Мы проезжали Форест Лоун, старое кладбище. В воздухе, над телами блаженных, веяли такие мягкие волны тепла, что я вдруг ощутил острую тоску по покою, представив, как хорошо лежать на красивом кладбище и слушать органную музыку. Но затем я увидел руки водителя на руле, и это зрелище внезапно привело меня в ярость — огромные, немытые лапищи с длинными грязными ногтями. Просто невозможно спокойно смотреть.
Я протянул руку к пистолету. Марфельд убрал его, как прячут леденцы от младенцев. Мои движения были такими слабыми и вялыми, что я испугался. Он постучал стволом пистолета по костяшкам моих пальцев.
— Ну и как, соня? Проснулся?
Одеревеневший язык с трудом мне повиновался, и я еле выговорил:
— Ты, шутник, знаешь, какое наказание тебя ждет за похищение человека?
— Похищение? — У водителя было маленькое кривое лицо, которое довольно странно сочеталось с его массивным туловищем. Он скосил на меня глаза. — Что-то я не слышал ни о каком похищении. Тебе, должно быть, что-то приснилось.
— Да, — пробурчал Марфельд, — не пытайся меня одурачить, сыщик. Я пятнадцать лет служил в окружной полиции, так что знаю законы — что можно делать, а чего нельзя. Нельзя вваливаться в частный дом с оружием. Если ты это совершил, я имею право остановить тебя. Господи, да если бы я пришиб тебя на месте, на меня бы и дело не завели.
— Считай, что тебе повезло, — добавил второй. — Вы, ищейки, ведете себя так, как будто вам все позволено, даже убийства.
— Кое-кто и впрямь совершает убийства.
Марфельд резко повернулся и ткнул мне в бок пистолетом.
— Что такое? А ну повтори, что ты сказал! Я что-то не понял.
Мои мозги все еще были не на месте. Но все же при мне осталась капелька серого вещества, и я уже начинал соображать. Они не должны раньше времени догадаться, что я видел белокурую девушку, лежащую на полу в светлой комнате. Если она мертва, то лучше мне об этом не знать. Иначе можно считать, что я еду на собственные похороны.
— Так что ты там промямлил насчет убийства?
Марфельд с такой силой надавил на пистолет, что я почувствовал во рту вкус ржаного хлеба, который ел недавно. Пришлось собрать все силы, чтобы подавить это ощущение.
Через некоторое время Марфельду надоело тыкать в меня пистолетом, и он снова положил его себе на колени.
— Хорошо. Ты объяснишь все мистеру Фросту.
Он проговорил это таким многообещающим тоном, как будто хуже уже ничего не могло со мной случиться.
Лерой Фрост был не только шефом частного полицейского управления студии «Гелио-Графф». Он выполнял и другие обязанности, как весьма значительные, так и малозаметные. Он мог налагать наказание за распространение наркотиков или за управление автомобилем в нетрезвом виде. Знал, каким образом оказать на кого-то нажим, чтобы уладить дело о разводе или не довести до суда обвинение в изнасиловании. В его ловких руках умышленное отравление барбитуратом превращалось в несчастный случай с передозировкой лекарства. Одно время он служил заместителем начальника службы безопасности в вашингтонском телеграфном агентстве. Я едва был с ним знаком, ровно настолько, насколько мне требовалось.
Студия «Гелио-Графф» занимала целый квартал и была окружена высоким белым бетонным забором со стороны Сан-Фернандо. Мистер Перекошенное Лицо припарковал «линкольн» на полукруглой подъездной аллее. Фасад административного здания, украшенный белыми колоннами, легкомысленно скалился на солнце. Марфельд вышел из машины и опустил мой пистолет в карман своего пальто. Круглое отверстие, выпирающее под тканью, было направлено на меня.
— Пойдем.
Я повиновался. В вестибюле здания, в стеклянной будке, сидел одетый в голубое охранник. Еще один охранник в такой же униформе вышел из-за деревянной дубовой стойки и повел нас вверх по глухому, без окон коридору с наклонным полом из пробкового дуба и стеклянной крышей. По стенам тянулись ряды огромных фотографий— портретов звезд, которых Графф, а до него Гелиопулос, вывели на мировой киноэкран.
Охранник отпер дверь с полированной медной табличкой: «Служба безопасности». За дверью оказалась просторная полупустая комната, вся обстановка которой состояла из шкафов с картотекой и нескольких конторских столов. На столах были пишущие машинки, а за одной из них сидел мужчина в наушниках и стучал по клавишам как сумасшедший. Мы прошли в приемную, где не было совсем никого. Здесь Марфельд покинул меня, скрывшись за дверью с табличкой: «Л. Фрост».
Охранник остался со мной, правую руку он не снимал с кобуры. У него было бесстрастное серьезное лицо, как и должно быть у охранника. Нижняя челюсть так сильно выдавалась вперед, что напоминала толстый конец окорока, а рот казался маленькой узкой щелью. Он стоял, гордо выпятив грудь, подтянув живот, и, видимо, был совершенно уверен в том, что его голубая униформа является самым прекрасным мундиром на свете.
Я даже не попытался вступить с ним в разговор. Сел на жесткий стул с высокой прямой спинкой, у стены, и стал дожидаться. Тускло освещенная маленькая комнатка походила на приемную врача-неудачника, например не пользующегося популярностью дантиста. Марфельд вышел из кабинета Фроста с таким видом, как будто только что услышал, что ему придется немедленно удалить все зубы. Униформа, с виду похожая на человека, жестом пригласила меня войти.
Я впервые оказался в кабинете Фроста. Своими огромными размерами он соответствовал по крайней мере кабинету режиссера-постановщика, подписавшего долгосрочный контракт. Тяжелая, случайно подобранная мебель, видимо, попала сюда в разное время из разных кабинетов: кожаные кресла, небольшой горбатый английский диван, а также огромный письменный стол из розового дерева, в стиле ампир, на котором спокойно можно было играть в теннис.
Фрост сидел за столом, прижав к уху телефонную трубку.
— Прямо сейчас, — ответил он своему невидимому собеседнику. — Я хочу связаться с ней немедленно.
Он положил трубку на рычаг и перевел взгляд вверх, но не на меня, давая этим понять, что я для него не представляю никакого интереса. Откинувшись на спинку вращающегося кресла, он расстегнул жилет и не спеша застегнул его снова. Пуговицы на жилете были перламутровые. За спиной Фроста, на стене, висели скрещенные кавалерийские шашки и несколько фотографий видных политических деятелей с автографами.
Несмотря на всю эту мощную поддержку и вопреки названию своего отдела, Фрост выглядел неуверенным в своей безопасности. Внушительность, которую его лицу придавали густые коричневые брови, была обманчивой. Глаза с нездоровой желтизной смотрели мрачно. В последнее время он, видимо, резко похудел, кожа под глазами и под подбородком висела складками, как наполовину слезшая кожа змеи. Короткая спортивная стрижка только подчеркивала его усталый, болезненный вид.
— Все в порядке, Лэшмен, — сказал он, обращаясь к охраннику. — Ты можешь подождать за дверью. Мы с Л у Арчером давнишние приятели.
Тон его был ироничным. Наверняка он намекал на то, что однажды мы с ним обедали «У Муссо» и я совершил глупость, позволив ему уплатить по счету, так как он мог списать это как расходы на деловые нужды, а я не мог. Он даже не пригласил меня сесть. Однако я без приглашения уселся на валик одного из кожаных кресел.
— Мне не нравится все это, Фрост.
— Тебе не нравится. А я, по-твоему, в восторге. Я-то думал, что мы с тобой друзья и наши отношения строятся по принципу: живи сам и давай жить другим. Боже мой, Лу, надо доверять друг другу, или все расползется по швам.
— Ты имеешь в виду то грязное белье, с которым ты возишься ради своих клиентов?
— О чем ты говоришь? Я хочу, чтобы ты принимал меня всерьез, Лу, иначе это оскорбляет мое профессиональное достоинство. Не то чтобы я страдал больным самолюбием. Я просто так же, как все люди, зарабатываю себе на жизнь — маленький винтик большой машины. — Он скромно опустил глаза. — Очень большой машины. Знаешь ли ты, каковы наши капиталовложения в производственные средства, контракты, не выпущенные еще фильмы и так далее?
Он выдержал внушительную паузу. Я смотрел в окно на кинопавильоны, огромные, как ангары, и на ряд открытых съемочных площадок, изображающих песчаную набережную, городок на Среднем Западе, деревушку на морском побережье и улицу из какого-нибудь вестерна, где дюжины пластмассовых героев предпринимали смертельные прогулки. По всей видимости, студия сейчас не работала. Съемочные площадки были пустынны, фантастические декорации покинуты своими призрачными обитателями и беспокойными духами, создавшими их.
— Приблизительно пятнадцать миллионов, — проговорил наконец Фрост тоном священнослужителя, открывающего величайшую тайну. — Огромные инвестиции. А ты знаешь, от чего зависит сохранность этих денег?
— От пятен на солнце?
— Нет. Это не повод для шуток. Пятнадцать миллионов долларов — совсем не смешно. Я скажу тебе от чего. Хотя ты и сам знаешь, но все же я повторю еще раз. — Он назидательно покачал соединенными пальцами обеих рук. — Во-первых, от романтического ореола, окружающего нас, а во-вторых, от престижа фирмы. Эти две вещи зависят друг от друга и в значительной степени взаимосвязаны. Некоторые думают, что нынешняя публика проглотит все, какую бы отвратительную чепуху ей ни подсунули, но я знаю, что это не так. Я занимался изучением этой проблемы. Здесь можно просто растерять зрителей. Особенно в наши дни, когда кинопромышленность со всех сторон подвергается нападкам. Мы должны сохранять свой имидж. Престиж фирмы — я не преувеличиваю — имеет стратегическую важность. Это психологическая война, Лу, а я на передней линии огня.
— И поэтому твои солдаты нападают на мирных граждан? Ты что, ждешь от меня награды? Ордена, быть может?
— Ты не совсем мирный гражданин, Лу. Ты так быстро перемещаешься с места на место и совершаешь столько ошибок. Например, ты мчишься к Лансу Леонарду, посягаешь на его покой и ведешь себя довольно вызывающе. Я только что говорил с Лансом по телефону. Ты поступил с ним в высшей степени неэтично, и это тебе не забудется.
— Да, я вел себя довольно неосторожно, — признал я.
— Но по сравнению со всем остальным еще блестяще. Боже милостивый, Лу, а я-то думал, что ты всегда правильно оцениваешь ситуацию. Теперь мы подходим к финалу — ты пытался ворваться в дом к молодой женщине, не будем называть имени… — Он широко развел руки и опустил их, как бы не сумев выразить словами весь позор моего поведения.
— А что происходит в этом доме? — спросил я.