво взвесил контейнер в желтоватых морщинистых руках и спросил:
— Что же именно вам интересно?
— Все, — просто ответил Лефевр, и профессор рассмеялся.
— Право, вы очень основательно подходите к работе. Но нам ведь надо с чего-то начать, верно?
— Я видела такой артефакт, — подала голос Алита. Брови профессора слегка дрогнули — он придерживался старых традиций, которые считали женщину чем-то вроде приятной мебели, и эта приятная мебель уж точно не могла раскрывать рот, когда беседуют мужчины. Впрочем, он больше ничем не выразил своего неудовольствия и произнес:
— Даже так? Артефакт из другого мира? Продолжайте, дитя мое.
— Это металлическое перо, — сказала Алита. — В темно-красном корпусе. Находясь в одном из миров, оно записывает все, что происходит в другом. И с его помощью можно путешествовать из одного мира в другой. Вы что-нибудь знаете о таких предметах?
Профессор мягко улыбнулся и привлек Алиту к одной из раскрытых витрин. Артефакт, лежавший там на подушечке, был знаком Лефевру: Блюдце с яблоком было способно показывать людей или места, о которых думал владелец.
— Вот, дитя мое, презабавнейшая вещица, — профессор говорил ласково, словно показывал диковинку своей правнучке. — Подумайте о человеке и увидите на блюдце все, что он делает. Или представьте себе место и увидите, что там происходит. Уверен, что эта милая безделица поможет вам скоротать время, пока мы поговорим с господином Лефевром о крайне скучных вещах.