— Слушай-ка, ты, — приговоренный снова откинулся на пол и хмуро уставился в потолок. — Если ты родственник убитых, то приходи завтра сюда и злорадствуй себе на здоровье. А сейчас оставь меня в покое. Не поверишь, но мне бы хотелось провести свой последний день в тишине. Так что проваливай.
Не в меру жизнерадостный юноша немного помолчал, серьезно глядя на него. Потом, вздохнув, сказал:
— Хорошо, я уйду. Но пусть ты меня и не помнишь, мог бы ты мне кое-что пообещать? Сделать кое-что… Для меня.
Заключенный недовольно покосился на него. Но ему стало интересно, какую просьбу может исполнить человек, запертый в клетке среди пыльной площади, и он буркнул:
— Если это поможет тебе исчезнуть, почему бы и нет. Ну?
— Ты же знаешь, что вечером здесь будет большой праздник. Тебе, должно быть, не хочется, но заключенных по желанию выведут на него посмотреть. Даже, наверное, будут настаивать — на нем же должны быть все. Вообще, я приехал сюда, чтобы спеть здесь песню. Можешь согласиться и выйти послушать? Я тебя очень прошу!
Приговоренный задумался. Глупые речи радостного паренька ему пришлись совсем не по душе, но он был прав — настаивать будут. Так стоит ли трепать себе нервы. Возможно, лучше последний раз взглянуть на проклятый праздник. Но что ему до какой-то песни?
— Ты будешь петь что-то оскорбительное? — пришло ему в голову логичное объяснение всего происходящего.
— Ну зачем ты так! — укорил Тополь. — Нет. Я тебе зла не желаю. Ты ведь мне ничего плохого не сделал.
— Ладно, я подумаю, — коротко бросил он. — А сейчас проваливай уже. Я хочу спать.
— Я буду ждать тебя, Чертик! — воскликнул Тополь и, резко повернувшись, побежал через площадь.
— Эй, стой! — остановил его окрик заключенного.
Тополь обернулся.
— Откуда ты меня знаешь? — хмуро спросил окрещенный Чертиком.
Юноша улыбнулся, сделал какой-то странный жест рукой — словно бы провел дугу из макушки своей головы, — и был таков. Даже охранник, внимательно наблюдающий за развитием событий, удивился такой скорости беглеца.
— Ненормальный какой-то, — проворчал себе под нос заключенный.
Оставшись, наконец, в жалком подобии одиночества, он закрыл глаза.
— Мальчишка прав, — увидев, что нашумевший убийца умеет быть вполне мирным, осмелел охранник. — Будут настаивать.
Но разрушить иллюзию уединения ему не удалось. Заключенный предпочел его не услышать.
Он погрузился в свои мысли, размышляя о необычном посетителе. Действительно ли странный парень признал в нем старого знакомого? «С такими мозгами мог десять раз перепутать», — мрачно решил про себя заключенный. Но некто Тополь все равно никак не желал оставлять его разум.
Приговоренный попытался вспомнить, знал ли он его прежде. Нет, в последние годы такого фрукта ему точно не попадалось — уж он бы непременно запомнил, такие чудаки забываются с трудом. Да и провел он большую часть своей сознательной жизни в одиночестве. Только местные проходимцы порой завлекали его в свои темные компании. Ему они не нравились, но их явно привлекал его устрашающий вид. Они искали защиты от таких же проходимцев, и он никогда не мог отказать, хотя неизменно спешил уйти. Должно быть, из-за этого все и обернулось таким вот образом.
Но среди подобных людей светловолосые юнцы с широченной улыбкой ему не встречались. Может, дело было раньше? Возможно, они были знакомы в детстве? Он приложил все усилия, чтобы вспомнить те времена, когда был ребенком. Но, как он ни старался, ничего толком не вспомнилось. Только неизменный свет перед глазами, выхватывающий из темноты высокую траву окрестных полей. В высшей степени странное и бесполезное воспоминание. Но радостное «Чертик!» Тополя почему-то так хорошо с ним вязалось — точь-в-точь такое же странное и бесполезное явление… Как жаль, что он не остался таким вот ребенком, у которого и вспомнить себя толком не выходит. Ну почему все дошло до такого? Почему жизнь не вышла светлой и правильной?
В какой-то момент он и впрямь заблудился. По каким-то причинам все пошло не так, как могло пойти. Заблудился…
Солнце продолжало палить до самого вечера. Лишь к сумеркам оно сжалилось над окружающими, и, напоследок поливая землю багровыми лучами, даровало робкое тепло взамен беспощадной жары. Люди, однако, не спешили показываться на улице. Они успели до поры до времени позабыть о таком будоражащем событии, как поимка опасного убийцы, и усиленно готовились к предстоящему празднику. Наряжались простые жители, высыпались перед торжеством маленькие дети, готовились к выступлениям артисты и просто те, кому хотелось этим вечером отличиться. На площади начались серьезные приготовления — ее полили водой, основательно прибив пыль, и с впечатляющей скоростью стали сколачивать уже готовые части большой сцены. Начинали тащить свой товар многочисленные торговцы, ничуть не расстраиваясь, что сегодня им придется раздавать апельсины, персики, хлеб, вино и сладости совершенно бесплатно. Наученные опытом скупцы уже давно приспособились обходить это условие. Они с нетерпением ждали праздника и, конечно, немалой прибыли. От некогда сердечного, полного людской доброты праздника только и осталось, что музыка и песни, да всеобщая радость от них.
Клетки с заключенными отодвинули подальше — все равно следующим утром им предстояло опустеть. Запертые реагировали на всеобщую возню кто как. Один весь извелся от тоски, другой сидел в глубокой задумчивости и время от времени чему-то ухмылялся — у него разве что не на лбу было написано, что он планирует побег при первой же возможности. А возможности, когда их выведут из клеток полюбоваться на праздник, уж конечно, будут!
Один Чертик не обращал ни на что внимания. Он все лежал на спине и смотрел в потолок, размышляя, почему он вдруг стал Чертиком, и как с этим связан постоянный свет перед глазами — единственное воспоминание детства.
«Заблудился ты», — сказал ему неизвестно откуда и зачем взявшийся юноша по имени Тополь.
А ведь он и впрямь заблудился. Но откуда незнакомцу об этом знать? Неужто у него это на лбу написано? Как у дурачка в соседней клетке, невольно вещающего о планах на побег всем, бросившим на него взгляд. Да и не зря странный Тополь сделал непонятный жест рукой.
Думая об этом, Чертик невольно повторил это движение. Пальцы немедленно уперлись в особенно жесткую прядь, затерявшуюся среди куда более мягких волос. Он в задумчивости дернул ее, но не почувствовал ни малейшего признака боли. Прядь была какая-то странная. Будто бы и не прядь вовсе.
— Ты пойдешь на праздник? — вернул его к реальности голос охранника. — Они настаивают.
Чертик ответил не сразу. В голове само собой всплыло радостное лицо Тополя. Ему совсем не хотелось смотреть на беззаботное веселье взбалмошного люда, но во всем происходящем было что-то странное и даже интересное. Почему незнакомому пареньку захотелось поделиться с ним своей песней, если в ней и впрямь нет ничего оскорбительного? Терять было нечего. На душе и так паршиво, хуже быть просто не могло.
Он поднял взгляд. Перед его клеткой стоял не только охранник. Их было несколько, многие серьезно вооружены, и среди них — один из начальников города.
— Пойду, — мрачно бросил заключенный.
Дверь отперли, выход заслонили, и стражи бросились на него. Они тщательно сковали ему руки и ноги. Попутно доблестные охранники на всякий случай несколько раз ударили его кинжалами в ножнах. Но он и не думал сопротивляться.
После того, как все убедились, что он не может никому причинить вреда или убежать, его объединенными усилиями вывели из клетки.
— Чертик, — сказал глава города, вытаращив на что-то глаза.
Заключенный резко обернулся и посмотрел на свою тюрьму. Ему пришлось закусить губу от раздражения и гнева — на ранее пустой табличке было тщательно выведено угольком: «Чертик».
Охранник отрапортовал начальнику, что сюда приходил странный паренек, и именно он умудрился проделать это незаметно для всех, включая него. Страж извинился за свою невнимательность, но глава добродушно спустил ему это и даже посмеялся над отчаянным юнцом, так неразумно играющим с жестоким убийцей.
А Чертик с досадой подумал, что теперь он и впрямь Чертик. Ведь не может же врать надпись на его клетке?
На площади было уже полным-полно народу. Все веселились, как могли; со сцены доносилось пение. В темнеющее небо то и дело взлетали многочисленные огни. Вечер был очень темный и теплый. Но, несмотря на всепоглощающую радость в этот самый главный праздник маленького городка, все приходили в себя, мрачнели и отступали, когда сквозь толпу вели скованных заключенных.
Их без приключений проводили почти к самой сцене, где оставили в окружении вооруженных охранников. Кто-то еще норовил подобраться поближе к преступникам, чтобы отпустить злую реплику, но вскоре все утихомирились. На сцене пели песни и танцевали, музыка не останавливалась ни на минуту, ей перечили разноголосый говор и радостные крики. Души сами собой преисполнялись задором и счастьем. Даже заключенные вскоре перестали хмуриться и искать пути спасения. Завороженные происходящим, они вполне спокойно наблюдали за представлениями. Им тоже было хорошо.
Только один Чертик стоял, опустив под тяжестью цепей скованные руки и старательно отводя взгляд куда-то в сторону. На него все еще смотрели люди. Он был чужим в этой толпе, и никак не мог стать своим. Он отличался даже от других приговоренных. Ему хотелось только одного — чтобы все поскорее закончилось. Он уже жалел, что согласился выйти. Даже если кто-то настаивал.
И вот так, когда, не обращая внимания на веселую музыку, он со всей прилежностью отводил взгляд, ему вдруг приглянулся человеческий силуэт. Сперва он не понял, почему, но какие-то причины, вероятно, были. Ведь из огромной толпы не ищущий приюта взгляд уцепился именно за этого человека.
У него были длинные серебряные волосы. Именно серебряные. Не имеющие ничего общего с сединой, они спадали почти до пят. За ними с большим трудом можно было разглядеть фигуру в свободных одеяниях. Этот странный человек стоял в ровных рядах тех, кто неотрывно взирал на сцену. Он был не так уж далеко от Чертика, но на него почему-то никто не обращал внимания. Но как же можно не обращать внимания на человека с длинными серебристыми волосами.