— Видите ли, Огюст-Эжен, я не могу вернуться. Меня там убьют.
На протяжение всей своей семейной жизни Соня совершала главную ошибку всех женщин, которые живут с психопатами: она искренне верила, что если Никитос поймет, как сильно ее задевает его поведение, то он опомнится и станет тем хорошим парнем, которого Соня безоглядно полюбила еще в институте. Она считала, что если сумеет лучше объяснить, что именно не так, то Никитос больше не будет гневаться и злиться на пустом месте, все осознает, и их семейная жизнь снова будет тихой, мирной и спокойной. Но чем больше Соня делилась с мужем своими мыслями и планами, тем сильнее Никитос принимался критиковать и осуждать. Чем больше Соня говорила о своих надеждах и страхах, рассчитывая на понимание и близость, тем холоднее и отстраненнее становился муж. Их жизнь была настолько закрученным парадоксом, что Соня иногда начинала сомневаться в своей нормальности.
Но в один прекрасный день все вроде бы наладилось. Никитос перестал цепляться к Соне по мелочам, прекратил язвительно подмечать ее недостатки и больше не играл в молчанку, заставляя супругу мучительно перебирать реальные и выдуманные беды, чтобы она догадалась, в чем провинилась на этот раз. Соня ликовала. Она порхала по дому, готовила любимые блюда Никитоса, а он ел без всякой критики и заявлений, что мама готовит лучше, и даже секс, который давным-давно превратился из науки страсти нежной в супружеский долг, стал приносить ей удовольствие. Это были какие-то очень светлые и очень легкие дни; потом, сидя в клетке человеческого цирка, Соня вспоминала их и думала, что Никитос все прекрасно продумал, распланировал и реализовал.
Они пошли в книжный магазин на встречу с Винокуровым, знаменитым писателем-фантастом. Его цикл «Хроники Сааты» недавно был экранизирован, и фанаты просто бились в истерике в ожидании очередной серии обожаемого сериала. Никитос был в восторге от «Хроник Сааты», прочитал все книги и фанфики, не пропустил ни одной серии и подписался на добрую сотню групп в соцсетях, так или иначе касавшихся любимого шоу. Лучшим персонажем он считал Аврелия, боевого мага — суровый, жесткий и непреклонный убийца с уродливым лицом пугал Соню до дрожи, и она, вынужденная смотреть сериал в компании с Никитосом, невольно сжимала руки в кулаки. Никитос смеялся над ней и говорил:
— Ты ничего не понимаешь, обезьяна. Вот настоящий мужчина.
Соня терпеть не могла, когда муж называл ее обезьяной, но никакие просьбы не в силах были заставить Никитоса прекратить обзывания. Обычно он притихал на пару дней, а потом «обезьяна» снова всплывала в речи, причем с обвинениями, что у Сони нет чувства юмора.
Винокуров был безобразно толстым, безвкусно одетым дядькой под шестьдесят, не имевшим даже малейшего сходства со своими накачанными героями, которые словно вышли из спортзала минуту назад. Никитос жадно ловил каждое слово кумира, а Соня едва сдерживала зевоту. Чтобы скоротать время, она рассматривала книги на полках магазина и думала о том, какие люди их написали. Похожи ли они на Винокурова?
Встреча длилась два с половиной часа, вопросы фанатов никак не иссякали, и в конце концов Соне банально захотелось в туалет. Она шепнула Никитосу о том, что выйдет, выскользнула из книжного и потом, покинув дамскую комнату, постояла на маленькой обзорной площадке: огромный торговый центр бурлил перед ней деловитым муравейником, люди спускались и поднимались на эскалаторах, прозрачные лифты скользили вверх-вниз… Почему-то Соне стало грустно. Она подумала, что этот ее уход из книжного Никитос не оставит незамеченным и скажет что-нибудь вроде: «Опять ты мной недовольна. Начни уже работать над собой, чтобы я изменился».
Из магазина повалили возбужденные фанаты, сжимая в руках книги с автографом кумира. Никитос тоже принес такую книгу — первое издание «Хроник Сааты», имевшее в их семье статус культового предмета. «Наверняка сейчас ломится за подписью», — подумала Соня и вошла в магазин.
К ее удивлению, почти все поклонники Винокурова разошлись. Продавщицы убрали стулья, негромко разговаривая о том, что все книги Винокурова раскуплены и надо делать дозаказ. Никитос, стоявший возле стола писателя, махнул рукой; Соня подошла к нему, и Никитос произнес:
— Вот, Владимир Андреевич. Моя жена. Предмет нашей беседы.
— Здравствуйте, — улыбнулась Соня. Винокуров смерил ее цепким изучающим взглядом и аккуратно свинтил колпачок с дорогой ручки. Почему-то Соню стало знобить.
— Хорошо, Никита, — сказал Винокуров и, придвинув к себе книгу, принесенную Никитосом, открыл ее и бегло написал на форзаце, вслух диктуя самому себе: — Итак. «Дорогой Сонечке… на добрую память».
А потом неожиданно стало очень тихо и темно — Соня рухнула в сырой бездонный колодец, и последним, что она увидела, была сытая ухмылка Никитоса, будто он хотел сказать «Прощай, обезьяна».
— Подождите, как вы сказали? Винокуров? — Алита кивнула, и Лефевр горько рассмеялся. — Он отправил сюда мою мать. Точно так же, оставив автограф с ее именем. И она, как и вы, навсегда забыла, как ее зовут.
Лицо Алиты дрогнуло, и по щеке сбежала слезинка. Лефевр печально подумал о том, что довелось вытерпеть несчастной девушке — негодяй заставил ее страдать в родном мире, а здесь она попала в человеческий цирк, и ее мучения стали во много раз больше. Лефевр решил, что, пожалуй, никогда не станет спрашивать ее о том, что случилось после того, как Алита попала в Сузу. Лучше сделать вид, что ничего этого не было.
— Давайте посидим еще немного, Огюст-Эжен, — попросила Алита, глядя на мелкие язычки огня, перебегавшие по поленьям в камине. — Мне страшно идти спать. Вдруг, когда я проснусь, снова будет клетка. Или Никитос…
— Не думайте о нем больше, — посоветовал Лефевр. — Этот подлец больше не причинит вам зла.
Когда Алита рассказывала о своем муже, Лефевр невольно вспомнил историю своего неудавшегося брака. Десять лет назад он посватался к дочери своего тогдашнего начальника, господина Кьежу. Трезвый расчет и зов плоти убедили его не зариться на красавиц — Кати Кьежу была старой девой, угрюмой и невзрачной, и Лефевр был уверен, что она согласится. Господин Кьежу был на седьмом небе от счастья: невероятное здравомыслие говорило, что деньги Лефевра делают его исключительным красавцем. У денег вообще очень много волшебных свойств. Но Кати воспротивилась, сказав, что отец может ее выпороть, но она не станет женой Страховида. Отец выпорол — он был уверен, что розги очень хорошо проясняют разум, однако Кати осталась непреклонной и заявила, что бросится в реку сразу же после первой супружеской ночи. Узнав об этом, Лефевр предпочел откланяться, к глубокому неудовольствию несостоявшегося тестя: тот уже распланировал, куда будет тратить деньги зятя. Кстати говоря, Кати после этого довольно быстро вышла замуж за Пиетро де Баска, избалованного наследника одного из столичных банкиров. Брак оказался откровенно неудачным. Господин Кьежу мрачнел день ото дня — довольно скоро всем стало известно, что де Баска поколачивает новоиспеченную супругу. Лефевр несколько раз встречал Пиетро в борделе, и очень скоро по столице пошли слухи о том, что он притащил супруге какой-то весьма специфический букет заболеваний. Одним словом, Лефевр вполне мог злорадствовать — но язвительная радость при несчастье других не была свойственна его натуре.
— Знаете, когда вы рассказывали о вашем муже, я подумал, что у меня есть похожий на него знакомый, — задумчиво произнес Лефевр. — Мерзавцы одинаковы во всех мирах. А этот Винокуров… вот кого бы мне доставить в допросную и побеседовать.
— В допросную? — едва слышно переспросила Алита. На ее внезапно побледневшем лице отчетливо проступил страх. Лефевр отвел взгляд и ответил:
— Я инквизитор первого ранга. В мои обязанности входит поиск и уничтожение злонамеренных колдунов. Готов поклясться, что Винокуров самый страшный из них.
Алита молчала. Даже в полумраке кабинета было заметно, что ее знобит от нахлынувшего ужаса. «Неудивительно, — с грустью подумал Лефевр. — Попасть из клетки в инквизиторские лапы — считай, что из беды в горе». Девушка помолчала, а потом промолвила:
— В цирке меня выставляли как ведьму… Что вы собираетесь со мной сделать?
Лефевр пожал плечами. Надо было сказать что-нибудь успокаивающее и желательно с максимально мягкими интонациями — так утешают детей и животных. Он улыбнулся, стараясь не думать о том, насколько отталкивающей стала его физиономия с такой улыбкой, и сказал:
— Вы не ведьма, Алита. Вы несчастная скиталица между мирами. Я уже сказал, что вы в гостях у друга, и это действительно так.
Во взгляде девушки он прочел искреннюю признательность и облегчение. Лефевр вдруг подумал, что никогда и никому не даст ее в обиду. Просто потому, что она посмотрела на него так, как никто и никогда не смотрел до этого.
— А что я собираюсь с вами сделать… — он прищурился и продолжал: — Сейчас предложу вам отправиться спать. Полагаю, у вас был трудный день. Впереди у нас три дня праздников, и завтра мы займемся речевой магией.
Алита вопросительно изогнула левую бровь.
— Речевой магией? Как это?
— Очень просто, — улыбнулся Лефевр. — Новый тип заклинаний, недавняя разработка нашей разведки. Вы ведь не собираетесь говорить в Сузе по-русски?
Проснувшись, как всегда, до восхода солнца, Лефевр решил, что Алита ему просто-напросто приснилась. Он слишком много времени потратил, высматривая карие глаза у всех, кого встречал на пути, чтобы понять: вряд ли в столице появится еще одна гостья из иного мира, тем более, землячка его матери. Это было нереально. Некоторое время Лефевр лежал в постели, глядя в потолок, на почти неразличимую фреску, слушая, как за окном шуршит дождь, и прикидывая дела на сегодня. В полдень в кафедральном соборе всех святых начиналась месса во славу Рождества святой Агнес, и Лефевр не собирался опаздывать: инквизиторам не положено пропускать службу. После мессы можно было зайти в один из многочисленных ресторанчиков в центре города, пообедать и полистать свежую газету: Лефевр любил сидеть где-нибудь в углу возле окна, читать последние новости и сплетни и наблюдать, как кругом бурлит пестрая столичная жизнь. Остаток дня можно было провести в доме терпимости — Рождество святой Агнес, в отличие от многих других праздников, не накладывало ограничений плоти. Обычно Лефевр выбирал самых дорогих и красивых шлюх. Ему нравилось наблюдать, как сквозь профессиональную страсть на лицах фееподобных девушек проступает отвращение.
Поднявшись, Лефевр подошел к окну и долго смотрел, как просыпается город. По мостовой бежали ручьи — свет фонарей превращал дождевые потоки в бурлящее золото; в домах горели редкие огни, горожане еще спали, но приказчики магазинов уже поднимали жалюзи витрин и принимались раскладывать на прилавках свежие товары. Извозчик, стоявший под фонарем, хлестнул унылую мокрую лошадку и покатил в сторону депо: его смена закончилась, и, похоже, за ночь он почти ничего не заработал. Лефевр отошел от окна и потянул за веревку колокольчика, подавая знак дворецкому.
Через десять минут Бланк постучал в дверь и, дождавшись разрешения войти, заглянул в спальню.
— Доброе утро, милорд, — сказал он и отдал поклон. — Ванна готова. Миледи Алита проснулась два часа назад.
Лефевр чуть не споткнулся на ровном месте. Миледи Алита. Значит, это был не сон, и рыжеволосая девушка действительно появилась в его доме. Лефевр ощутил невольное прикосновение живительной радости — Алита была тут, он спас ее из клетки цирка, и она его не боялась. Что ж, это было замечательно. Насвистывая какой-то незатейливый мотивчик, Лефевр отправился приводить себя в порядок: день обещал многое.
Когда он, по обыкновению тщательно выбритый и одетый с иголочки, спустился в столовую, то Луиз, накрывавшая на стол, сделала быстрый реверанс и затараторила:
— Миледи Алита сейчас спустится. Она такая бледная, сколько же пришлось пережить ей, бедняжке! Амина сказала, что Бланк ей сказал, что миледи едва спаслась от этих южных еретиков, буквально из-под ножа выскочила! Спасла святая Агнес, не иначе. И все молчит, бедная. Так жалко ее, ведь сердце разрывается, как подумаешь, что…
Болтовня не мешала Луиз идеально сервировать завтрак: фарфоровые тарелки с зерновыми хлопьями, аккуратные стопки блинов на подносе, хрустальные креманки с желе и джемом, блюдца с изящно нарезанными ломтиками фруктов — и все это было выстроено на белоснежной скатерти с таким изяществом, что и королеву не стыдно пригласить.
— Я не отрезаю тебе язык только за отличную работу, Луиз, — сказал Лефевр, усаживаясь за стол. Луиз запнулась на полуслове, прижала ладонь ко рту в жесте покорности и, поправив вазу с белыми орхидеями, убежала на кухню. Лефевр невольно похвалил себя за вчерашнюю выдумку. Работа в разведке инквизиции была отличным прикрытием для человека из ниоткуда.
Послышались легкие шаги, и в столовую вошла Алита. Она действительно была бледной, но сегодня на ее лице почти не было следов страха и затравленности. Девушке удалось отдохнуть, и спокойный сон в чистой постели помог ей хотя бы немного прийти в себя. Сегодня ее глаза блестели, словно Алита выпила бокал вина, уголки губ едва заметно приподнимались в улыбке, а старое платье Бригитты, голубое с отделкой браменским кружевом, превращало девушку в первую красавицу столицы. Алита действительно была красива — в очередной раз признав это, Лефевр ощутил укол неожиданной тоски.
— Доброе утро, Алита, — улыбнулся он, поднявшись со стула. Девушка подошла к нему и, взяв за руку, неожиданно всхлипнула и уткнулась лбом в плечо, как вчера, в экипаже, когда услышала родную речь.
— Спасибо, Огюст-Эжен, — разобрал Лефевр ее сбивчивый шепот. — Спасибо вам. Я только сейчас поняла…
— Все хорошо, — промолвил Лефевр, осторожно направляя Алиту к стулу. Когда она села за стол и, шмыгнув носом, взяла салфетку, Лефевр заботливо погладил ее по плечу и сказал, усевшись на свое место: — Нас сегодня ждет много дел, так что предлагаю позавтракать, как следует. Обычно Бланк прислуживает мне за столом, но сегодня я решил, что нам лучше побыть без посторонних.