«Во как закрутила! Ведь чуяло сердце, не вовремя]» — Карп Данилыч поднялся.
— Оно конечно…
У самых дверей игуменья остановила его вопросом:
— Сын твой где сейчас?
Митрюшин, обычно степенно-спокойный, сразу быстро и резко обернулся:
— А тебе какая забота?!
— Не забывай, где находишься! — сверкнула глазами мать Алевтина. — Не у себя в лавке. Не держи на сердце зло, Карп Данилыч, грех это.
Тот взглянул на нее и спрятал в бороде кривую усмешку:
— Не получился у нас сегодня разговор. И получится ли?
Он открыл дверь и едва не столкнулся с новыми гостями. Их было трое, все в офицерской форме, но без погон. Двоих Митрюшин узнал: Добровольский — сын отца Сергия и Смирнов — сын Петра Федоровича. А вот третьего, с лицом кавказца, он видел впервые.
Они, пропуская Митрюшина, с учтивостью раскланялись. Карп Данилыч не удержался и оглянулся: в узком проеме мелькнуло холодное лицо игуменьи.
«Этих еще зачем принесло?» — озадачился Митрюшин, но тут же забыл о странных гостях матери Алевтины: у него скопилось столько своих забот!
Сообщение было кратким: объявилась банда. В десять утра отряд выехал по тревоге. Промчались по городу полтора десятка конных милиционеров, выскочили к реке. Дорога крутила вдоль Клязьмы, то удаляясь в поле, то приближаясь к самому берегу.
Тугой топот медленно таял в темной весенней воде, в зелени травы, в прояснившемся голубом небе. Только-только сошел паводок, река нехотя входила в узкие берега, оставляя ручьи, лужи, бурую грязь, камни, сучья, бревна.
Прохоровский безжалостно пришпоривал коня. До деревни было не более получаса хорошей езды, и если бы о происшествии они узнали раньше, могли бы что-то предпринять по горячим следам. И теперь он старался вырвать у времени и бездорожья хотя бы. несколько минут.
— Вперед! Скорее! — выкрикивал начмил, хотя никто и не отставал от него: отряд скакал ровной плотной группой.
Так и влетели в деревню, разметав беспокойную тишину. До самого Совета они не встретили ни одного человека. Не гонялись по улице даже бесстрашные в своем любопытстве мальчишки. Но каждый дом — и отряд это мгновенно почувствовал — следил за ними настороженными окнами.
Совет оказался открытым. В одной его комнате были в беспорядке свалены обломки стульев и табуретов, в углу — обшарпанный комод без ящиков, заржавевшая спинка от кровати с единственным тускло блестевшим шариком.
Сергей Прохорович шевельнул носком сапога какие-то тряпки, вернулся в первую комнату, побольше и посветлее. Здесь было почти пусто: глухой шкаф с распахнутой дверцей, скамейка и стол, на желтых досках которого темнела кучка пепла.
— Где же председатель?
— За ним пошли, — ответил начмилу Госк. Он, не торопясь, ходил по комнате, приглядывался к стенам, полу, потолку.
— Ну не странно ли это! — воскликнул Прохоровский. — В деревне происшествие, а председатель Совета неизвестно где, вместо того, чтобы встретить милицию, объяснить, рассказать, помочь выяснить, наконец!
— Вы не волнуйтесь, сейчас придет и все объяснит.
— А… — начмил лишь досадливо махнул рукой. — Время же не остановить!.. Сходите-ка вы сами к мельнику, узнайте обо всем как можно подробнее. Возьмите с собой трех милиционеров.
Сергей Прохорович прислушался, как тягуче проскрипела дверь, потом увидел в окно, как от отряда отделились четверо всадников. Присел на подоконник, встал, прошелся по комнате, заглянул в шкаф, попробовал закрыть дверцу, но она, тонко пискнув, снова открылась.
Страдая от нетерпения и неопределенности, хотел крикнуть своим, чтобы достали председателя хоть из-под земли, как в комнату вошел невысокий щуплый человек лет пятидесяти.
— Вы председатель, — почему-то сразу догадался начмил.
— Стало быть, я. — Голос у того оказался неожиданно густым и сочным.
— Я — начальник милиции Прохоровский.
— А моя фамилия Маякин.
— Маякин? Мельник тоже Маякин?
— У нас, почитай, полдеревни Маякины. Это еще исстари…
— Вы меня извините, — перебил Прохоровский, чувствуя, что продолжает терять драгоценные минуты. — Расскажите, что у вас произошло?
Они уселись друг против друга. Так получилось, что начмил занял стул председателя, а тот примостился на скамейке. Мелькнула мысль поменяться местами, но гут же подумалось: «Не до церемоний». Маякина, по всему видно, подобные мысли не беспокоили. Да и вообще создавалось ощущение, что он не чувствует себя здесь хозяином. Во всяком случае, не стремится к этому. У Прохоровского едва хватило терпения дождаться, пока председатель достанет кисет, свернет и раскурит маленькую и очень аккуратную козью ножку.
— Видал я, прямо сказать, мало. Прискакали они вечером. И прямым ходом к Маякину Тимофею Макаровичу, мельнику, стало быть. Что они там делали, не видал, врать не буду, хотя люди всякое наговорили, н-да… А уж к ночи гулять стали. У солдатки одной. Между прочим, тоже Маякина. — Председатель затянулся. Курил он бережно и экономно, почти не дымил. — Постреляли маненько. Пса у Тимофея Макаровича застрелили. Злой был до ужаса. Еще, кажись, хозяину и хозяйкам крепко досталось. Спервоначалу думали, убили их, а бандиты их в сарай затащили…
— Потом что?
— А что потом? Ничего. Ускакали. Хотели Совет поджечь, это где мы с вами находимся сейчас, да не сожгли.
И оба посмотрели на кучку пепла.
— У меня к вам еще несколько вопросов, — после короткого раздумья сказал начальник милиции. — Когда они уехали?
— Как рассвело.
— Сколько их было?
— Пожалуй, поболе, чем вас.
— А сколько же нас?
— Пятнадцать. — Маякин улыбнулся одними глазами.