Получив телеграмму от Тернеля, я решил немедленно ехать в Бомбей. Он сообщает мне, что нашел способ регулярно осуществлять транзитные перевозки шарраса через Индию, и просит денег для покупки товара в Туркестане.
Добравшись до Адена на «Альтаире», я оставляю парусник на рейде вместе со всей командой и пересаживаюсь на английское почтовое судно «Мальва», следующее в Бомбей.
Я впервые путешествую как пассажир на английском пакетботе. Мои предыдущие недолгие рейсы на судах королевского флота носили своеобразный характер и не позволяли мне разглядеть подробности быта на English Mails. Мое прибытие на собственной шхуне, легкая пирога, доставившая меня с багажом на борт, и, кроме того, черная свита сразу же выделили меня из толпы пассажиров и вызвали ко мне симпатию у влюбленных в море англичан. В Джибути на любом французском судне отношение ко мне было бы совершенно другим — меня бы тотчас же сочли за выжившего из ума чудака, а вид моего парусника не произвел бы на завсегдатаев бара ни малейшего впечатления.
Меня особенно восхищает непосредственность и простота респектабельных англичан, резвящихся, как дети, когда мы выходим в море. Они ничуть не боятся показаться смешными и с самым серьезным видом присутствуют при невообразимых сценах. Так, две пожилые дамы затеяли бега деревянных лошадок и увлеченно дергают их за ниточки. Подобное зрелище вызвало бы у моих соотечественников приступ гомерического смеха. А вот престарелый джентльмен, который изо дня в день в течение часа скачет, обливаясь потом, через веревку вместе с маленькими девочками. Никто и не думает улыбаться, глядя на старого младенца, который занимается физкультурой ради гигиены.
Но к ужину все эти бесхитростные люди, следуя обычаю, облачаются в нарядную одежду и преображаются. Каждый занимает место, соответствующее его положению, и общается только с представителями своей касты. Офицеры в парадных мундирах, чопорные джентльмены в смокингах, юные и старые леди с чудовищными декольте торжественно восседают за столами, возглавляемыми судовыми офицерами.
Я не подумал захватить с собой смокинг, но даже если бы он у меня был, это ничего бы не изменило. Я надеваю к ужину свой самый красивый костюм из белого полотна и чувствую себя среди людей в черном как фасолина, затесавшаяся среди кофейных зерен. Я жду, что главный стюард, важный, как вестминстерский церемониймейстер, подойдет ко мне и, окинув меня презрительным взглядом, выведет из зала, но он молча, скупым жестом указывает мне на свободное место в конце стола. Никто не косится на меня, как на белую ворону — видимо, шхуна подняла мой престиж в глазах англичан, придающих огромное значение спорту.
Уже на второй день, когда я начинаю ориентироваться в обстановке, мне бросается в глаза худой человек небольшого роста с морщинистой лисьей мордочкой, выглядывающей из-под серой фетровой шляпы. Его одежда — серый непромокаемый плащ и легкие ботинки — столь же потрепана и бесцветна, как и их владелец, но по его элегантной, хотя и запущенной стрижке чувствуется почерк хорошего мастера, подобно тому, как аристократические манеры сохраняются в человеке наперекор всем ударам судьбы. На вид ему лет пятьдесят, но худоба и подвижность придают ему облик тридцатилетнего.
Я несколько раз поймал на себе его взгляд, и это меня не удивило, ибо я стал объектом всеобщего внимания, но он почему-то поглядывает на меня украдкой из-под своей надвинутой на глаза шляпы, делающей его похожим на сыщика из американского детектива.
На третий день я теряю незнакомца из вида. Он исчезает, видимо, заметив мой интерес. Я не придаю этому особого значения: море неспокойно, и, возможно, его укачало.
Я встречаю его снова лишь по прибытии в Бомбей. По-прежнему закутанный в плащ, в шляпе, надвинутой на глаза, он быстро спускается по трапу в сопровождении носильщика, который тащит его огромный чемодан с множеством наклеек, и уезжает в длинном лимузине.
В толпе встречающих мелькает расплывшееся в улыбке лицо Тернеля, которому я телеграфировал о своем приезде; он усиленно машет мне рукой.
Меня снова одолевают сомнения, и я, уже в какой раз, спрашиваю себя, не опасно ли использовать в качестве помощника в столь щекотливом деле человека, способного на поступки, о которых я рассказывал выше. Если бы я прислушался к своему внутреннему голосу, то отстранил бы от себя этого ненадежного субъекта, шокирующего меня своей безнравственностью. Но, видя, что он не мучается угрызениями совести после содеянного, я сомневаюсь, осознает ли он собственные поступки и, следовательно, правильно ли было бы безоговорочно его осуждать. Мне кажется, что он неспособен творить зло с умыслом. Он может от чистого сердца дать милостыню нищему или растрогаться из-за ерунды. Так, он воспитывает дома калеку — ребенка своего дальнего родственника, которому он ничем не обязан. Он почти разорился, чтобы спасти соотечественника от банкротства и т. д. Таким образом я преодолел инстинктивное отвращение к этому человеку и решил использовать его в своих целях, как ручного сокола или хорька. Кроме того, во мне говорил Дон Кихот, самонадеянно полагавший, что способен вытащить бедолагу из грязи, в которой тот увяз по уши. Впрочем, почти всем нам так или иначе свойственно подобного рода тщеславие, из-за него попадают впросак даже очень прозорливые люди.
Самонадеянная вера в то, что я сумею приручить Тернеля, была моей главной ошибкой. От подобных людей надо держаться подальше, как от сумасшедших, поскольку их действия при одних и тех же обстоятельствах носят непредсказуемый характер и могут в один прекрасный день спутать все ваши карты и привести дело к полному краху. Я же был тогда уверен, что Тернель достоин жалости. Его восхищенное отношение ко мне и заверения в преданности окончательно ввели меня в заблуждение.
Первым делом он поведал мне о том, что произошло за время моего отсутствия. Ему удалось раздобыть у своего приятеля Пинто выданное на мое имя разрешение на беспошлинный транзит шести тонн шарраса через территорию Индии и экспорт товара в Джибути.
Тернель знаком с одним индусом из Кашмира, скупающим меха в Туркестане. Через него можно будет приобрести неограниченное количество шарраса, что избавит меня от необходимости обращаться к торговцу из Хошиярпура, у которого я купил первую партию. Это значительно облегчает дело, ибо я не представляю себе, как можно получать товар из-за Гималайских гор.
По дороге к дому Тернеля он вновь делится со мной своими планами приобрести пароход. Его не покидает мысль о покупке «Кайпана». Он хочет показать мне свою мечту и везет меня в один из портовых доков, где стоят разобранные и отслужившие свое суда.
«Кайпан» — это старый переделанный китайский корабль береговой охраны водоизмещением в двести пятьдесят тонн. Его двигатель впечатляет своими размерами, но сам пароход годен разве что на металлолом. Тернель, который видит жизнь сквозь розовые очки, хочет доказать мне любой ценой, что железный корпус судна еще крепок, и с первого удара пробивает его молотком насквозь. Но, несмотря на это, он продолжает упорствовать: дело в том, что он, дескать, слишком сильно ударил и попал в наиболее поврежденное место, вдобавок расположенное над ватерлинией, — так что все это ерунда. Он как ребенок, желающий заполучить игрушку во что бы то ни стало.
Тернель просит заплатить ему комиссионные вперед, чтобы он мог сегодня же купить «Кайпан» — завтра уже будет поздно. Но я остаюсь непреклонным, предпочитая дождаться прибытия груза. Я не уеду из Бомбея до тех пор, пока товар не будет отправлен в Аден. Я уже послал деньги знакомому Тернеля: теперь нужно лишь терпеливо ждать, когда шаррас прибудет на границу Кашмира.
Придя однажды утром к Тернелю, я вижу издали выходящего от него человека, напоминающего фигурой таинственного незнакомца с английского судна. Мужчина быстро поворачивается ко мне спиной и усаживается в автомобиль, поджидающий его неподалеку.
Тернель встречает меня со смущенным видом.
— Вы знаете, — спрашиваю я с порога, — человека, который только что был здесь?
— Нет… Я вижу его впервые и ума не приложу, кто бы мог ему сказать, что вы ждете прибытия шарраса. Неужели вы по неосторожности кому-то об этом рассказали?
— Да, рассказал… вам, — отвечаю я, глядя ему прямо в глаза.
Он заливается идиотским смехом и выдавливает из себя:
— Да-да, действительно.
— И что же хотел от вас этот господин?
— Он предлагал продать ему всю ожидаемую партию за бешеные деньги — по тридцать рупий за фунт. Видимо, в Египте товар идет по немыслимой цене…
— Да, знаю, но сказать легче, чем сделать. Кто поручится, что вы довезете столь рискованный груз до места назначения? Если бы все было так просто, кто-нибудь уже занялся бы этим, не дожидаясь господина Тернеля. Поверьте, человек, который к вам приходил, служит в полиции. Впрочем, мне известны его приметы…
И я подробно описываю Тернелю незнакомца, что производит на него огромное впечатление, — ведь я видел его посетителя только со спины и не мог разглядеть его лица.
— Что вы ему ответили? Лучше, если вы не будете ничего от меня скрывать, иначе не избежать беды.
— У меня мелькнула та же самая мысль, когда я его увидел и предосторожности ради сказал ему, что мы осуществляем правительственный заказ… Но, должно быть, он мне не поверил.
— Что ж, почему бы и нет? — отвечаю я, посмеиваясь в душе над наивностью Тернеля.
Однако меня очень тревожит этот незнакомец, пытающийся найти подход к Тернелю. Следует раз навсегда положить конец их переговорам за моей спиной. Надеюсь, что сделать это еще не поздно.
— Вам известны его имя и адрес?
— Да, вот его визитка. Это англичанин по фамилии Эштон, он остановился в отеле «Тадж-Махал».
— Вы срочно назначите ему новую встречу, и мы проверим, насколько серьезны его предложения.
Встреча должна состояться на малолюдном загородном шоссе. Мы отправляемся туда в такси. Большой лимузин уже поджидает нас, и я тотчас же узнаю в выходящем из него человеке таинственного пассажира, которого я видел на борту «Мальвы».
Этот чистокровный англичанин говорит по-французски без ошибок, но с ярко выраженным акцентом. Чувствуется, что он из хорошей семьи, но, видимо, порвал с ней связь и производит сейчас впечатление опустившегося человека. Его тщательно выбритое лицо с первого взгляда поражает своими аристократическими чертами, но линия рта искажена брезгливой гримасой, потухшие глаза смотрят устало, на губах играет вымученная улыбка. Увядшее лицо бывшего светского человека напоминает поношенную маску, сквозь которую неумолимо проглядывает падшая душа, животная чувственность и другие гнусные пороки.
Англичанин держится уверенно и говорит с апломбом, пытаясь с ходу овладеть ситуацией и навязать нам правила игры. Тернель сразу же покоряется его воле, но со мной дело обстоит сложнее. Почувствовав мое критическое отношение, он с удивительной гибкостью меняет тактику. Как бы признав во мне равного, он начинает прощупывать меня, и я, в свою очередь, принимаюсь ломать комедию. Я разыгрываю прожженного авантюриста, с которым следует отбросить всяческие церемонии и прямо говорить о деле. Я быстро убеждаюсь, что англичанин послан купить мой товар одной из могущественных египетских группировок контрабандистов, некоторых главарей ее мне доводилось видеть. И тут я припоминаю письмо господина Троханиса.
Я делаю вид, что готов продать товар.
— Поговорим о господине Троханисе, — говорю я англичанину, — ведь это он вас уполномочил…
— Да нет же, нет, я не знаю такого человека…
— Если мы будем играть в прятки, милостивый государь, то мне остается лишь пожелать вам всяческих благ и откланяться. В подобных делах надо играть в открытую или выходить из игры. Да будет вам известно, что я состою в переписке с господином Троханисом и если он это от вас утаил, то, видимо, он не слишком заботится о ваших интересах.
Мои слова ошеломляют Эштона, и он несколько теряет былую уверенность.