За высоким мысом протянулась длинная песчаная коса. В нескольких кабельтовых от берега виднеется большой пароход, севший на мель несколько лет назад. Песчаный берег завершается южнее другим мысом, который часто принимают за подлинный мыс Гвардафуй, расположенный севернее, и терпят здесь крушение.
Моряки, следующие из Индийского океана, должны убедиться, что перед ними настоящий мыс, прежде чем заходить в Аденский залив. Низкий серый берег, сливающийся ночью с морем, вводит их в заблуждение: решив, что они уже в заливе, суда слишком рано меняют курс и разбиваются о прибрежные рифы.
В ту пору на подлинном мысе не было маяка: местные жители не хотели устранять природную ловушку, в которую ежегодно попадали по меньшей мере два-три судна.
У меня нет хронометра, чтобы определить нашу долготу, и поэтому разумнее всего было бы следовать вдоль берега до пятого градуса южной широты, а затем взять курс на восток. Таким образом, невзирая на возможные ошибки в расчетах, мы наверняка пересечем Сейшельскую банку. Трудно поручиться за точность в расчетах, тем более, что экваториальное течение устремляется к востоку с огромной скоростью, достигающей в эту пору более четырех узлов. Однако подобный маршрут значительно удлиняет путь и не позволит мне поспеть в Маэ к назначенному сроку.
Придется идти к островам напрямик через океан, рискуя отклониться к востоку. В таком случае судно не сможет приблизиться к островам из-за сильного течения, оно отнесет его к Зондскому проливу или еще дальше. При встречном ветре двигателю не справиться с течением.
Я выверяю маршрут с учетом этих факторов, чтобы оказаться на западе Сейшельской банки.
Еще восемь дней мы бороздим океан под всеми парусами, по-прежнему не зная своей долготы. Двадцатого февраля, в полдень, мы достигаем широты Маэ — четыре градуса сорок минут южной широты, и я тотчас же беру курс на восток, прямо на Сейшельские острова.
Небо заволокло туманом, и воцарился штиль. Из-за испарений видимость снижается до трех-четырех миль. Море кажется уснувшим, и приходится прибегать к помощи двигателя. По моим подсчетам, мы должны добраться до Сейшельской банки уже вечером. После заката мы бросаем лот каждые полчаса.
Следует уточнить, что Сейшельские острова расположены на обширной отмели, глубина которой составляет в среднем шестьдесят метров. Подводное плато, свидетельствующее о близости суши, протянулось более чем на сто миль, и его невозможно обойти стороной…
Ни в полночь, ни на следующее утро дна еще нет. По-прежнему стоят пасмурная погода и штиль, и судно движется со скоростью в пять узлов. В полдень лот еще не достиг дна!.. Я начинаю опасаться, что течение оказалось более стремительным, чем я предполагал, и отнесло нас к востоку от Сейшельских островов. Неужели мы не приближаемся к островам, а удаляемся от них?.. Мне трудно поверить в подобный просчет, хотя и невероятно, что при таком темпе мы до сих пор не вошли в зону банки. В шесть часов вечера все остается по-прежнему… Я решил не менять курса до полудня следующего дня, чтобы окончательно убедиться, что острова остались позади. Если это так, мы придем в Маэ с опозданием в пять-шесть дней и упустим Тернеля!
Я не решаюсь больше закидывать лот, чтобы избежать новых разочарований, и, запретив матросам прикасаться к нему до полуночи, отправляюсь спать. Но до меня снова доносится звон свинца о борт судна: несмотря на запрет, матросы тайком промеряют глубину. Они знают, что парусник, миновавший мыс Гвардафуй, должен следовать вдоль африканского берега и ни в коем случае не сворачивать на восток: считается, что там простирается бескрайнее море и нет никакой суши. Только преданность заставила их пуститься вместе со мной в столь дерзкое плавание. Теперь, когда они заметили мои колебания, их охватил безумный страх, и лишь мой авторитет удерживает их от бунта.
Наконец усталость берет верх, и я начинаю засыпать, но вскоре меня будят крики и топот босых ног по палубе. Рулевой сообщает мне, что лот наконец коснулся дна. Я забрасываю его еще раз и убеждаюсь, что глубина составляет тридцать морских саженей. Моя радость не поддается описанию. Теперь нам не страшны никакие ливни, ведь до Сейшельских островов рукой подать.
До утра никто не смыкает глаз, и я приказываю приготовить угощенье, чтобы отпраздновать событие, благодаря которому мой капитанский престиж поднялся на небывалую высоту.
На рассвете дождь все еще не прекращается; скопление облаков на горизонте указывает на близость острова Маэ, так как расположенная на нем гора в полторы тысячи метров высотой собирает вокруг себя тучи.
В полдень появляются очертания гористого острова, названного первооткрывателями островом Силуэт, и мы с любопытством вглядываемся в незнакомый пейзаж, столь непохожий на иссушенный солнцем берег, который мы покинули. Большая гора высотой в семьсот метров, поросшая молодой травой, вырастает прямо из моря. У берега она окружена кольцом кокосовых пальм, а ее оголенные гранитные вершины точно отполированы ливнями и туманами. Солнце пробивается из-за облаков, и множество водопадов, сбегающих в овраги по склонам, сверкают и переливаются в его лучах.
Чуть дальше виднеется большой остров Маэ. Его вершины тоже окутаны облаками, а подножие гор утопает в роскошной зелени. Огромные изумрудные деревья и яркая растительность ослепляют нас, привыкших к тусклым однообразным тонам бесплодной пустыни, буйством красок и свежестью.
Прежде чем перейти к дальнейшим событиям, я хочу описать остров Маэ. Читатели, не склонные совершать со мной экскурсию, могут пропустить эту главу.
Остров Маэ, как и другие острова Сейшельского архипелага, возвышается над морем отвесной скалой. Низменная часть между берегом и подножием гор составляет от силы пятьсот-шестьсот метров в ширину. Город, где находятся лавки, рынок и конторы, умещается на небольшом выступе длиной в полмили, расположенном на уровне моря. Тенистые улицы утопают в зелени великолепных деревьев. Повсюду бьют фонтаны со свежей водой, холодной, как вода горных рек. Сквозь зелень с одной стороны просвечивает светло-голубая гладь моря, а с другой — нависает почти отвесный склон поросшей лесом горы. Повсюду снуют коляски. Сначала это забавляет, но вскоре начинает причинять неудобство.
Остров окольцован довольно сносной дорогой, двигаясь по которой можно получить о нем исчерпывающее представление.
На протяжении трех миль дорогу со стороны горы окаймляют виллы в духе тех, что строили удалившиеся от дел парижане конца XVIII века. Кусочек старой Франции на фоне тропической растительности создает поразительный эффект.
Далее раскинулась кокосовая роща. Пальмы карабкаются по уступам нависших друг над другом гранитных скал, похожих на доисторических чудовищ.
Множество пенящихся потоков устремляются вниз каскадом между глыбами базальта, и отражающийся в их водах подлесок придает им загадочный зеленый оттенок.
Я вижу множество новых для себя деревьев: знаменитое хлебное дерево, немного смахивающее на вяз, его ветви гнутся под тяжестью плодов, по размерам превосходящих дыню. Существует тысяча способов приготовления этого ценного продукта. Спешащий путник попросту бросает плоды в огонь, и вскоре они становятся рассыпчатыми, как картошка, напоминая по вкусу каштан. Эти деревья растут повсюду, и человек может питаться одним-единственным плодом в течение двух дней. Рядом немало других деревьев со съедобными плодами: коричное, кофейное и дерево какао.
Море спокойно, как озеро, из-за множества островков и коралловых отмелей, защищающих этот благодатный берег от морских волн.
Там и сям виднеются бамбуковые хижины на сваях, в которых живут семьи рыбаков. На песке лежит перевернутая пирога, сушатся сети, в тени спит рыбак. Под навесом пальмовых листьев дымится костер, женщины стряпают еду, а голые ребятишки тем временем барахтаются в море.
Местные жители утратили свое лицо; они одеты в поношенные европейские костюмы, которые уродуют их, как грязная бумага лужайку. По дороге нам встречаются темнокожие деревенские «дамы» и «барышни» с напудренными потными лицами. Босоногие красавицы одеты в светлые кричащие наряды и шляпы, они лопочут на ломаном французском языке — так называемом креольском.
Жители, одетые на европейский лад, а также монахи, церкви и прихожане создают жалкую пародию на сельскую жизнь во Франции, и это не вяжется с окружающим живописным пейзажем. Подобной волшебной декорации больше пристали бы неведомый язык, языческие обряды и идолы, охраняющие тайну тропического леса.
Среди деревьев разбросаны фермы — владения бывших колонистов, приехавших сюда на поселение в надежде на дешевую рабочую силу. После отмены рабства все пришло в упадок, и их потомки довольствуются продажей урожая кокосовых пальм, не требующих никакого ухода.
Вот одна из таких ферм. От бывших владений уцелел только господский дом; от парка и сада, любовно возделанных первым хозяином в память о родине, не осталось и следа; дремучий лес начинается в десяти метрах от дома, напоминающего заброшенный охотничий павильон в некогда пышной барской усадьбе. Однако в доме еще живут: по трухлявой веранде разгуливают белые дамы, но ни одна из них тоже не носит обуви. Мне навстречу выходит хозяин дома — маленький худой старик с длинной белой бородой, не менее запущенной, чем его сад. Следом за ним бегут пятеро-шестеро его детишек от пяти до двенадцати лет. Это типичное семейство сельских жителей, которые кормятся плодами тропического леса — манго, бананами, цитрусовыми и прочими неведомыми мне фруктами. Деревья растут сами по себе и не требуют никакого ухода, подобно кокосовым пальмам, ежегодно дающим щедрый урожай.
Слишком легкая, ленивая жизнь делает людей вялыми, безвольными, инфантильными — эти черты встречаются в той или иной степени у всех креолов. Главным их занятием и предметом постоянных забот является совокупление, а в остальное время они предаются сиесте и пустым мечтам.
Этот неряшливый старик в грязной рубашке с оторванными пуговицами и протершихся штанах в другом месте сошел бы за нищего. Здесь же он — уважаемый человек. Завтра он отправится к обедне в сюртуке и цилиндре, его непричесанные жена и дочь нацепят шляпы, платья с оборками и замажут грязь на лицах толстым слоем рисовой пудры.
Хозяин дома говорит на безупречном, немного старомодном французском языке и держится церемонно. Он показывает неведомые мне плодовые деревья: например, дерево под названием «кошачья кака», получившее столь странное название из-за зловонного запаха плодов, вернее кожуры, под которой таится нежная белая мякоть с изумительным, напоминающим клубнику вкусом. Мальчишки взбираются на дерево с ловкостью обезьян и начинают трясти его ветви. Старик поясняет, что эти плоды излюбленное кушанье «вампиров» — столь пышно величают здесь обыкновенных летучих мышей.
Жители других островов часто приезжают в столичную церковь острова Маэ на красивых лодках с двойными парусами, оснащенными на европейский лад. Экипажи состоят из белых, то есть креолов без примеси черной крови. Эти люди сохранили внешность чистокровных бретонцев; у них белокурые волосы и голубые глаза, и они изъясняются на языке своих предков — западных французских крестьян, употребляя в речи архаические обороты времен Кольбера. Почти никто из них не говорит на официально принятом здесь языке, несмотря на усилие властей низвести французский язык до уровня креольского.
Черное население страны говорит на местном наречии. Это не коренные жители островов, а потомки рабов, захваченных французскими корсарами во время войн XVII–XVIII веков. Когда работорговое судно задерживалось линкором, его живой товар переправлялся в наши ближайшие колонии и делился между поселенцами. Рабов крестили, обращали в католическую веру и просвещали на свой лад, в результате чего эти негры со временем превратились в пьяниц, воров и бездельников, каковыми они являются по сей день.
Женщины, как и мужчины, предаются всевозможным грехам и передают по наследству своим детям множество венерических болезней.
Негры унизаны четками и медальонами с изображением всех святых. В воскресенье вечером они по привычке собираются возле церкви и становятся перед ней на колени, и совершающий службу капуцин благословляет скопом весь этот людской скот под звуки фисгармонии.
При виде негров, обращенных в христианство, я чувствую, насколько наша религия, будь то католицизм или протестантизм, не соответствует расам, стоящим на низших ступенях развития. Она действует на них отрицательно, развивая в их душах притворство и прочие грехи.
У белых же, наоборот, христианство творило чудеса, пробуждая в самых непросвещенных умах и грубых душах стремление к прекрасному и воспитывая в них добродетели. Религия заглушила у верующих присущее людям чувство эгоизма, заставляя их жертвовать собой ради идеи.
К сожалению, наши европейские филантропы никогда не проводили подобного сравнения. С тех пор как бессмертные принципы девяносто третьего года навязали нам мысль о всеобщем равенстве как догму, так что голос ассенизатора значит сегодня не меньше, чем голос академика, негры тоже считаются нашими братьями…
Но вернемся к прекрасным белым шхунам, которые ежедневно привозят сюда с соседних островов кокосовые орехи, бананы, корицу, сушеную рыбу и сочные плоды. Негры, обитающие на этих островах, также не работают. Они живут в основном за счет копры и кормят маленьких детей молоком кокосовых орехов. Единственное, что от них требуется, это раз в год залезть на пальму и стряхнуть с нее на землю орехи. Владелец участка собирает урожай и везет его на продажу. После этого можно снова целый год бить баклуши.
На многих островах растет между скалами, в тени кокосовых пальм, дикое коричное дерево. Его кору продают в первозданном виде, а из листьев получают масло. Примитивные приспособления для перегонки располагаются прямо в бамбуковых хижинах и распространяют резкий запах.
На большом и живописном острове Прален растет знаменитый морской орех — плод причудливой формы, обнаруженный первыми мореплавателями, попавшими в эти края. Орех не уступает размерами крупной тыкве, и его сросшиеся половинки напоминают ягодицы с характерными анатомическими подробностями. Пальма, на которой растет неприличный плод, достигает порой высоты пятьдесят метров. Женское дерево начинает плодоносить лишь после пятидесяти лет, и орех созревает около семи лет. В первые годы образуется белая студенистая мякоть, напоминающая вкусом незрелую кукурузу. Затем она затвердевает и становится похожей на слоновую кость. Эти гигантские пальмы растут только на острове Прален и не встречаются больше нигде в мире. Их плоды используют здесь лишь для украшения холостяцких жилищ. Мореплаватели долгое время считали эти орехи дарами моря, ибо экваториальное течение относит их на середину Тихого океана, за пятнадцать тысяч километров от берега.
Английское правительство взяло пальмы на острове Прален под свою охрану, точно исторические памятники, и запрещает кому бы то ни было до них дотрагиваться.
Я возобновляю свой рассказ, прерванный на том, что я заметил остров Маэ.