Мы выскочили из клетушки, и Леша осторожно щелкнул замком. В коридоре было пусто. Мы прокрались на цыпочках, не скрипнув половицей, и оказались на улице. Нигде ни души. И тут мы рванули. Петляя между амбарами, мы проскочили железнодорожные пути, редкий лесок и кубарем скатились в песчаный карьер. Оттуда медленно выползал груженный песком сорокатонный МАЗ. Мы замахали руками.
— Куда вам, ребята? — высунулся шофер.
— В Гаврилино или в ту сторону.
— Кильский цементный завод годится?
Мы закивали и забились в кабину. МАЗ медленно набирал скорость.
— Откуда вы такие нарядные? — полюбопытствовал шофер, разглядывая наши туалеты и обросшие физиономии моих друзей.
— Из лесу, вестимо. Геологи мы.
— И девка, что ли, геолух? Ну и дела… — хохотнул шофер.
Я высунулась из кабины, — погони не наблюдалось.
— Э, — давай-ка свою колбасу, — вспомнил Леша, ломая буханку.
— Полтавскую, что ли? — Валя торжественно развернул газету. Перед нашими носами заблестела бутылка перцовки.
— Ну, ты даешь! — восхитился Леша.
Шофер бросил на перцовку нежный, скользящий взгляд.
Валя сорвал зубами алюминиевую крышечку и пустил бутылку по рукам. Описав четыре полных круга, она вылетела в окно и, звякнув о валун, разлетелась вдребезги.
— А подумал ли кто о Паше, о трагичной его судьбе? — спросил Леша.
— Ни черта ему не сделается. Отсидит 15 суток на гауптвахте за ротозейство… с учетом, что я пока не рябая и мне еще не сорок.
— А люди, между прочим, по двадцать лет сидят и ничего… — ехидно процитировал Валя.
Мы расслабились, закурили. Впереди показались ворота Кильского комбината, но шофер не высадил нас. В приливе братской любви он погнал свою громадину в Гаврилино и затормозил недалеко от палаток.
— Спасибо, старик, выручил… — Валя порылся в кармане и извлек рубль.
— Обижаешь, — горестно сказал, шофер, отводя Валькину руку, — я же к вам с душой!
На базе царило мирное воскресенье. Над озером стелился вечерний туман. У берега покачивалась лодка с неподвижными фигурами. Мессалина и Петька удили рыбу. Из крайней палатки четкий голос произнес: «На этом мы заканчиваем еженедельный обзор „Глядя из Лондона“». Затем грянул джаз. У костра резались в преферанс. Завидев нас, повар Толя издал «тарзаний» клич. Коллеги повскакали, уступая нам место у огня. Петя подгреб к берегу, начальство приветствовало нас ласковой улыбкой.
— Ну-с, явились пропащие, — материнским голосом сказала она. — А я только подумала, куда это они подевались?
Я нырнула в свою палатку. Спальный мешок был раскурочен, чемодан перевернут, на тумбочке валялась чужая гребенка.
— Эй! — заорала я. — Кто у меня тут шарил?
— Ой, совсем забыли… — гости к нам нагрянули. Грибники. Заблудились в лесу, — плутали целый день, а ночью набрели на нашу базу. Куда их денешь? Оставили ночевать.
— Откуда грибники тут взялись?
— Из Петрозаводска. Инженеры с лесокомбината. Двое мужиков и баба с ними. Так мы женщину в твою палатку запустили.
— Товарищи дорогие! — всполошилась Мессалина, — А чего это вы явились пустые? Где ваши образцы? Где приборы? Уж не утопили ли?
— Боже сохрани, — ужаснулся Валя, — все в целости. Оставили на хранение на станции Шелтозеро у приятеля моего. Дёмин — его фамилия. Может, съездите, заберете?
— Ах ты черт, обида какая! — всплеснуло руками начальство, — да мы час, как оттуда.
— Не нас ли встречали? — светским голосом спросил Лёша.
— Чего вас встречать? Не маленькие, дорогу знаете. Нет, мы этих грибников отвозили, еле к скорому Петрозаводскому успели.
— Ну и дурачье же народ, — вмешался Петя, — не знают леса, — сидели бы дома, грибы на базаре бы собирали.
— А какие они из себя, грибники ваши? — вдруг насторожился Валя.
— Да никакие, обыкновенные. Парни молодые, а тетка постарше будет.
— Женщина, между прочим, страшила порядочная, — вставил повар Толя и потыкал себя пальцем по щекам, — знаете, рябая такая, лет сорока.
И он плеснул нам в миски дымящийся борщ.
О начале весны в Ленинграде возвещает Нева. Шуршат и потрескивают дымчато-зеленоватые льдины. Изнуренное долгой зимой, очищается небо. И над памятниками и дворцами воцаряется легкомысленный запах свежей корюшки.
В апреле и мае входит эта маленькая рыбка из семейства лососевых в Неву и Нарову метать икру. Тут и происходит главный улов, и продают ее с лотков на улицах и площадях.
Вот работяга устанавливает на тротуаре ящики. Рядом суетится тетка, явно хмельная, с малиновым распухшим лицом. На ней пятнистый от грязи, словно маскировочный халат поверх ватника и шерстяной платок. Вокруг уже гудит толпа.
— Куда напираешь, — вишь, весы еще не привезли! — отбивается тетка, — да подай ты назад, совсем озверели!
Появляются весы. Продавщица не спеша ворожит над ними, каким-то мистическим способом проверяя их точность. Наслаждаясь накалом страстей, высыпает из тюбиков мелочь и долго изучает накладную. Затем отдирает планки с верхнего ящика, матерится, напарываясь на гвоздь, и, наконец, запускает руку в плотную серебристую массу.
— Кто без бумаги, пусть не стоит! — кричит она осипшим голосом.
Толпа нехотя разматывается в очередь. Торговля началась.