Его другая рука освободилась из ее волос, и принялась гладить щеку и изгиб скулы, затем медленно двинулась вниз, через горло к воротнику чопорно застегнутой рубашки. Без спешки он стал расстегивать пуговицы.
Голос, который Рэчел с трудом признала своим, выкрикнул: “Нет!” — ее руки рванулись и уперлись в его грудь.
— В чем дело? — Его голос был хриплым, а тон нарочито насмешливым, но неровное дыхание выдавало его. — Неужели нагота после полудня тоже тебя шокирует?
Если он расстегнет еще одну пуговицу, Рэчел будет обнажена до талии, и он коснется ее груди и станет ее целовать. Тогда она пропала, окончательно и бесповоротно пропала.
— Ваша техника разочаровывает меня, сеньор, — ядовито заявила она. — Не думаете ли вы, что она несколько затаскана?
Она почувствовала в нем вспышку ярости и внутренне напряглась, но он лишь скатился с нее, разжав руки, будто держал в них что-то нечистое.
— Превосходно, сеньорита. — Голос его был очень тих, но в нем звучала нотка, которая больно задевала ее нервы. — Тебе придется до конца испытать ее, когда мы прибудем в Диабло.
Он поднялся на ноги, стряхивая пыль и стебли травы со своей одежды, и отошел к лошадям, оставив ее, расстроенную и заброшенную, самостоятельно подниматься с земли.
Рэчел не могла поверить собственным глазам, когда увидела поднимающуюся над вершинами деревьев струйку дыма. “Неужели цивилизация?” — не поверила она. Во всяком случае это было признаком, указывающим на жилье. Настроение у нее сразу улучшилось. “Но, — подумала она, — хуже уже просто не могло стать”. Хуже и быть не может, чем этот отвратительный, без единого слова проведенный в седле день.
Молчание между ними было похоже на ощутимую, почти реальную угрозу. Оно было наполнено мраком и враждой. Не один раз начинала Рэчел жалеть о брошенных ею словах. Но в тот момент было очень важно, совершенно необходимо, остановить Витаса, не дать ему соблазнить ее. Это произошло по очень серьезным причинам, которые по-прежнему оставались столь же существенными, — напоминала она себе.
Ну, что ж, ей это удалось, по крайней мере, отчасти. Он перестал ее ласкать, но она вовсе не убедила его отказаться от стремления овладеть ею, а это может привести к разрушительным последствиям.
Он ее напугал, — думала Рэчел. — Напугал тем, что заставляет ее чувствовать своею сдержанную силу, когда он ласкает ее, напугал той странной нежностью, которая, казалось, заставляла его сдерживать свою страсть, будто он чувствовал, что ведет ее еще не хоженой ею дорогой.
“Ну, так я убила все это, начисто уничтожила”, — с тоской подумала она. Чего теперь ей ждать вместо нежности? Бездушного обладания, по всей вероятности. Быть использованной до тех пор, пока он не удовлетворит движущие им гнев и желание. И если его нежность ее пугала, то одна мысль о том, что ей придется быть игрушкой для его чувственного удовлетворения приводила ее в настоящую панику.
Она поймала себя на мысли о том, что произошло бы, если бы она поддалась собственным инстинктам там, на горном склоне, и отдалась ему. Вероятно, они так и оставались бы там, — думала Рэчел, — или, если бы и решили продолжить путешествие, то их молчание было бы совсем другим. И возможно, они не искали бы ночлега в finca, к которой сейчас приближались. (Она уже заметила между деревьями крышу.) Они бы поставили где-нибудь палатку и спали бы обнявшись в ней.
В горле ее что-то больно сжалось, она сморгнула слезу. “О Боже, — думала Рэчел, — это не может происходить со мной. Я не хочу этого. Я приехала сюда, чтобы доказать, что я человек, личность, и вполне могу контролировать любую ситуацию. Что я больше, чем просто красивое лицо и тело и масса противоречивых эмоций. Я хотела заставить дедушку поверить, что могу совершить все, что мог бы сделать мужчина, если ему этого захочется. Я даже не могу сказать, что он меня не предупреждал, хотя ему, разумеется, и в голову не могло прийти, что я окажусь в таком положении”.
Да она и сама-то не могла себе этого представить. Созданный Ли образ Снегурочки в какой-то степени служил для нее защитой, которая прикрывала ее и позволяла зализать свои раны. В результате ей не надо было укорять себя за неразборчивость в связях. Что за очаровательные благополучные иллюзии в отношении себя она питала! До появления настоящего соблазна никто и понятия не имеет о собственной слабости. Одно она теперь знала наверняка. Если бы ласки Ли зажигали в ней хотя бы искру того огня, который раздувало в ней малейшее прикосновение Витаса, она давным-давно стала бы его любовницей. На самом же деле она позволила собственному безразличию обмануть себя и заставить поверить в образ, навязанный ей, и в то, что она не подвластна велениям страсти.
Теперь-то она поняла, что это вовсе не так. “Но что из того”, — мрачно размышляла Рэчел. Они выезжали на дорогу, которой, казалось, действительно пользовались люди. Пыльная каменистая дорога имела отпечатки колес. От звука лошадиных копыт тощий цыпленок перемахнул перепугано через дорогу прямо перед ними и скрылся в кустах с возмущенным квохтаньем. Где-то впереди залаяла собака. Еще несколько ярдов и они увидят дом, — благодарно подумала Рэчел и впервые заметила, как сильно она устала и какой грязной чувствует себя. Из того, что она видела до сих пор, можно было сделать вывод, что finca не являлась частью большой плантации. Речел нигде не видела признаков разведения бананов или кофе. Ей очень хотелось надеяться, что хозяева окажутся не слишком бедны, чтобы гостеприимство не было им в тягость. Рэчел чувствовала, что может вывалиться из седла от усталости. В тот момент, когда она об этом подумала, кусты раздвинулись, и появился мужчина с мотыгой на плече. Мгновение он смотрел на Витаса, как бы не веря собственным глазам, потом бросился вперед. Зубы его сверкнули в широкой улыбке, он выкрикнул какое-то приветствие. Она наблюдала, как Витас спешился и ответил на его приветствие.
Последовал разговор по-испански, слишком быстрый для того, чтобы Рэчел могла уловить его смысл. Но она догадалась, что Витаса просили объяснить, почему он здесь и почему у них третья лошадь, груженая вещами. Рэчел пришла к выводу, что Витас частенько пользовался finca для ночлега. Двое мужчин пошли вперед, ведя лошадей на поводу, а она ехала за ними, и в душе ее кипело негодование. Кроме одного короткого взгляда, брошенного в ее сторону, вновь появившийся человек ничем не проявлял своего внимания к ней, а Витас не сделал ни малейшей попытки ни представить ее, ни вовлечь в беседу. Что бы они там ни обсуждали, головы они склонили близко друг к другу, а голоса их были очень тихими и серьезными. “Должно быть, они ведут какой-то свой мужской разговор”, — с досадой подумала Рэчел. Когда она увидела дом, у нее перехватило дыхание. Он был чуть больше хижины, с проржавевшей жестяной крышей и широкой верандой, казавшейся довольно шаткой и окаймлявшей весь домик. На веранде было установлено что-то вроде плиты, и полная женщина склонилась над ней, вся поглощенная приготовлением пищи.
На ней было хлопчатобумажное платье и закрытый фартук, которые, как заметила Рэчел, носили и женщины в Асунсьоне. Волосы у нее были заплетены в косы и обернуты вокруг головы. При звуке приближающихся голосов она взглянула вверх, с коротким криком удовольствия бросила ложку, которой помешивала что-то в кастрюле, и, соскочив с веранды, поспешно кинулась в распахнутые объятия Витаса.
На пороге домика Рэчел заметила двух черноглазых детей, внимательно наблюдавших за их приближением. Она вздохнула. Дом, казалось, с трудом вмещал даже эту семью. Вряд ли в нем могло найтись место и для них.
Она въехала во дворик и сидела, не отводя глаз от шаткого строения. Подошел Витас и посмотрел на нее снизу вверх.
— Это мои добрые друзья, Рамон и Мария, — сказал он. — Они не говорят по-английски, так что тебе придется поверить мне на слово тому, что они рады принять тебя в своем доме.
Она тихо промолвила:
— Но мы не можем…
— Не можем что? — Он нахмурился, и лицо его стало мрачным и неуступчивым.
— У них так мало, — прошептала Рэчел. — Мы не можем мешать… брать у них.
Он сердито выдохнул.
— Ты просто виртуоз в оскорблениях, но будешь точить свои когти исключительно на мне. Ты не причинишь боли Марии, дав ей понять, что ее дом недостаточно хорош для заносчивой… — Он умолк на миг. — А сейчас слезай с лошади или я стащу тебя силой и дам тебе взбучку, которую ты давно заслужила!
Рэчел торопливо спешилась, с яростью косясь на него. Итак, он решил, что ее колебания вызваны заносчивостью, а не беспокойством и нежеланием причинять неудобства. Ну, и черт с ним! Пусть себе думает все что угодно! Она прошла мимо него навстречу хозяевам, гордо задрав нос, и испортила весь эффект этой сцены, споткнувшись и едва растянувшись во весь рост. Витас стоял в стороне и холодно наблюдал, а Рамон и Мария, охая от расстройства, бросились к ней и, подхватив ее под руки, довели до веранды и усадили в старенькое кресло-качалку.
Там она и восседала, как персона королевской крови, удостоившая своих подданных высокой чести нанести визит, когда Витас прошел следом за Марией и Рамоном в дом. Она сидела и сердито размышляла о том, что он вполне бы мог секретничать с ними и при ней. Однако ей пришлось признаться самой себе, какое большое облегчение крепко сидеть вот так и двигаться только тогда, когда тебе этого захочется. На шатком столике рядом с ней лежало что-то вроде веера. Рэчел дотянулась до него и стала обмахиваться, с удовольствием подставляя разгоряченное лицо под создаваемый движениями веера ветерок.
Она совершенно не представляла, в какую сторону они двигались. Все эти подъемы и спуски, а вместе с ними мрачные размышления, одолевавшие ее в дороге, совершенно запутали девушку, но, судя по температуре воздуха и влажности, можно было заключить, что они снова находятся на том же уровне, что были утром. Рэчел закрыла глаза и тут же снова открыла их, почувствовав прикосновение. Кто-то легко тронул ее за руку.
Один из детей стоял с ней рядом и протягивал ей стакан с каким-то фруктовым соком.
Рэчел приняла стакан и постаралась припомнить фразу из своего испанского разговорника, чтобы узнать имя ребенка и его возраст. Но малыш только застенчиво засмеялся и попятился к двери.
Рэчел отпила немного сока. Он был изумительно прохладен и, по всей вероятности, содержал огромное количество микробов. Ну, что ж, во всяком случае, жестокий приступ дизентерии мог бы послужить одним из способов избавиться от объятий Витаса.
Она услышала рядом шаги и вздрогнула.
Он проговорил холодно:
— Мария собирается приготовить для нас ночлег, но еще хочет узнать у тебя, не желаешь ли ты принять ванну. — Он заметил ее удивленный взгляд и продолжил насмешливо: — Ты совершенно права, разумеется. Здесь нет ванной комнаты, но зато есть большое корыто. Кроме того, Мария предлагает постирать тебе одежду.
— Но мы не можем заставить ее делать для нас все это, — запротестовала Рэчел.
Брови его сердито сдвинулись.
— Почему это?
— По-моему, это очевидно, — горячо сказала она. — Может быть, в твои привычки и входит эксплуатировать людей, но у меня такой привычки нет.
— Мария вовсе не считает, что ее эксплуатируют, — заявил он. — А что касается тебя, то я предупреждаю, Рэчел, что с этого момента ты будешь наказана за каждую неприятность, которую посмеешь мне причинить.
Она решила сделать вид, что не слышала его последних слов.
— Интересно, что думает Мария по этому поводу, поинтересовалась она. — Очень удобно, что она не говорит по-английски, и потому я не могу сама спросить ее об этом. Но неужели ты считаешь, что ей нравится жить где-то у черта на куличках в домишке, который, кажется, может развалиться от первого же дуновения ветра и… и без нормальных санитарных условий?