Шехем и Кадижета убеждают меня по очереди, что нужно от него избавиться… но так, чтобы не остаться в накладе. В конце концов, почему бы и нет? Было бы глупо противиться обычаям страны, в которой мне суждено жить. Юный раб находит свое положение вполне естественным, и я вверяю моим матросам его судьбу. И тут его припадки прекращаются, как по мановению волшебной палочки. Я не стараюсь докопаться до причин чудесного исцеления — главное, что я наконец обретаю покой.
Мы углубились в лабиринт рифов, протянувшихся к югу от Рас-Гуркумаха, и угодили в тупик. Сейчас невозможно повернуть назад из-за того, что солнце светит в глаза и мешает разглядеть цвет воды. Придется подождать до следующего утра, когда солнце переместится за наши спины.
Берег еще очень далеко, и видны лишь очертания гор. Несмотря на сильный ветер, море совершенно спокойно.
Со стороны берега к нам быстро приближается странное судно, похожее на большую галеру. Я приказываю зарядить ружья, ибо об этих местах идет дурная слава. Внезапно грозный корабль-призрак превращается в заурядную пирогу с двумя гребцами. Мы стали жертвами оптического обмана — казалось, что неизвестное судно удалено от нас более чем на две мили, в то время как оно было совсем рядом.
В лодке сидят двое рыбаков-арабов — видимо, отец и сын. Они явились к нам за табаком, сахаром и прочей снедью. Когда они узнают, что мы задержались среди рифов по собственной воле, на их лицах появляется разочарование. Видимо, они решили, что мы потерпели крушение; в этом случае судно стало бы легкой добычей для здешних жителей. Не исключено, что этих симпатичных арабов послали сородичи на разведку.
Я спрашиваю, как найти выход в открытое море, и они указывают на довольно широкий фарватер, обозначенный на моей карте как тупик. Следуя по нему, судно приблизится к берегу и угодит в еще более хитроумный лабиринт. Ложь наших гостей убеждает меня в том, что парусник привлек внимание береговых жителей. Разведчики, явившиеся под видом просителей, вернутся домой и расскажут о нашем бедственном положении. Мы попали в мышеловку и прикованы к этому месту до утра. Я заявляю старому арабу, что он останется у нас до тех пор, пока мы не выйдем из рифов, и приказываю поднять на борт его пирогу.
Почувствовав себя пленником, он предлагает вывести нас из лабиринта до наступления ночи. Я соглашаюсь, ибо теперь он знает, что ему непоздоровится, если он попробует нас обмануть. Он заводит нас в такие дебри, куда я ни за что не рискнул бы забраться. Проходы настолько узки, что приходится вести судно с помощью багров. Мне все время кажется, что судно сейчас сядет на мель. Приставив револьвер к виску лоцмана, я заявляю, отнюдь не шутя:
— Если только судно коснется дна, я отправлю тебя с сыном на съедение акулам.
Эта угроза, в которой араб ничуть не сомневается, оставляет его равнодушным. Оказавшись в безвыходном положении, он, подобно всем мусульманам, смирился со своей участью. Я вижу, что мои слова окончательно парализуют его волю, и боюсь, что он не справится со своими обязанностями. Однако, пропетляв в лабиринте полтора часа, мы проходим опасную зону без происшествий и вновь возвращаемся в центральный фарватер. Теперь можно включить двигатель и выбраться из рифов до того, как стемнеет.
Я выпускаю лоцмана на волю, вручив ему на прощание небольшой подарок. Мне кажется, что я заслужил его уважение, и, если когда-нибудь еще мне доведется побывать в этих краях, он встретит меня как желанного гостя, разумеется, при условии, что я не окажусь безоружным.
У выхода из рифов расположен островок, где на высоком холме находится могила шейха Мирбата, и тут же раскинулся рыбацкий поселок с неплохой якорной стоянкой. Раскалла вспоминает, что в детстве знавал здесь богатого араба-судовладельца, у которого можно было бы оставить юного Мухаммедана. Однако местные суда курсируют по Суэцкому заливу и даже доходят до Суэца, поэтому лучше не возбуждать любопытства обитателей поселка присутствием европейца, и еще до наступления ночи мы становимся на якорь в бухте к югу от острова.
Я вижу суда, стоящие у причала в бухте, расположенной севернее, к которой подступают хижины и дома с плоскими крышами. Кадижета и Шехем отправляются на переговоры с местными жителями. Возвращаются примерно через час в сопровождении трех спутников, и один из них, судя по сединам и великолепному серебряному кинжалу за поясом, видимо, знатная особа. Двое других, скорее всего, его слуги.
Я спускаюсь в машинное отделение и с помощью Мухаммеда Мола принимаюсь отвинчивать головку цилиндра мотора. Теперь, когда я перепачкан в смазке и одет в грязные лохмотья, во мне невозможно признать европейца.
Юсуф, играющий роль капитана, оказывает гостю достойный прием. Меня же представляют ему, как механика-марокканца. Мое искусство производит на старого араба неотразимое впечатление. Глядя, как я открываю чрево машины и копаюсь в ее внутренностях, после чего она не перестает работать, он заключает, что я наделен колдовскими способностями или даром целителя, и просит у меня лекарство от кожной болезни, ибо все его тело покрыто лишаем. Я живо изготовляю волшебную мазь из смеси серы и жира и предписываю ему натираться этим средством каждый вечер после молитвы, обещая, что через неделю он будет здоров.
Тем временем Шехем ведет торг по поводу раба со спутниками важного гостя. Но продать Мухаммедана оказывается труднее, чем мы предполагали. Для этого требуется заверенное кади свидетельство, подтверждающее, что данный раб был приобретен за определенную цену и является законной собственностью хозяина.
Подобный закон существует или существовал раньше в Эфиопии. Мне рассказывал об этом ученый-антрополог Гриоль, с которым произошел следующий забавный случай.
Абиссинский вождь подарил ему молодого раба, тот, видимо, был украден или забрел к нему сам. Через некоторое время в довольно крупном городе Гондаре некий человек узнал в этом парне своего раба и обратился с жалобой к властям. Суд постановил, что Гриоль должен не только вернуть раба, но и пойти в услужение к его законному владельцу. Это случилось в 1933 году. Разумеется, приговор не был приведен в исполнение, но у Гриоля сохранился любопытный документ с текстом решения суда.
В арабских странах существует такой же закон, и я заставил Шехема отказаться от его намерения. Я послал старому шейху волшебную мазь с молодым рабом, наказав ему вернуть мне пустой сосуд на следующий день. Но я не стал дожидаться возвращения Мухаммедана и той же ночью отдал приказ к отплытию. Таким образом мы наконец избавились от юного невротика.
Мы прибыли в окрестности Мувайлиха за три дня до встречи в заливе. Теперь, когда мы находимся под надежной защитой арабского берега, никакие ветры не помешают нам прибыть на место в назначенный час.
Вся бухта у входа и к востоку от залива Абака совершенно пустынна. Не видно ни корабля, ни рыбацкого баркаса — лишь цепь полуприкрытых водой рифов протянулась насколько хватает глаз. Море раскинулось бескрайним лучезарным ковром, переливающимся зелено-голубыми красками с причудливыми оттенками на фиолетово-розовом фоне неба. Неровная цепь аравийских гор и величественный синайский массив замыкают вдали северный полукруг горизонта. Нигде я не видел столь удивительно чистых, сочных и гармонически сочетающихся красок. На рассвете и закате небо окрашивается в божественные, не поддающиеся описанию тона. Ни один художник не смог бы отобразить их на своем полотне.
Впрочем, я уже рассказывал об этом в «Контрабандном рейсе». Но эти картины оставили в моей душе такой неизгладимый след, что я никогда не устану о них вспоминать. Поэтому да простит мне читатель некоторые повторы.
В южной части Суэцкого залива обычно дуют неистовые ветры, причиняющие небольшому судну сильные неприятности.
В назначенный день я вхожу утром в бухту и укрываюсь за небольшим мысом, где мы договорились встретиться. Свидание должно состояться в четыре часа дня, но море неспокойно, и лучше стоять на якоре, чем бороздить залив в ожидании встречи. Еще до рассвета мы швартуемся у берега, надежно укрытого от ветра. Небо залито светом, воздух свеж и прозрачен, все дышит спокойствием.
Я приказал поднять на палубу бидоны с шаррасом, чтобы заранее подготовиться к переброске груза. В случае опасности можно будет быстро выкинуть их за борт. Я обозреваю берег в подзорную трубу — все безлюдно и голо, да и кто может забрести в этот затерянный край?
Выпив кофе, я спускаюсь на землю с тремя матросами, чтобы осмотреть местность и выбрать тайник на случай, если сегодняшняя встреча не состоится. Нужно заранее все предусмотреть, ибо мне не хочется оставаться в заливе со столь опасным грузом.
Юсуф поджидает нас на борту вместе с другими матросами.
Мы пробыли на берегу с четверть часа, когда один из моих людей заметил двух всадников, скачущих крупной рысью с юга берегом моря. Я с трудом различаю их, ибо и одежда и несущие их животные своей окраской сливаются с местностью. Это пограничники, и я понимаю, что нам не удастся спокойным шагом дойти до лодки, спустить ее на воду, добраться до судна и оказаться вне досягаемости для выстрелов. Если же мы обратимся в бегство, все будет испорчено. Поэтому нужно смириться с неизбежным и постараться найти выход из положения.
Мы продолжаем прогуливаться по пляжу, гоняясь за крабами и морскими птицами, словно дети. Всадники приближаются, и мы направляемся к ним со спокойной улыбкой. Увидев, что мы не собираемся бежать, пограничники-египтяне — сержант и солдат — успокаиваются и немного замедляют шаг.
После традиционных приветствий я объясняю им по-арабски, что мы вынуждены были стать здесь на якорь из-за встречного ветра и для починки снастей.
Сержант заявляет с важным видом, что должен осмотреть судно. Нет ничего проще — я приглашаю его в лодку, и Кадижета даже расстилает на переднем сиденье свой тюрбан. Но в последнюю секунду сержант посылает вместо себя солдата, а сам остается на берегу с верблюдами. Оказавшись в одиночестве среди черных людей непонятной расы, египтянин явно чувствует себя не в своей тарелке, и по мере того, как мы приближаемся к «Альтаиру», его страх все возрастает. Я очень рассчитываю, что это помешает ему осмотреть судно как следует. Да и что он может сделать?
Если он будет настаивать на том, чтобы открыть закупоренный груз, мы тотчас же снимемся с якоря и высадим его на противоположном берегу. Правда, сержант может открыть с берега стрельбу, но благодаря попутному ветру мы в мгновение ока удалимся на безопасное расстояние. Поэтому я поднимаюсь на борт «Альтаира» с легким сердцем. Я сразу же вижу, что Юсуф подготовился к встрече пограничников. Он расстелил парус поверх бидонов, и все матросы усердно занялись его починкой.
Я тотчас же отвожу пограничника в машинное отделение. Оказавшись в темном чреве судна, он окончательно теряет присутствие духа и, спотыкаясь, пробирается в носовую часть, где брезжит чуть больше света. Но тут перед взором солдата предстает Кадижета, небрежно смазывающий лезвие своей джамбии. Затем египтянин наступает на что-то мягкое — разбуженный Раскалла вскакивает и бросается на него с кулаками. Обезумевший от страха солдат мчится к выходу, не разбирая дороги. Пробегая по палубе, он наступает на парус, под которым спрятана контрабанда, но ничего не замечает, одержимый одной-единственной мыслью — скорее вернуться на берег. Я предлагаю ему чаю, но он уже уселся в лодку. Я доставляю его к сержанту и показываю ему на прощание свой карантинный патент. Но пограничник не умеет читать, и мне приходится написать на клочке бумаги сведения о судне для его начальства. Я сочиняю: итальянский парусник, направляющийся из Могадишо в Палермо. Капитано: Данте Алигьери. Пироскафо: «Виргилий» и т. д.
Пограничники садятся на верблюдов и продолжают свой путь к северу. Вечером они будут уже в Суэце. Я радуюсь, что все обошлось. Если бы я высадил солдата на другом берегу, то не смог бы больше появляться в этих краях. Но Юсуф, благодаря своей находчивости, нашел выход из положения.
— Если бы он упирался, — спокойно говорит он, — пришлось бы пристрелить обоих, а затем утопить всех, и людей, и животных.
В этих словах проявляется грубая воинственная натура данакильца. Что стоит для него убить человека или умереть самому, если речь идет о защите своего племени, своей семьи или своего добра. Бедуин, не колеблясь прикончит любого, кто будет покушаться на его ягненка стоимостью в десять франков.
Юсуф печется обо мне как родная мать, когда я болен; он, не раздумывая, отдаст свою жизнь, чтобы вызволить товарища. Но, если на него нападают, он готов на все, чтобы уничтожить врага.
Все его сородичи таковы, но в Юсуфе эта черта особенно поражает из-за его всегдашней мягкости и чувствительности. Подобные противоречия не понять тем, кто никогда не пытался заглянуть в душу этих первобытных людей. До чего же нелепо судить туземцев по нашим законам! Для них следует создать особый, соответствующий их обычаям кодекс.
Мы прячем пирогу за скалой, и Мола садится в кустах, чтобы следить за берегом во время нашего отсутствия. Я тотчас же снимаюсь с якоря, чтобы не вызывать у пограничников подозрений. Мы проводим весь день в открытом море и возвращаемся только к четырем часам. Мола сообщает, что все спокойно и никто больше не приходил.
Вскоре на севере появляются два паруса — большая палубная шлюпка, похожая на рыбацкий баркас, и небольшая лодка. В шлюпке находятся матросы в голубых рубахах и белых колпаках, а в лодке сидят Ставро и Горгис.
Когда я рассказываю им об утреннем происшествии, они меняются в лице — я и не ожидал, что они так перепугаются. Им всюду мерещатся засады и облавы, и они наперебой принимаются расписывать мне воображаемые ужасы, которые может повлечь встреча с пограничниками. Но мне не страшно. Правда, я возвращаюсь домой налегке, в то время как они еще два-три дня будут бороздить воды залива, прежде чем встретятся с караваном верблюдов.
Мы перебрасываем груз в мгновение ока и расходимся, не теряя времени на лишние слова. Через час оба парусника исчезают на горизонте, и я остаюсь в море один, избавленный от бремени груза и забот.
Восемь дней спустя мы прибываем в Массауа, где я получаю известие о том, что груз благополучно прибыл на место назначения. Значит, встреча с пограничниками осталась без последствий.
Окрыленный первым успехом, Горгис наконец решается доверить мне крупную сумму для важного дела.
В Джибути Мэрилл тоже горит желанием оказать мне финансовую помощь, в которой я уже не нуждаюсь. Однако в знак признательности за то, что он поддержал меня на первых порах, я делаю его своим компаньоном. Он может мне пригодиться, так как безвыездно живет в Джибути. Недавно он получил письмо из Египта от некого Троханиса, который предлагает поставлять ему гашиш. Разумеется, Мэрилл ответил отказом, ибо мы почуяли здесь подвох. Но это странное предложение не очень-то меня удивило. В Джибути столько греков, в свое время торговавших гашишем и, возможно, торгующих им по сей день; кто-то из них, возможно, разговорился со случайным попутчиком и рассказал о наших с Мэриллом делах. Это представляется мне вполне вероятным.