— Просто идиот героического типа.
— Слушай, Эдвард, надоевшего любовника либо делают мужем, либо выставляют за дверь,— сказала Катлен.— Иди, я сейчас приду.
— Выставляешь за дверь?
— А ты полагал, я выйду за тебя замуж?
Mopp повернулся и хлопнул дверью.
Астахов и Кларк возвратились а холл. Подошли к столу, сели на свои места.
— Ну что?—спросил спокойно Хольц.— Вы раньше знали его?
— Нет. Просто врач в концентрационном лагере, который для своих опытов брал спинной мозг у моей Инги, по ее описанию, похож на друга господина Астахова.
— Как его звали?—спросил Астахов растерянно.
— Карл Фридрих Гюнтер.
— А этого зовут...
— Я понимаю, что его теперь зовут иначе.
— А шрамы,— продолжал Астахов,— вы же знаете, такие шрамы есть у многих бывших немецких студентов.
— Может быть, это и не он,— согласился Кларк.— Я ведь даже снимка его никогда не видел. Я попрошу Хольца переснять эту фотографию, если вы не возражаете.
— Вы будете его преследовать? — спросил Хольц.— Добиваться суда?
— Нет, вряд ли, он не мог,— растерянно пробормотал Астахов.
— Я бы дорого дал, чтобы того врача поймали,— сказал Кларк.
— Я же говорил, — произнес Стэннард в общем молчании,— никогда ни с кого не надо срывать покрывал...
Вошел мрачный Mopp, сел на сам место.
— Я понимаю ваше горе, но это все не так просто,— сказал Хольц,— пока существует государство, существуют, к сожалению, приказы, которые надо выполнять. Тот врач их выполнял.
— Боже мой, Артур! — воскликнул Mopp.— Ты произнес подряд больше трех слов! Конец света!
— Так говорил Гитлер,— заметил Максвелл.
— Ну, тут я с тобой не согласен,— вмешался Mopp.— Это не метод спора. Если Гитлер сказал когда-то, что дважды два четыре, разве мы теперь должны утверждать, что дважды два пять?
— Люди должны уметь подчиняться любому приказу власти, иначе мир развалится. И Европа и Америка. Это тяжело, но я имею право говорить так, я сам сидел в концлагере,
— Вы — в концлагере?! — удивился Стэннард.— Никогда не слышал об этом.
Помедлив секунду, Хольц засучил рукав рубашки.
— Вот,—показал он татуировку на руке.— Триста шестьдесят семь тысяч двести сорок два, лагерь Гроссгринц. Специально для немцев. Тогда многих взяли, после покушения на Гитлера. Даже не имевших к этому прямого отношения...
Долгую паузу нарушил Кларк.
— Триста шестьдесят семь тысяч двести сорок два? Вам этот номер выкололи в Гроссгринце?
— Да.
— В сорок четвертом?
— Когда же еще!.. — Хольц опустил рукав.— После войны я уехал из Германии в Америку,— продолжал Хольц.— Я не симпатизировал фашизму, но отвратительно быть побежденным. Я стал американским гражданином. И а 65-м пошел добровольцем во Вьетнам.
— Чтобы победить и отомстить...— кивнул Максвелл понимающе.
— Да, может быть. И там я снова убедился: приказы надо выполнять... Любые... Иначе — крах, развал, дерьмо... Америка проиграла не на фронте, она проиграла в тылу. Благодаря умникам, которые принялись обсуждать приказы...
— Насколько я понимаю, все это говорится про нас? Про ситуацию, в которой находимся сейчас мы?— Кларк вопросительно посмотрел на своих коллег.
Дождь на улице не переставал. Проливной, тропический.
К двухэтажному небольшому зданию городской радиостанции подкатил «джип», из которого вылез Калишер, прикрываясь своим вечным черным зонтом. Было темно, и солдат подсвечивая ему карманным фонариком. Американские часовые у дверей на радиостанцию вытянулись, стукнули каблуками.
В комнате, уставленной радиоаппаратурой, положив ноги на низенький столик, сидел Фарадж и курил большую сигару. Увидев Калишера, поспешно убрал ноги со стола.
Тот стряхнул зонт, раскрыл его и поставил в углу сушиться. Затем подошел к окну, посмотрел на противоположную сторону улицы, на окна отеля «Лунный свет».
— Мрачно настроены журналисты,— заметил он,— ни музыки, ни песен.
— Целый вечер тишина,—поддакнул Фарадж.
— Продукты для управляющего подготовили?
— Да. сэр.
— Хорошо. Вам на время придется превратиться в машинистку. Я тут кое-что набросал, перепечатайте.