Он всегда восхищался мускулистыми, пропорционально сложенными телами, будь то тела зверей — льва, антилопы — или человека. Было выше его понимания, как одежда может рассматриваться и считаться более красивой, чем чистая, упругая и здоровая кожа. Разве пальто и брюки более изящны, чем нежные изгибы округлых мускулов, играющих под блестящей кожей?
В цивилизованном обществе Тарзан столкнулся с неведомыми ему раньше завистью, эгоизмом, грубостью, превосходящими все низменные проявления жизни, известные в диких джунглях. И хотя мир цивилизации дал ему любимую женщину и нескольких друзей, которых он почитал, даже больше — обожал, он никогда не мог воспринять мир людских страстей так, как, например, это воспринимаете вы или я, поскольку мы с детства знали немного или вовсе ничего о мире джунглей и не представляли иной возможной жизни, как только в цивилизованном мире. Сейчас с чувством облегчения Тарзан сбросил с себя наносную мишуру выдуманных приличий и устремился в родную стихию безо всякой одежды, кроме набедренной повязки. С собой он захватил лишь оружие.
Охотничий нож его отца висел на левом бедре, колчан со стрелами был переброшен через плечо, а торс крест-накрест опоясывала пеньковая веревка проверенной крепости, без которой Тарзан чувствовал себя почти обнаженным, как почувствовали бы себя вы, сбросив одежду и оставшись на улице в одних трусах. Тяжелая военная пика, которую он держал постоянно при себе, крепилась за спиной 'и довершала его вооружение и общий вид. Медальончик, украшенный бриллиантом, с фотографией матери и отца иод инкрустированной крышкой, который он всегда носил на груди, пока не отдал его Джейн в знак своей глубочайшей преданности еще до свадьбы, на обгоревшем теле отсутствовал. Джейн очень ценила этот подарок мужа, никогда с ним не расставалась и постоянно носила его. Но на теле убитой он не обнаружил заветного медальона. Поэтому в счет убийцам он поставил и кражу самой драгоценной для него вещи. Это еще усилило его ненависть. Вернуть обратно медальон, вырвать из поганых лап во что бы то ни стало!
К ночи Тарзан почувствовал, что после длительного путешествия даже его стальные мускулы нуждаются в отдыхе. Хотя преследовать убийц нужно было немедленно, требовалась скорость. Упорство в достижении цели и желание потребовать от немцев гораздо больше, чем «зуб за зуб» или «око за око», дает свой результат лишь с учетом элемента времени — не упустить!
Внешне, как и внутренне, Тарзан превратился в зверя, а у зверей время как единица измерения не имеет значения. Животные заинтересованы только в «сейчас», а поскольку это «сейчас» для них существует всегда, для зверя нет временных границ для выполнения тех или иных задач. Тем человек-обезьяна и отличался от животных, что сознавал — срок, отпущенный ему для мести, ограничен. Но как зверь он настойчиво стремился к цели, и жажда действия заставляла его ускорить движение.
Тарзан посвятил отныне свою жизнь мести, и месть стала его естественным состоянием. Он все свое время отдал погоне. Он почти не отдыхал в пути, но не чувствовал усталости! Его мысли были заняты горем и местью, но все-таки даже столь выносливый человек-обезьяна был сделать остановку для привала. Джунгли погрузились в ночную тьму.
Косматые тучи быстро неслись по небу, время от времени приоткрывая Горо луну, и предупреждали человека-обезьяну о надвигающейся грозе. Лесные дебри, тени, отбрасываемые тучами, заливали почти ощутимой на ощупь, густой, как деготь, чернотой. Для вас или для меня зловещая тьма была бы устрашающей с наполняющими ее шуршанием и треском сучьев. Временами воцарялось безмолвие, в котором даже не самое буйное воображение, присущее животным, приводит их к напряжению перед угрожающими им опасностями, иной раз мнимыми, но чаще вполне реальными.
Тарзан шел по следу, не обращая на таинственные звуки никакого внимания, но он все время был начеку. Он вспрыгнул на свисающие ветви деревьев. Острое чутье подсказало ему, что Нума притаился на его пути, приготовившись к прыжку и убийству. Затем он немного отошел в сторону от тропы, так как Буто-носорог продирался навстречу по узкому проходу среди густых зарослей. Он уступил носорогу дорогу, чтобы избежать ненужного столкновения.
Когда наконец Тарзан взобрался на дерево, луна уже была скрыта тяжелыми тучами, верхушки деревьев непрерывно раскачивались, а нарастающий ветер своим свистом заглушал звуки джунглей. Выше и выше забирался Тарзан. На одном из деревьев им была устроена в одно из прошлых его путешествий небольшая площадка из ветвей. Он отыскал ее.
Стало очень темно, темней, чем до сих нор, так как небо затянуло толстым слоем туч. Вдруг человек-обезьяна замер. Его чувствительные ноздри расширились, он втягивал воздух, озираясь вокруг, затем с быстротой кошки прыгнул с настила вверх, в темноту, поймал упругую ветвь, качнулся на ней, затем полез все выше и выше.
Что могло его заставить проделать эти быстрые движения в гуще древесной кроны? Вы или я, наверное, ни за что не заметили бы то гибкое тело, что в какое-то мгновение мелькнуло над ним и вдруг оказалось внизу. Но он покинул настил, стремительно прыгнул вверх, раздался громкий досадующий рев, и когда на какое-то мгновение из-за туч выглянула луна, даже вы наверняка заметили бы темную массу на импровизированной платформе, которая вдруг заворочалась. Когда ваши глаза привыкли бы к темноте, то вы увидели бы, что эта темная масса была Шитой-пантерой.
В ответ на кошачье урчание, низкое и свирепое, человек-обезьяна исторг из глубины своей грудной клетки низкий рык-предупреждение пантере, что она заняла логово, принадлежащее другому. Но Шита была не в настроении уступать, и с угрожающе поднятой оскаленной мордой уставилась на бронзового голого Тармангани. Очень медленно человек-обезьяна полз по ветке, пока не оказался прямо над пантерой. В руке у него сверкнул под луной охотничий нож, наследство его давно умершего отца. Оружие, которое впервые дало ему истинное превосходство над зверями джунглей. Тарзан надеялся, что ему не придется применить его, так как знал, что подобные стычки в джунглях чаще всего разрешаются лишь угрожающим рычанием. В джунглях принято блефовать, как и за карточным столом в салоне. Только жаждая любви и пищи, крупные звери нападают без раздумья.
Тарзан оперся о ствол дерева и склонился ниже к Шите. «Захватчица» — пантера привстала и приняла сидячее положение. Ее оскаленная пасть находилась в нескольких футах от лица человека. Тарзан закричал и пырнул ножом в морду кошки.
— Я Тарзан, человек-обезьяна! Это мое логово! Убирайся немедленно, или я убью тебя!
Хотя он говорил на языке Больших обезьян, понятном всем живым существам в джунглях, сомнительно было, что Шита поняла его слова, хотя дикая кошка сообразила, что эта безволосая обезьяна хочет согнать ее с удобной постели. Как молния, Шита откинулась назад и ударила лапой незваного гостя. Этот удар мог бы снести половину лица человека-обезьяны, но когти только свистнули в воздухе, не коснувшись его. Тарзан оказался проворнее? [Питы. Тогда рычащая пантера встала на все четыре лапы на маленькой платформе. Она не собиралась уступать свое место неизвестному пришельцу. Тарзан высвободил тяжелое копье и ткнул острием Шиту в рычащую морду. Шита отбросила копье лапой. Тарзан замахнулся вновь. Некоторое время длился этот кровавый поединок. Разъяренная кошка решила добраться всерьез до возмутителя спокойствия, но когда она попыталась прыгнуть на ветку, на которой сидел Тарзан, то ее встретило острое копье, направленное прямо ей в морду. Каждый раз это острие задевало самые чувствительные, самые нежные места ее тела, она рычала и отбивалась, но, наконец, ярость победила страх и боль. Она прыгнула туда, где засел Тарзан.
Теперь враги находились лицом к лицу на одной ветке. Шита предвкушала быстрое мщение, а в завершение и сытый ужин» Безволосая обезьяна с ее тонкими лапками и слабыми когтями явно беспомощна перед ее мощью.
Тяжелая ветвь согнулась под тяжестью двух зверей. Когда Шита осторожно ползла по ней, Тарзан, рыча, подался медленно назад.
Ветер усилился, поднималась буря, даже лесные исполины раскачивались, а ветка, на которой стояли друг против друга два врага, подломилась и начала падать, накренившись, как палуба корабля, опрокинутого штормом.
Луны теперь совсем не было в небе, но зигзаги молнии лиловым светом озаряли джунгли. Эти короткие яростные вспышки выхватывали из тьмы картину примитивных страстей, разыгравшуюся на надломленной ветке. Тарзан отодвинулся и прижался к стволу. Шита вцепилась в качнувшуюся ветвь, на ней уже почти невозможно было удержаться. Кошка, разъярившись от болезненных ран, нанесенных острым копьем, перешла границы осторожности. Она уже была в таком состоянии, что позабыла о драке, ей хотелось только удержаться, и в этот момент Тарзан решил напасть. С ревом, слившимся с ударом грома, он прыгнул к пантере. Та ожесточенно отмахнулась одной передней лапой, а второй судорожно вцепилась в сломанную ветку. Человек-обезьяна не собирался сперва убивать, но ему ничего другого не оставалось. Он прыгнул, пролетел в нескольких дюймах над поднятой когтистой лапой и опустился на спину хищницы. Когда он прикоснулся к ней, инстинкт охотника заговорил в нем, и он всадил свой нож зверю в бок. Шита взвыла от боли, ненависти и злобы. От ярости она обезумела.
Визжа и бросаясь из стороны в сторону, пантера пыталась сбросить голую обезьяну со своей спины. В какое-то мгновение она уцепилась за ветку, пытаясь спасти свою жизнь, но промахнулась. Падая вниз, во тьму с Тарзаном на спине, ни на минуту не выпускавшим ее из объятий, Шита пыталась вырваться. Оба рухнули на землю. Ни на одно мгновение человек-обезьяна не выпускал кошку из объятий, держа ее бьющееся тело мертвой хваткой.
Он вступил со зверем в смертельный бой, где существует неписанный закон джунглей — в такой битве должен погибнуть один либо оба, прежде, чем битва закончится. Шита была кошкой, хоть и огромной, поэтому она упала на четыре растопыренные лапы. Вес человека-обезьяны придавил ее к земле. Длинные нож снова впился в пушистый бок. Еще раз попыталась пантера подняться, но только для того, чтобы снова упасть на землю. Тарзан почувствовал, как гигантские мышцы внезапно потеряли свою упругость, тело под ним обмякло. Шита была мертва.
Поднявшись, человек-обезьяна поставил ногу на труп поверженного врага, поднял лицо к грохочущему небу, и, когда блеснула молния и разразился тропический ливень, из его груди вырвался жуткий победный клич обезьяны-самца.
Достигнув своей цели и отогнав врага от логова, Тарзан собрал огромную охапку веток и листьев и улегся, одновременно ими же и укрывшись. Несмотря на удары грома и яркие молнии, он немедля крепко заснул.
Дождь продолжался в течение двадцати четырех часов, это был теплый и обильный тропический ливень, поэтому, когда он стих, тропа, по которой следовал Тарзан, совсем размокла и исчезла в сырой растительности. Джунгли напитались влагой, идти по мокрому лесу было холодно и неудобно. Тарзан продрог и был в угрюмом настроении, пробираясь по лабиринту джунглей. Ману-мартышка дрожала, сидя в сырых листьях. Она недовольно ворчала при его приближении, но переставала болтать, когда он оказывался рядом. Даже пантеры и львы пропускали рычащего Тармангани, не приставая к нему.
Когда на второй день пути выглянуло солнце, .широкую открытую долину обильно залило живительное тепло. Тарзан отогрел свое бронзовое тело. Настроение его улучшилось; но все же он превратился в угрюмое грубое животное, настойчиво пробирающееся вперед, на юг. Он надеялся там снова отыскать след немцев.
Тарзан пришел в земли Немецкой Восточной Африки, и в его намерения входило добраться до скалистого кряжа западнее Килиманджаро, к суровым горным вершинам. Он готов был пересечь горы, затем повернуть к востоку вдоль южной стороны скалистой цепи и выйти к железной дороге, ведущей в Тангу.
Исходя из опыта, приобретенного среди людей, он полагал, что в направлении этой железной дороги, вероятнее всего, и будут наступать немецкие войска. Двумя днями позже с южных склонов Килиманджаро он слушал далекую канонаду пушек, доносящуюся откуда-то с востока.
Вторая половина дня выдалась мрачной и облачной, и когда Тарзан проходил через узкое ущелье, несколько крупных капель дождя упало на его обнаженные плечи. Тарзан тряхнул головой и поежился, выражая свое недовольство ворчанием, затем огляделся кругом в поисках убежища. Он изрядно промок и продрог. Ему хотелось побыстрее добраться к источнику пушечной канонады, ибо он знал — там немцы воюют против англичан. На какое-то мгновение его грудь наполнилась гордостью при мысли, что он англичанин. Ему захотелось встать в ряды бойцов и задать перцу этим бошам, но минутный порыв патриотизма быстро прошел. Он снова со злобой тряхнул головой.
— Нет,— пробормотал он.— Тарзан-обезьяна не англичанин, англичане — люди, а Тарзан — Тармангани.— Владыка Джунглей, однако, не мог скрыть от себя, от своего горя или от своей мрачной ненависти к человечеству в целом, что все же его сердце дрогнуло при мысли, что англичане восстали против немцев! Он сожалел, что англичане были человеческими существами, а не большими белыми обезьянами, кем он снова себя считал.— Завтра,— подумал он,— я пойду этим путем и найду немцев! — после чего приступил к поискам убежища от бури.
Вдруг он обнаружил низкое и узкое отверстие, которое было похоже на пещеру, у основания отвесной скалы, образующей северный склон горы... Вытащив нож, Тарзан осторожно приблизился к отверстому входу, так как понимал, что если это пещера, то, скорее всего, она служит логовом какому-нибудь зверю. Перед входом лежало много обломков камней разных размеров, таких же, как и те, что были разбросаны у подножия огромного утеса. Тарзан подумал, что если найденная пещера не занята никем, этими камнями он завалит вход и обеспечит себе спокойную и мирную ночь внутри убежища. Пусть буря свирепствует, Тарзан переждет ее в пещере. Пока стихия беснуется снаружи, ему внутри будет удобно и сухо. Тонкая струйка холодной воды пробежала по голой спине. Нужно было спешить. Тарзан подошел поближе к пещере и опустился на колени. Он обнюхал землю и тихо зарычал, его верхняя губа поднялась, обнажив зубы, готовые к схватке. Он узнал, кто хозяин пещеры.
— Нума,— пробормотал Тарзан и решил, что не остановится. Нума мог отсутствовать, и надо было обследовать пещеру в отсутствие льва.
Вход был так низок, что человек-обезьяна вынужден был встать на четвереньки, чтобы просунуть голову в отверстие, но сначала он осмотрелся, прислушался и повел носом во все стороны; обернувшись, обнюхал воздух и позади себя, чтобы не попасть впросак. При первом взгляде он увидел внутри пещеры узкий тоннель с поблескивающим дневным светом в дальнем конце. Внутри тоннеля поэтому не было темно, и человек-обезьяна мог легко увидеть, что ход в данный момент пуст. Осторожно продвигаясь вперед, Тарзан дополз к противоположному выходу, полностью сознавая, какой опасности подвергнется, если Нума войдет в пещеру навстречу ему. Но Нума не появился, и человек-обезьяна растянулся во весь рост у выхода, но тут он обнаружил еще один лаз и, двинувшись туда, оказался в глубокой скальной трещине. Стены ее с обеих сторон были отвесны, они пересекали крутой обрыв, образуя проход из внешнего мира в каменный колодец, полностью огороженный со всех сторон крутыми неприступными скалами.
За исключением обнаруженного им прохода из пещеры, другого входа в ущелье не было, каменный колодец был примерно в сто футов длиной и около пятидесяти шириной и, по всей вероятности, защищен наглухо от внешнего мира гранитными скалами, не пропускавшими воду за долгие годы его существования. Тонкая струйка с громадной снежной шапки Килиманджаро стекала по краю стены у входа в пещеру, образуя крохотную лужицу у подножия скалы, откуда небольшой ручеек сбегал в туннель и исчезал где-то в узком ущелье.
Единственное большое дерево выросло в центре узкого м глубокого каменного колодца. Пучки жесткой травы торчали то тут, то там среди камней, устилающих дно этого ущелья. Множество костей крупных животных валялось вокруг, среди них Тарзан заметил несколько человеческих черепов. Он поднял брови.
— Людоед! — пробормотал человек-обезьяна.— И видно по всему, что он побывал здесь сегодня ночью. Тарзан займет логово людоеда, а Нума может выть и бесноваться снаружи.
Человек-обезьяна прошел в узкое углубление ущелья, осмотрев все вокруг, и стоял теперь около дерева, довольный тем, что туннель был сухим и надежным убежищем на ночь. Он повернулся, чтобы продолжать свой путь к расщелине, служившей выходом, чтобы заложить этот единственный путь в убежище камнями на случай возвращения Нумы, но только успел подумать об этом, как до его тонкого слуха донесся шорох. Этот шорох заставил его замереть, устремив острый взгляд на жерло туннеля.
Через мгновение голова огромного льва с пышной черной гривой показалась в отверстии. Желто-зеленые глаза свирепо оглядывали все вокруг, они не мигая уставились прямо на неподвижную фигуру Тармангани, и из широкой груди хищника исторгся густой рык, верхняя губа приподнялась, обнажив мощные клыки.
— Ах ты, брат Данго-гиены! — закричал Тарзан, разгневавшись на то, что Нума возвратился так не вовремя, тем самым нарушив его замыслы хорошенько выспаться в сухой пещере этой ночью.— Я Тарзан-обезьяна, Владыка Джунглей! Сегодня я буду спать в твоей берлоге! Убирайся!
Но Нума не уходил. Вместо этого он взревел и продвинулся на несколько шагов по направлению к Тарзану. Человек-обезьяна поднял камень и бросил его в рычащую морду.
Никто никогда не может быть уверен в поступках льва. Он может поджать хвост и убежать при первой же попытке нападения на него. Так в свое время Тарзану удавалось запугивать многих из них. Но сейчас этот номер не прошел. Камень угодил в морду Нумы, в самое чувствительное для зверей кошачьей породы место — в нос, но вместо того, чтобы заставить зверя бежать, удар вызвал в нем дикую ярость.
Подняв хвост, Нума с угрожающим ревом бросился на Тармангани со скоростью, какую в состоянии развить курьерский поезд. За какое-то мгновение Тарзан взлетел на дерево и затаился в его ветвях. Там, присев на корточки, он дразнился и бросал угрозы царю зверей, а Нума продолжал кружиться под деревом и злобно рычать от ярости.
Дождь усилился, добавив к разочарованию Тарзана еще неудобства от холодного ливня; укрыться от него на дереве было невозможно. Тарзан был очень зол, однако лишь необходимость могла заставить его вступить в смертельную схватку со львом: он с его ловкостью, силой и умением мог потягаться со страшными мускулами, громадным весом, когтями и клыками льва, но сейчас даже не считал возможным спуститься и вступить в неравную и бесполезную борьбу лишь ради того, чтобы вознаградить себя какими-то удобствами. Поэтому решил оставаться на дереве.
Дождь усиливался, а лев ходил и ходил внизу, изредка бросая злобный взгляд наверх. Тарзан успел разглядеть поверхность скалы. Она была испещрена трещинами и вполне годилась послужить дорогой для спасения и побега. Он увидел несколько мест, где мог бы уцепиться ногой за шероховатость скалы. Возможно, такой путь и был сопряжен с некоторой опасностью, но шансов на успех было много; это дало бы ему возможность избежать схватки с Нумой: тот смог бы догнать его только в дальнем конце узкого глубокого ущелья. Нума же не обращал внимания на дождь и не подавал надежды, что собирается вскоре покинуть свой пост.
Тарзан начал уже серьезно подумывать, не лучше ли воспользоваться ненадежным шансом и вступить в борьбу со львом, чем оставаться мокрым, холодным и униженным на дереве; но только он подумал об этом, как Нума неожиданно повернулся и величественно зашагал по направлению к туннелю, даже не оглянувшись назад. В тот момент, когда он исчез, Тарзан легко спустился на землю и побежал к скале. Но лев, войдя в туннель, тут же выскочил обратно и бросился за убегающим человеком-обезьяной. Если удастся получить возможность хотя бы одним пальцем ноги упереться о выступ скалы, думал Тарзан, он будет спасен, но, поскользнувшись на мокрых камнях, рискует упасть прямо в когти Нумы, и тогда он, Великий Тармангани, будет беспомощен.