Предвидя близкую победу, Троханис хочет выглядеть великодушным. Он достает из пиджака кожаный портсигар и предлагает нам огромные сигары с золотым мундштуком. Мэрилл, очень обеспокоенный моим показным смирением, берет одну сигару, которая кажется чудовищно толстой в его изящных пальцах. Я же отказываюсь от дара, ибо он напоминает мне последнее желание смертника, и отвечаю, не поднимая глаз:
— Поскольку мы настроены на откровенный доверительный разговор, я должен выразить вам свое бесконечное сожаление по поводу того, что не смогу воспользоваться сказочным преимуществом, которое, несомненно, сулит нам покровительство господина Зафиро. Если я не ошибаюсь, речь идет о вашем земляке по имени Зафиропуло, приехавшем в Харэр в 1896 году, где, помимо прочих занятий, он набивал чучела птиц? Я наслышан об этом юноше с бархатными глазками и округлым задом, который приглянулся английскому консулу и поступил к нему на службу. Он стал, насколько мне известно, его личным переводчиком и соглядатаем, а также выполнял при консуле еще некоторые функции, но о них не принято говорить вслух… Главная его заслуга — в том, что он сумел удержаться на завоеванных позициях благодаря тонкому пониманию английского характера… Он убрал из своей фамилии окончание «пуло», и хотя она не стала после этого чисто английской, сам Зафиро сделался самым типичным британцем из всех секретарей миссии. Я не сомневаюсь, что его достоинства, находящиеся в основном ниже пояса, вознесли его на небывалую высоту, о чем мне остается только сожалеть.
Троханис пытается обратить мой панегирик в шутку.
— Бросьте, вам не к лицу злословие! Но от кого, черт возьми, вы узнали все эти подробности?
— От моего начальника господина Гиньони, я служил у него в Эфиопии в 1910 году в скромной должности клерка. Он говорил мне о «малыше Зафиро» с такой трогательной нежностью, что мне сразу стало ясно, какими чарами наделен ваш соотечественник.
— Ну что ж, если бы вы знали его лично, то, возможно, оценили бы его иначе и не отзывались о нем с такой иронией. Но оставим это, скажите мне лучше, почему вы отвергаете мое чистосердечное предложение, которым я хочу скрепить наш союз?
— Я благодарю вас за благородное намерение и не сомневаюсь в ваших искренних чувствах; более того, я с радостью ответил бы вам подобающим образом и вверил бы вам шаррас, если бы он у меня был…
— Как, у вас его нет! Вы его кому-то пообещали?
Мэрилл смотрит на меня с испугом, зная, что трюм моего судна забит товаром.
— Нет, милостивый государь, я его никому не обещал, но шарраса у меня на борту нет… Да-да, я не шучу… В Индии меня оставили с носом, что рано или поздно случается даже с самыми ловкими людьми. Мне продали мешки с землей.
В ответ раздается взрыв хохота. Троханис смеется до слез и, с трудом отдышавшись, вопрошает:
— Зачем же вы привезли подобный груз?
Я отвечаю с сокрушенным видом:
— Всему виной самолюбие, сударь, только самолюбие! Видите, с каким трудом мне далось это признание. Да, мне стыдно было сказать, что меня надули… Я хочу отправить подложный груз в Эфиопию, к черту на рога, чтобы никто никогда не узнал о моем позоре…
Ошеломленный услышанным, Троханис говорит изменившимся голосом:
— Не может быть…
— Если вы мне не верите, можете сами в этом убедиться. Пора высаживаться на берег, слышите, с катеров уже сигналят задержавшимся на судне пассажирам. Мы с вами поднимемся на борт «Альтаира», прибывшего сегодня ночью, и если вы хоть немного разбираетесь в гашише, то увидите собственными глазами, что находится в кожаных мешках… Они здорово сработаны…
— Значит, вы оставили настоящий шаррас у себя в Обоке?
— Как я мог это сделать, если ко мне был приставлен таможенный инспектор, наблюдавший за каждым моим шагом?
— Нет, нет и еще раз нет! Я все еще не могу поверить…
Мы выходим из читального зала, оставив Троханиса наедине со своими мыслями. Маска утонченного дипломата окончательно спала с его лица, и перед нами оказался заурядный мошенник с бегающим взглядом и звериным оскалом. Эмоции обнажают порой душевное уродство; так тина, лежащая на дне болота, всплывает на поверхность при малейшем волнении.
У наружного трапа мы встречаем спутников Троханиса — Минотиса и одного из приспешников Троханиса Абдульфата. Я уже видел Абдульфата, загорелого нескладного верзилу, вместе с его братом. Он неловко протягивает мне свою ручищу с мозолями от весел.
Абдульфат начинал свою морскую карьеру скромным бамбутом — так называют туземных моряков, которых дирекция канала посылает на ожидающие своей очереди суда для помощи в швартовых маневрах. Лодки бамбутов заполнены всяким хламом Made in Japan или Germany, и они предлагают его разморенным от жары пассажирам в память о Египте. Эти мелкие торговцы состоят также на службе у египетской полиции в качестве платных осведомителей.
Другой спутник Троханиса — египетский грек приятной наружности — говорит на всех языках Средиземноморья, в том числе и по-французски. Он представляется нам как адвокат и заключает меня в свои объятия. Минотис восхищается мной как легендарной личностью, похожей на Монте-Кристо, героя его любимого автора Александра Дюма. Подобно большинству египетских греков, он искренне любит французов и французскую литературу. С тех пор как пакетбот прибыл в порт, он не сводит бинокля с «Альтаира», виднеющегося в глубине рейда.
Мне кажется, что славный Минотис не состоит в банде Троханиса. Его используют как юрисконсульта и посредника и не посвящают в тонкости дела.
Рев сирены заставляет нас вздрогнуть и кладет конец взаимным любезностям, которыми обычно принято обмениваться в тесном проходе, задерживая движение. Мы спускаемся по трапу и садимся в катер.
На пристани я подаю знак своим людям в шлюпке, чтобы они доставили гостей на борт «Альтаира». Когда мой утлый челн приближается к ступенькам лестницы, Троханис отшатывается в испуге. Величественная осанка и королевские жесты мошенника не вяжутся с жалкой, перепачканной в мазуте посудиной, грозящей осквернить белизну фланелевых брюк. Он посылает вместо себя Абдульфата, но Минотис так жаждет оказаться на борту легендарного парусника, совершившего столь невероятное путешествие, что нам приходится взять его с собой.
Я спокоен за исход этого визита, поскольку шесть тонн настоящего шарраса, хранящегося в ста двадцати тюках, засыпаны землей с острова Маскали. Спустившись в трюм, Абдульфат открывает лишь два-три мешка и, не найдя в них желанного сокровища, разочарованно возвращается на палубу. Не понимая причины подобной метаморфозы, он смиряется с неизбежным, подобно всем бесхитростным душам, которые верят в чудеса и чураются необъяснимых вещей. Но Минотис с его романтическим воображением приближается к разгадке тайны. Он восторженно заявляет, что узнает почерк мастера, одним ударом опрокидывающего самые хитроумные ловушки. Лишь с неимоверным трудом мне удается отвлечь адвоката от этой мысли, направив его восторг в другое русло.
Абдульфат возвращается в гостиницу и дрожащим голосом докладывает Троханису, что мое судно на самом деле загружено землей, которая вдобавок пахнет гашишем. При этом он достает из кармана образец, основательно пропитанный характерным запахом. Явно удрученный Троханис старается не показывать своего разочарования и с улыбкой настаивает на том, что я припрятал настоящий шаррас в надежном месте. Я отвечаю ему с не менее лучезарной улыбкой:
— Если даже вы правы, сударь, признайте, что я просто взял реванш. Вы в свое время посылали меня на поиски, теперь извольте поискать сами. Но я тоже не собираюсь сидеть сложа руки… А теперь я прощаю вам все ваши угрозы, поскольку, как видите, они и гроша ломаного не стоили.
Все формальности по транзиту шарраса были улажены очень быстро; даже если бы товар значился под своим настоящим именем, власти не смогли бы помешать его провозу через территорию французского Сомали, где запрещен только импорт гашиша.
Когда багажный вагон был запломбирован, я почувствовал некоторое облегчение: целую неделю, до прибытия поезда на вокзал первой эфиопской станции Дыре-Дауа, можно было не заботиться о грузе. В Дыре-Дауа все составы и караваны должны выгружать товар, чтобы получить разрешение королевской таможни на его перевозку в глубь страны.
Дыре-Дауа находится у подножия горного массива Харэра, рядом с пустыней, простирающейся на триста километров до самого побережья. Это дикое пространство до сих пор надежно отгораживало древнюю эфиопскую Цивилизацию от нашествия европейских колонизаторов. Железная дорога стала первой трещиной, куда хлынули белые варвары, неся угрозу здешней культуре.
Я сажусь в пассажирский поезд, чтобы прибыть в Дыре-Дауа на несколько дней раньше груза и приготовить для него чистое помещение. Он останется там до тех пор, пока не будет достроен мой дом вблизи Харэра, где товар будет храниться сколько угодно.
Выйдя из поезда, я встречаю юного Киссонергиса, славного парня родом с острова Родос, который устроил на окраине города зверинец, где собрана вся африканская фауна — от крошечных колибри и ручных белок до жирафов, слонов и гиппопотамов. Леопарды, рыси и львы хранят гордое молчание в своих клетках, хмуро поглядывая на упитанных газелей, пощипывающих траву под носом у хищников, и терпеливо ждут своего часа. Обезьяны, в отличие от хозяев джунглей, оглашают воздух неистовыми криками, пугая посетителей. Киссонергис, привыкший к этому гвалту, взирает на животных со спокойной улыбкой сквозь полузакрытые глаза и говорит ласковым приглушенным тоном, словно боясь потревожить крикунов.
Я питаю большую симпатию к этому молодому человеку, всегда готовому прийти на помощь не только другу, но и просто соотечественнику, попавшему в беду. Мне не раз приходилось убеждаться в его честности, и я знаю, что на него можно положиться. Киссонергис согласился предоставить мне небольшое помещение во флигеле посреди своего двора.
В Дыре-Дауа, расположенном на высоте тысячи двухсот метров, довольно жаркий климат, и в отдельные дни стоит такой же зной, как в Джибути, но по ночам температура падает до пятнадцати градусов.
В Харэре, удаленном отсюда лишь на пятьдесят километров, высота гор достигает двух тысяч метров, и климат там совсем иной, почти как весной во Франции.
Я поручил своему приятелю греческому метису по имени Маркос, о котором я рассказывал в книге «Грозная земля Эфиопии», выстроить для меня дом на заброшенном клочке принадлежащей ему земли неподалеку от Харэра. Я рассчитываю хранить в нем шаррас, а также укрываться там с моими близкими от аденского зноя, царящего летом на побережье. Так появился мой оазис в Арауэ. Речная вода, оросившая бесплодную почву, за несколько лет превратила пустынный уголок в рай земной, где вдали от людской суеты я могу теперь предаваться воспоминаниям и воплощать свои замыслы в книги.
По прибытии вагона все обходится без происшествий. Никто из местных греков не проявляет любопытства, видимо, оптовое количество товара отводит от него подозрение. Один лишь Киссонергис в курсе дел, но я уверен, что друг животных меня не подведет. Сложив товар в отведенном помещении и закрыв его на замок, я наконец вздыхаю с облегчением — теперь нужно немного подождать, когда уляжется шум вокруг этой истории, которую я предал огласке, к великому негодованию Троханиса.
Я возвращаюсь в Джибути, чтобы перевезти свою семью в домик в пригороде Харэра, и узнаю, что Троханис уехал в Аддис-Абебу, вероятно, чтобы встретиться со своим приятелем Зафиро.
Мэрилл вручает мне письмо, отправленное из Египта; его прислал Горгис, которому я предложил купить весь мой товар, обещая переправить его по частям в удобное для него время. Уклончивый, равносильный отказу ответ Горгиса разбивает мои иллюзии относительно нашей дружбы, которую я сильно переоценивал, и лишает меня надежного рынка сбыта. Главный довод Горгиса заключается в том, что сейчас слишком рискованно переправлять товар, ибо за ним охотится банда Реиса вместе с таможней. До сих пор я считал, что банду возглавляет Троханис, но письмо Горгиса убеждает в том, что бразды правления захватил критский турок Реис — это опасный контрабандист и преступник, он не остановится ни перед чем. Тем не менее Горгис советует мне договориться с Реисом с помощью его посредника Абдульфата.
Мэрилл, прочитавший письмо, одобряет позицию Горгиса. Возможно, грек и прав, но ему явно недостает смелости, и мне не следует на него рассчитывать. Впрочем, это и к лучшему, ибо надежнее всего полагаться только на собственные силы.
Итак, Горгис меня покинул, значит, нужно искать других союзников. Мысль о том, что придется вступить в переговоры с бандитами, внушает мне серьезные опасения. Главное — держать их в неведении относительно причин подобного сближения и ждать, когда они сами сделают первый шаг.