Самолет, выглядевший на снегу как большая раненая птица, смутно темнел в сумрачном свете дня на расстоянии семисот или восьмисот ярдов к северо-востоку от нас. Трудно сказать, сколько раз нам придется ходить туда. С другой стороны, пройдет еще час или два, и этот, с позволения сказать, дневной свет померкнет, и тогда какой смысл повторять в темноте тот зигзагообразный путь, который мы вынуждены были проделать прошлой ночью? Поэтому с помощью Веджеро и Коразини я проложил прямой путь к самолету, расставив через каждые пять ярдов бамбуковые указатели. Некоторые из них мы взяли из туннеля, но в основном использовали те, которыми отмечали дорогу к самолету прошлой ночью.
Внутри самолета было холодно и темно, как в гробнице. С одной стороны он уже совсем обледенел, и все иллюминаторы затянуло плотной пленкой инея. В свете двух карманных фонариков мы и сами выглядели как привидения, двигаясь в облаках пара от нашего дыхания. В тишине слышны были странные хриплые звуки, которые люди производят при очень низких температурах, когда стараются дышать не слишком глубоко.
— Бог мой, ну и местечко! Прямо жутко становится! — сказал Веджеро и содрогнулся, трудно сказать, от холода или от чего-то другого. Он направил свой фонарик на мертвеца, сидевшего в последнем ряду. — Мы оставим их здесь, док?
Оставим, вы спрашиваете? — Я бросил в кучу на переднем кресле еще два портфеля. — А что вы имеете в виду?
Не знаю. Я подумал... Ну, ведь мы сегодня похоронили утром второго пилота.
Ах, вы об этом! Что ж, я считаю, что плато похоронит их достаточно быстро. Шесть месяцев, и весь самолет занесет снегом так, что его не найдешь. Но я согласен, здесь очень жутко. Пошли отсюда!
Проходя к кабине пилота, я увидел, как Коразини со скорбным видом трясет маленький портативный радиоприемник из эбонита, прислушиваясь к звукам внутри аппарата.
— Еще одна потеря? —спросили.
— Боюсь, что да. — Он покрутил диски, никакого эффекта. — Новая модель, но теперь ее можно только выбросить, док. По-моему, лампы. Все-таки захвачу его. Стоил мне двести долларов два дня назад.
— Двести? — Я присвистнул. — За эти деньги можно купить два. Джесс подберет вам лампы. У него несколько десятков в запасе.
— Бесполезно, — Коразини покачал головой. — Новейшая модель, вот почему он такой дорогой.
Захватите его, — посоветовал я. — Захватите, и вам его отремонтируют в Глазго. Слышите? Это Джекстроу.
До нас донесся лай собак. Не теряя времени, мы быстро выгрузили собранные вещи в сани Джекстроу. В багажном отделении мы обнаружили двадцать пять чемоданов разной величины. Чтобы перевезти все это в наш домик, пришлось совершить две поездки. Во время второй поднявшийся ветер дул нам прямо в лицо, взметая снежную пыль. Погода на плато в Гренландии самая неустойчивая в мире. И ветер, которого совсем не было последние несколько часов, вдруг вновь задул и неожиданно изменил направление на южное. Я не знал, что это нам сулит, но подозревал, что ничего хорошего.
Пока мы перевозили вещи, успели продрогнуть до костей. Коразини посмотрел на меня трезвым, оценивающим взглядом. Его трясло от холода, нос и одна щека побелели, и, когда он снял рукавицы, поврежденная рука тоже была белой, холодной и как будто неживой.
— Мы пробыли на открытом воздухе всего полчаса. Неужели это результат...
— Боюсь, что да.
— И нам предстоит пробыть на воздухе приблизительно семь дней и семь ночей! Боже милостивый! А эта старушка, мисс Ле Гард? А Брустер и Малер?.. — Он замолчал, невольно содрогнувшись от боли. А я подозревал, что нужно многое, чтобы заставить этого человека содрогнуться от боли. Энергичный массаж восстановил кровообращение. — Это почти самоубийство!
— Точнее, это игра! Или последняя ставка в игре, — поправил его я. — Самоубийством будет оставаться здесь и умереть с голоду.
— Вы очень точно сформулировали альтернативу. — Он улыбнулся, но глаза его смотрели по-прежнему холодно и решительно. — Хотя, пожалуй, вы правы.
В этот день завтрак состоял из чашки супа и крекеров: скудная пища в любых условиях и совершенно недостаточная для того, чтобы поддержать и согреть людей, которым предстояло работать на морозе в течение нескольких часов. Но ничего не поделаешь: если нам даже понадобится неделя, чтобы добраться до побережья, то лучше уж сразу садиться на рацион.
За какие-нибудь два-три часа температура воздуха вдруг резко повысилась, на плато такие явления — обычная вещь, и, когда мы выбрались из люка и направились к тягачу, начал падать снег. Повышение температуры не предвещало ничего хорошего: южный ветер принес с собой не только снег, но и высокую влажность. Холод стал почти невыносимым.
Мы содрали с тягача покрывавший его брезент, который тут же треснул и разорвался. Но теперь я уже не заботился о том, чтобы сохранить его, и наши гости впервые увидели то, от чего зависела их жизнь. Я медленно осветил тягач своим фонариком (на плато уже опустилась тьма полярной ночи) и услышал подавленное, почти беззвучное восклицание. После паузы Коразини произнес:
— Н-да... Наверное, вывезли его из музея, пока дежурный смотрел в другую сторону. — Он тщательно избегал проявления каких-либо эмоций. — Или, может быть, вы нашли его здесь в момент прибытия, забытый со времен последнего ледникового периода?
— Он, конечно, староват, — согласился я. — Довоенный. Но это все, что мы могли себе позволить. Британское правительство не столь щедро на расходы по случаю Международного Геофизического Года, как русские или как ваши правители. Узнаете? Это прототип, предок современного арктического тягача.
Никогда не видел такого. Чье это производство?
Французское. «Ситроен 10-20». Небольшой мощности, как видите, узкоколейный и слишком короткий для своего веса. На пересеченной местности настоящий гроб. По обледенелому плато ползет довольно прилично, но если выпадает хоть немного снега, то вам лучше пересесть на велосипед. Но это все, что мы имеем.
Коразини не сказал больше ни слова. Видимо, с него было достаточно, ведь недаром он был управляющим фирмы, производящей одни из лучших тягачей в мире. Правда, разочарование ничуть не повлияло на его энергию и непоколебимую решительность. Несколько последующих часов он работал как демон. Веджеро не отставал от него.
Не прошло и пяти минут с начала работы, как мы были вынуждены остановиться, чтобы натянуть на принесенные из туннеля алюминиевые шесты парусину и тем самым оградить тягач с трех сторон от снега и пронизывающего ветра. Ветер проникал даже сквозь несколько толстых слоев одежды, в которую облачились мои помощники. Под защитой этой парусины мы поставили также портативную масляную печурку: ведь иллюзия тепла это лучше, чем ничего. Несмотря на все эти меры, время от времени каждому из нас приходилось спускаться в домик, чтобы отогреть руки-ноги и вернуть жизнь в окоченевшее тело. Только Джекстроу и я, в наших оленьих одеждах, почти все время оставались наверху.
Джесс всю остальную часть дня был в домике, проведя около двух часов в безуспешных попытках наладить рацию, он махнул рукой и упрямо вернулся к восстановлению передатчика.
С первых же минут мы получили довольно четкое представление о трудностях нашей задачи. Эти болты и гайки так примерзли, что прошел добрый час, пока мы с ними справились. При помощи паяльной лампы приходилось отогревать каждую гайку, лишь после этого она поддавалась действию тяжелых клещей.
А потом началась сборка деревянных частей. Их было пятнадцать: три — для пола, три — для крыши, по три для боковых стенок и три — для передней стенки. Задней стенки не было, там был брезентовый полог. И каждую часть приходилось вытаскивать сквозь узкое отверстие люка и прилаживать одну к другой, подгоняя отверстия для болтов в деревянных частях к соответствующим отверстиям в соединительных металлических стержнях. На ледяном холоде это было адской работой. Монтаж только одной секции пола занял больше часа, и было похоже, что мы тут провозимся до полуночи, но внезапно Коразини осенила идея (в тот момент она показалась нам блестящей): собирать все секции в сравнительно теплой и освещенной кабине домика, а потом каждую собранную секцию извлекать из туннеля в вертикальном положении, предварительно прорезав в его ледяной крыше узкую длинную щель, ведь снеговой слой был не более одного фута.
После этого дело пошло немного быстрее. К пяти часам весь этот деревянный кузов был собран, и все работали как звери, надеясь закончить все через какие-нибудь полчаса. У большинства не было ни опыта, ни привычки к физическому труду, особенно в таких тяжелых и жестких условиях, но я все больше проникался уважением к этим людям. Коразини и Веджеро, казалось, вообще не знали, что такое усталость. Теодор Малер, этот молчаливый маленький человек, речь которого ограничивалась короткими «нет» и «да», «пожалуйста», «спасибо», работал неутомимо, самоотверженно и безропотно, извлекая из своего тщедушного тела энергию и силу, каких я бы никогда в нем не заподозрил. Даже сенатор, преподобный Смолвуд и Солли Ливии делали все, на что были способны. К этому времени все, даже Джекстроу и я, неудержимо дрожали от холода. От постоянного соприкосновения с металлом наши руки пришли в ужасное состояние, распухли и кровоточили, а перчатки без пальцев все время наполнялись осколками и кристаллами льда, которые уже не таяли.
Мы как раз успели разместить внутри кузова четыре раскладушки и были заняты выведением дымовой трубы из печурки через круглое отверстие в деревянной крыше, когда меня кто-то окликнул. Я соскочил вниз и чуть было не сбил с ног Мари Ле Гард.
Зачем вы пришли сюда? — запротестовал я. — Вам опасно находиться на таком холоде, мисс Ле Гард.
— Глупости, Питер! — Я никак не мог себя заставить называть ее «Мари», хотя она и просила меня об этом уже несколько раз. — Мне надо привыкать. Вы не могли бы сойти на минуту вниз?
— А в чем дело? Я занят.
— Но не незаменимы, — отрезала она. — Я хочу, что-бы вы осмотрели Маргарет.
— Маргарет? Ах да, стюардессу. А что ей нужно?
— Ей ничего, это мне нужно. Почему вы так враждебно настроены против нее? — с любопытством спросила она. —- На вас это не похоже. Во всяком случае, мне кажется, что она милая девушка.
— И что же хочет эта милая девушка?
— Да что с вами, право? Почему... Впрочем, молчу. Я вовсе не хочу пререкаться с вами. У нее сильно болит спина. Прошу вас, осмотрите ее, пожалуйста!
— Я хотел это сделать еще вчера ночью, но она отказалась. Если теперь она передумала, то почему она не попросит об этом сама?
— Она боится вас. Вот почему. — Мари Ле Гард рассердилась, даже топнула ногой по замерзшему снегу. — Так вы идете или нет?
Я пошел. Спустившись в домик, я стянул перчатки, вытряхнул из них лед и вымыл распухшие, кровоточащие руки дезинфицирующим раствором. Я увидел, как Мари испуганно раскрыла глаза, увидев мои руки, но не сказала ни слова. Возможно, она догадывалась, что я не настроен выслушивать соболезнования.