Каины, 8 октября 1858^
Ваши раковины прибыли сюда в целости и сохранности. В Париже я буду в среду или в четверг на той неделе. И лишь только Вы захотите получить Ваши раковины, можете за ними приехать. Я не cfhn возвращаться из Флоренции морем и очень доволен этим своим решением. Дорога, начиная от Специи, изумительно красива, почти столь же — если не более,— сколь дорога от Генуи до Ниццы. О Флоренции у меня остались самые сладостные воспоминания. Она поистине прекрасна. Тогда как Венеция не более, чем красива. А что до произведений ис= кусства, тут сравнивать и вовсе невозможно. Два флорентийских музея * не имеют себе равных. Если Вы поедете в Пизу, рекомендую Вам остановиться в «Великобритании». Там в высшей степени комфортабельно. Я тут решительно потерял голову — поехал осматривать сталактитовую пещеру, открытую кроликом; я прочитал о ней в одной газетенке, выходящей в Ницце. Находится пещера эта во Франции, неподалеку от местечка под названием Ла-Колль, в двух шагах от границы. Меня заставили битый час ползти на животе для того лишь, чтобы полюбоваться более или менее забавными кристаллическими образованиями — не то морковками, не то репками, свисающими со свода.
У нас тут - полнейшая пустыня; отели все будто вымерли, на улицах не встретишь ни единого англичанина. Но я решил, что сейчас как раз и стоит провести здесь несколько дней. Погода восхитительная; тепло в меру — с удовольствием уходишь в тень, но солнце уже не налит, А месяца через два тут будет уже множество народу и задует прене приятнейший северный ветер. Путешественники сродни неразумным баранам. Писал ли я Вам о перепелках с рисом, которых готовят в Милане?... Пожалуй, это самое примечательное из всего, что я там нашел. Ради них стоит даже туда поехать. Ая с удовольствием вновь оказался в этих краях после того, как повидал множество других, слывущих чудом красоты. Эстерельские горы 2 показались мне ниже Альп, но контуры у них изящнее всех, какие мне приходилось видеть. Однако ж довольно о путешествиях.
Каковы намерения Ваши на нынешнюю осень? Собираетесь ли Вы оставаться пленницею гор в Дофине? Никогда не знаешь, чего от Вас ждать. You look one way and row another*.
Црощайте.
Париж, 21 октября 1858~
Вот я и вернулся в сей город Париж 1 и, не найдя там Вас, ужасно разозлился. Становится холодно и тоскливо, но никто еще не вернулся. Из Канн я уезжал под чудесным солнечным небом, которое все серело
по мере того, как я продвигался к Северу. Посочувствуйте мне: я купил в Венеции люстру и. получив ее третьего дня, обнаружил несколько разбитых цветков. Еврей, ее продавший, обязывался все мне заменить — да как его теперь заставишь? Я еще не привыкну спать в своей посте ли. Чувствую себя здесь чужим и не знаю, как убить время. А ведь все было бы совсем иначе, если бы приехали Вы.
Я привез из Канн престраннейшую тварь — ящерицу, которую для Вас зарисовал. Покуда она еще жива, но боюсь, что Вы уже ее на этом свете не застанете. Питается она мухами, а мух становится -все меньше. У меня есть еще дюжина в запасе, и я старательно их откармливаю. Друзья находят, что я похудел. А мне кажется, что здоровье мое несколько окрепло со времени отъезда отсюда. ............
Париж, воскресенье вечером, 14 ноября 1853
Завтра утром я уезжаю в Компьень до 19 числа. Вплоть до 18-то Вы можете писать мне в замок. Чувствую я себя скверно, и образ жизни, какой на будущей неделе нам предстоит вести, отнюдь мне не полезен. Коридоры, где приходится ходить без верхней одежды, продувает насквозь, и полноценный насморк обеспечен всякому. Не знаю, что случается с теми, кто привозит насморк уже с собой. Простите этот пробел в моих познаниях. Нынче утром я видел Сандо 1 в том состоянии, какое испытывает человек, впервые примеривший короткие штаны. Он задал мне добрую сотню вопросов, притом с наивностью, внушившей мне серьезные опасения. В числе прочих будут там и несколько великих людей из-за Ла-Манша, которые, вне всякого сомнения, внесут немалую лепту в ожидающее нас безумное веселье.
Прощайте.
Еомпьеньский замок, воскресенье, 21 ноября 1858
Ваше письмо привело меня в отчаяние. ............
Мы остаемся в Компьене еще на день. И вместо четверга возвращаемся в пятницу, так как в четверг вечером тут будет представлена комедия Октава Фейе \ От души надеюсь, что это — последняя отсроч на. К тому же я совсем расхворался. Спать в Компьене просто невозможно. Все время чувствуешь себя то на леднике, то в печи, что вызывает в груди раздражение, которое бесконечно утомляет меня. Трудно, впрочем, представить себе более радушного хозяина дома и более изящную хозяйку Большинство гостей разъехалось вчера, и мы остались в небольшом обществе — то есть за стол садится не более тридцати или со-рока человек. На днях мы предприняли длительнейшую прогулку по
л.
лесу, которая живо напомнила мне прежние наши экскурсии. Когда бы не холод, лес был бы столь же прекрасен, как и в начале осени. Деревья стоят еще в листьях, и цвета их — желтый и оранжевый — самые прекрасные в мире. То и дело нам встречались лани, переходившие дорогу. Сегодня сюда прибывает целый букет знаменитостей. Во-первых,, все министры, а в добавку к ним — русские и прочие иностранцы. Разумеется, от этого в гостиных станет вдвое душнее.
Прощайте.
Подумать только, будь я в Париже, я мог бы уже сегодня увидеть Вас! Так хочется бросить все и убежать отсюда..........
Компъеньский замок, cpedat 24 ноября 1858..
Решительно без дьявола дело не обошлось. Я остаюсь здесь до 2-го, а то ш до 3 декабря *. Мне повеситься хочется, когда я вижу в Вас столько смирения. Я этой добродетелью не наделен и с ума схожу от ярости. Но, несмотря ни на что, я одержим идеей приехать на несколько часов в Париж. Нет ничего легче, как пропустить обед и не пойти на прогулку. Особо важен ужин, и когда однажды я сказал испытанным царедворцам, что собираюсь поужинать в городе у леди ***, на лицах их появилось такое выражение, что мне пришлось тотчас выкинуть эту мысль из головы. Жизнь, которую мы ведем здесь, ужасно сказывается на нервах н лишает соображения. Мы выходим из гостиных, где жара достигает 40 градусов, и отправляемся в лес в открытых шарабанах. А мороз на улице никак не меньше 7 градусов. Мы возвращаемся, чтобы одеться потеплее, и снова погружаемся в тропическую жару. Не понимаю, как это выдерживают дамы. Я не сплю, не ем, а по ночам только и думаю, что о Сен-Клу или Версале ................
Марсель, 29 декабря 1858.
В последний день в Париже 1 ко мне нагрянуло столько народу, что у меня не осталось времени ни чемоданы собрать, ни написать Вам. По дороге на вокзал я оставил у Вас два Ваших тома без всякой упаковки, оттого что отчаянно спешил. Надеюсь, привратник удовольствуется разглядыванием картинок и не станет задерживать книги долго. В дороге было страшно холодно. А в Дижоне я даже наткнулся на снег, с кото рым уже не расставался до самого Лиона. Здесь временами дует мистраль, зато солнце светит щедро. Из Канн мне пишут, что погода там восхитительная, хотя для них и холодно — сиречь. как у нас в мае. В вагоне Париж—Марсель я самым постыдным образом промучился всю ночь — думал совсем задохнусь. Но нынче утром чувствую себя неизмеримо лучше. Какое, однако ж, удовольствие снова увидеть солнце и испытать его подлинное тепло! Вы так ничего и не нашли мне ко дню
Святой Евлалии2, а я, кажется, и сам забыл напомнить Вам о столь важном деле. Только, пожалуйста, не надо ни носовых платков, ни шкатулок — все это уже дарилось неоднократно на протяжении двадцати лет. На самый крайний случай возможно еще обратиться к брошам, но когда бы Вы сумели найти что-нибудь посвежее, было бы куда как лучше. По-прежнему надеюсь на Вас относительно книг для барышень де Лаг-рене 3. Не забудьте о той ответственности, какую Вы на себя приняли. Я всегда полагал, что Вы вполне достойны моего доверия. Книги, избираемые Вами для девушек, говорят об изысканнейшем Вашем вкусе. На возвратном пути, в Марселе, я исполню Ваши поручения,— если таковые у Вас будут,— касательно бурнусов или тунисских материй. У меня тут есть знакомый еврей, большой мошенник, но выбор товаров у него преотменный, за это я и удостаиваю его своим покровительством. Только что встретил одного знакомого приехавшего из Канн; он сообщил, что дороги в ужасном состоянии. Меня, Ц^аво, Мороз дерет по коже при одной мысли о том, что нынче вечером мне предстоит пуститься в путь, который займет по меньшей мере двадцать четыре часа. Если в наступающем году Вы соберетесь во Флоренцию, напишите. Заветная моя мечта — оказаться там одновременно с Вами. Я приму Вас со всеми почестями.
Прощайте; напишите поскорее о себе и обо всем, что говорят в Париже.
Канны, 7 января 1859,
Обосновался я тут с грехом пополам. Холодно, но все равно чудесно. С десяти утра до четырех часов пополудни солнце прямо печет, однако ж стоит ему коснуться вершин Эстерельских гор, как с Альп задувает ветерок, который буквально разрезает вас пополам. И все же чувствую я себя много лучше, чем в Париже. Спазм как ни бывало, да и насморк, привезенный с собою, на вольном воздухе прошел; но аппетита по-прежнему нет никакого, да и сплю я весьма посредственно. На днях попортил себе добрый литр крови, не удержавшись от столь знакомой Вам вспышки ярости. Пришлось выставить слугу моего за дверь, да так, чтобы Ьп убрался немедля. Подобные типы почитают себя необходимейшими и злоупотребляют терпением хозяина. Покуда я нашел мальчишку из Ниццы, который чистит мне одежду и двигается бесшумно, точно кот, скользящий по льду в ореховых скорлупках. А хотелось бы найти сокровище в|юде тех, что встречаются чаще всего в Англии,— кого-нибудь, кто понимал бы меня без слов.
Англичан здесь видимо-невидимо. Третьего дня я ужинал у лорда Брэгхема 1 в окружении целого роя девиц, свежевывезенных из Шотландии; вид солнечного неба, казалось, поразил их до глубины души. Будь у меня талант описывать костюмы, я позабавил бы Вас рассказом о туалетах этих дам. Вы, наверное, со времен изобретения кринолина ничего подобного не видели.
Читаю я теперь «Мемуары Екатерины II»2, которые по возвращении непременно Вам одолжу. Картина нравов, изображенная в них, весьма своеобразна. Эта книга и «Мемуары маркграфини Байретской» 3 создают странное представление о людях XVIII века и особенно о дворах той эпохи. Когда Екатерина II была замужем за великим князем, ставшим впоследствии Петром III, у нее было громадное количество бриллиантов и великолепнейших парчовых платьев, но жила она в комнате, через которую ее семнадцать фрейлин проходили в соседнюю, где они и спали все вместе подле своей повелительницы. Нынче же не найдется и жены бакалейщика, которая не жила бы с большими удобствами, чем императрица всего каких-нибудь сто лет назад. К несчастью, «Мемуары Екатерины» , обрываются в самый захватывающий момент - накануне смерти Елизаветы, Однако ж в них достаточно сказано, и есть серьезные основания полагать, что Павел I был сыном некоего князя Салтыкова 4. Любопытно, что рукопись, в которой Екатерина описывает распрекрасные эти истории, посвящена ее сыну, все тому же Павлу I. Я узнал, что Вы скрупулезно исполнили поручение мое касательно книг. А я по сему поводу выслушал немало лестных слов от Ольги 5, которая, похоже, в со вершеинейшем восторге от того, что ей досталось. Среди прочих есть там книга, где речь идет о «Gems of poetry» *6; она произвела большое впе чатление. Итак, передаю Вам похвалы Ольги. Очень бы мне хотелось, чтобы Ваше неиссякаемое воображение не успокаивалось на достигнутом и Вы нашли бы что-нибудь для моей кузины ко дню Святой Евлалии.
Прощайте, друг любезный; я хотел бы прислать Вам хоть капельку моего солнца. Берегите себя и думайте обо мне. Ящерица чувствует себя как нельзя лучше. Она снова начала есть после полуторамесячного воз держания. В день своего прибытия в Канны она проглотила трех мух. Теперь же она сделалась столь привередлива: ест только их головки. Еще раз прощайте .................. , . . *
Канны, 22 января 1859, вечером
Дивный лунный свет, на небе ни облачка, море ровное, как стекло, воз дух недвижен. С десяти утра до пяти жарко, точно в июне. Чем дальше, тем тверже я убеждаюсь в том, что исцеляет меня именно свет, в большей мере даже, чем тепло и движение. Одид дождливый день у нас все же выдался, и на другое утро небо было сумрачное и грозное. А у меня случились ужасные спазмы. Но стоило выйти солнышку, как я стал Richard again **.— А как Вы себя чувствуете, друг любезнейший? Не слишком ли испортили Вам фигуру королевские да карнавальные ужины? Что до меня, я по «сути дела не ем вовсе. Меж тем один из моих друзей, приехавший из Парижа специально повидаться со мнаю, находит продовольственные мои запасы в отменном состоянии. А у нас всего лишь
* «Драгоценностях поэзии» (англ.). 9 вновь самим собой (англ.)0
разные диковинные рыбы, баранина и бекасы. Цивилизация, поверьте, меняет Канны вовсю, на мой взгляд, даже слишком. Полным ходом идут работы по разрушению одного из моих любимых прогулочных уголков — скал близ Ла-Напули: там собираются прокладывать железную дорогу. Когда ее построят, мы сможем пользоваться ею так же, как дорогою в Бельвю, правда, Канны окажутся тогда во власти марсельцев, и все их очарование безвозвратно пропадет. Знакома ли Вам тварь под названием рак-отшельник? Это крошечный омарчик, величиною не более кузнечика, с голым, лишенным чешуек хвостом. Он находит подходящего размера раковину и* расположив в ней со всеми удобствами хвост, разгуливает в таком виде по берегу моря. Вчера я нашел одного из них; осторожно, стараясь не повредить хозяина, я сломал раковину и поместил рачка ь тарелку с морской водою. Выглядел он там удивительно жалко. Минуту спустя я положил в тарелку пустую раковину. Приблизившись к ней, рачок обошел ее со всех сторон и поднял ножку, стараясь, видимо, измерить высоту раковины. Затем, подумав несколько мгновений, он сунул в раковину клешню, дабы убедиться в том, что она на самом деле пуста. Наконец, ухватившись за раковину двумя клешнями, он перебро Сил ее по воздуху себе на хвост... Вернее, всунул в нее хвост. И тотчас же принялся разгуливать по тарелке с уверенным видом человека, выходящего от портного в новом с иголочки платье, Редко доводилось мне видеть представителей мира животных, которые столь явственно выказывали бы способность разумно мыслить. Теперь Вы понимаете, что я всецело погружен в изучение природы. Помимо же наблюдений за животным миром (я расскажу Вам потом историю с козочкой) я нишу пейзажи — ведь виды здесь один прекраснее другого. К несчастью, случился тут коллега 2, который выклянчил у меня две лучшие работы. Один мой друг, художник настоящий, не то что я, восторженный поклонник этих краев. Вот мы и проводим дни напролет за этюдниками. Возвращаемся домой к ночи, вконец, умаявшись, и у меня уже недостает мужества писать. Но все же я закончил статью об «Энциклопедии мебели» Виолле ле-Дюка 3; собираюсь отослать ее вместе с этим письмом. Мне бы хотелось, чтобы Вы ее прочли. Она коротенькая, но в ней есть, как мне представляется, одна-две мысли. Говорил ли я Вам, что мой друг Ожье4 собирается сочинить грандиозную мелодраму, взяв за основу «Лже-Ди-митрия», и что я также должен принимать в том участйе? И наконец, я обещал написать статью о «Филиппе II» Прескотта5 для «Ревю де Дё Монд», Прощайте.
Канны, 5 февраля 1859
Два дня у нас была плохая погода, и мне сделалось совсем худо. Я создал свою лечебную теорию, не хуже любой другой, и состоит она в том, что мне необходим свет. Чуть погода портится, я заболеваю, а уж если идет дождь, так и вовсе никуда не гожусь. Но стоит вдруг выглянуть солнцу, как я снова на ногах. И вот в эту-то ужасающую погоду ее новоиспеченное императорское высочество1 путешествовала по морю. А ревет оно (море) нынче, как скопище дьяволов — прямо океан, да и только. Я представлял себе, как, должно быть, страдала несчастная принцесса, которая — только-только из-под венца — впервые ступила на корабль, зная, что по прибытии ей предстоит выслушивать речь украшенного перевязью мэра. Не находите ли Вы, что уж лучше быть обыкновенным парижским обывателем? Правда, я предпочел бы пребывать в этом качестве в Каннах. Дом мой расположен как раз напротив городской почты. А окна выходят на море, так что, не вставая с постели, я вижу острова. Зрелище восхитительное. Я сделал не менее тридцати в той или иной степени скверных набросков, но работа над ними меня развлекла. Вы получите, сколько пожелаете, по выбору Вашему, если он окажется верен, в противном же случае — по моему. Миндаль буйно цветет во всей округе, а вот жасмин из-за суровой зимы и засушливого лета почти весь выгорел. Если Вы хотите кассию, стоит только сказать. Вчера я выправлял корректуру статейки 2, о которой говорил Вам. Что же до «Лже-Димитрия», я решительно о нем забыл, и лишь благодаря Вашему письму вспомнил, что у меня была такая мысль. Коллега мой3 весьма в этом деле полезен, ибо, во-первых, доскональнейше знает ремесло, а во-вторых, умеет разговаривать с актерами и прочими, до которых я, с высоты моего величия, снизойти не могу. Нынче утром я получил письмо от некоего г. Бейля из Грасса, которому двадцать два года от роду, он уверяет, что большой мой поклонник, и просит разрешения прочесть мне несколько своих сочинений. Представляете себе, какая незадача,— а я-то почитал, что скрылся от литературных напастей? И еще одна на меня свалилась беда. Ящерица моя в эти ненастные дни внезапно скончалась. Я мечтаю воздвигнуть ей памятник на той скале, где ее нашел. Продолжаю опыты над раками-отшельниками. Смею Вас уверить, что изучение инстинктов животных — вещь презабавная. У меня ведь теперь обретается еще и песик, принадлежащий моему временному слуге; он очень ко мне привязался. Слышит все, что говорится кругом даже по-французски, а хозяина своего стал презирать с тех пор, как увидел, что он мне прислуживает. Я хотел бы, чтобы Вы прочли «Цезаря» Ампера он только что вышел в свет. Может статься, мне придется о нем писать, но меня перспектива эта повергает в ужас, ибо, говорят, он написан александрийским стихом. Я предпочел бы иметь готовое Ваше мнение, так как никогда не мог продраться сквозь стихи. Начинаю уже считать дни. Надеюсь, и месяца не пройдет, как я Вас увижу. И подозреваю, что в Париже Вы не сожалеете ни о горном воздухе, ни о жарком из серны. Что же до меня, вся моя жизнь зависит от погоды. Я по-прежнему не сплю, но ноги меня не подводят, и я поднимаюсь в гору, не слишком задыхаясь. Прощайте; напишите мне е де разок и расскажите о парижских новостях или новинках. А я тут настолько отупел, что стал читать мормонские газеты5,—стоит ради этого ездить в Канны.
Еще раз прощайте.
Париж *, 24 марта 1859.
Неужели Вы были нынче свободны? Думая, что целый день буду занят, я не написал Вам, не попросил о встрече, ужасно переживал это и когда в последнюю минуту оказался свободен, можете вообразить себе, какая мной овладела досада...
Я рад, что статейка о г. Прескотте2 пришлась Вам по вкусу. Сам я не слишком ею доволен, так как высказал лишь половину того, что хотелось сказать,— ведь, согласно афоризму Филиппа И, о мертвых худого не говорят 3. А по сути дела труд сей весьма посредственен и мало занимателен. Сдается мне, что когда бы автор не был янки до мозга костей, он мог бы создать нечто более значительное...
Париж, 23 апреля 1859.
Я совершенно подавлен новостями \ хотя удивляться, право же, нечему. Теперь все пущено на волю случая. Полагаю, что Ваш брат укладывает вещи. Желаю ему всяческого благополучия. Полагаю также, что военные действия развернутся весьма активно, но долго не продлятся. Состояние финансов с обеих сторон столь плачевно, что не позволит им затянуться. Вчера, покуда я гулял по лесу, где птиц было видимо-невидимо, мне казалось странным, что в такую погоду кто-то забавляется войной. Надеюсь, что «Мемуары Екатерины» 2 доставляют Вам удовольствие. Есть в них аромат времени и места, и это очень мне нравится. Не правда ли, парадоксально, что столь высокопоставленная дама могла избавиться — как явственно следует из ее рассказа — от такого скота, каким был Петр III, только удушив его. Мне дали прочитать роман леди Джорджины Фуллертон 3, написанный по-французски, с тем, чтобы я отметил неудачные места. Речь в нем идет всего-навсего о беарнских крестьянах, которые едят тартинки и яйца, сваренные в мешочек; а персики продают* корзинами, за тридцать франков. С таким же успехом я мог бы написать роман из китайской жизни. Говоря по совести, Вы должны были бы взять это сочинение и отредактировать его в награду за то, что я даю * Вам столько книг, которые Вы, к тому же, никогда не возвращаете.. Вчера я был на Выставке4, каковая посредственностью своей привела меня в отчаяние. Искусство становится обезличенным, то есть, по сути: дела, пошлым...
Париж, четверг, 28 апреля 1859.
Ваше письмо я получил вчера к вечеру. Мне думается, что Вы все же остановитесь в ***. Двигаться дальше было бы безумием. Не стану рассказывать всего,— хотя Вам это известно,— что я делаю, чтобы помочь 7 Проспер Мериме