Еще раз прощайте.
Канны, 17 февраля 1864.
Любезный друг мой, коль скоро Вы соблаговолили взять на себя труд прочесть Аристофана, я прощаю Вам те нравственные мерки, с какими Вы подходите к его сочинениям. Однако ж признайте, что остроумен он необыкновенно и что было бы очень приятно побывать на представлении одной из его комедий. Не знаю, каково мнение нынешних эрудитов касательно присутствия женщин в театре. Можно полагать, что в одной и той же стране в разные времена проявляли то большую, то меньшую терпимость, но на сцену женщины не поднимались никогда. Их роли исполняли мужчины — дело облегчалось тем, что все актеры были в масках.
Болезни, любезный друг, взялись за меня как следует, и я чувствую, что путь в лучший мир мне предстоит не из легких. Время от времени,— причем куда чаще, чем раньше,— у меня случаются очень болезненные приступы ш -спазмы. Я почти не сплю, аппетита нет и слабость возмутительная. Самая короткая прогулка вконец изматывает меня. Что со мною станет, когда вместо дивного неба надо мной нависнет свинцовое небо Парижа, постоянный дождь и туман! Но все же, если найду в себе силы, я думаю к концу нынешнего месяца возвратиться, ибо меня несколько смущает то, что я не исполняю ни одной из моих официальных обязанностей. Надобно сделать наконец над собою усилие и принять какое-то решение, что бы ни произошло. Обожду до дня Святой Евлалии, коль скоро ждал уже довольно. Думаю, выбирать,—что брошь, что кольцо,— будет одинаково трудно. С тех пор, как я поздравляю мою кузину с днем ангела, в ящиках у нее скопилось немало подобных вещиц. Я исчерпал все возможные варианты подходящих безделок. Если обнаружить что-либо очень оригинальное, и не слишком разорительное, Вы решите для меня большую проблему. Кстати, есть и другая, гораздо более интересная проблема, которую я хочу с Вами обсудить. Надобно подумать, каким путем — честным или нечестным, все равно,— выписывать одежду из Англии. Быть того не может, чтобы среди Ваших морских волков не нашлось никого, кому господин Пул 1 мог бы пересылать для меня вещи. Подумайте над этим, и Вы окажете мне великую услугу. Прощайте, любезный друг. Я провел прескверную ночь и кашляю так, что, кажется, вот-вот лопнет череп. Надеюсь, Вам удалось избежать ужасных этих гриппов, о которых тут столько рассказывают. В Париже, сдается, болеют все и даже находятся глупцы, отдающие Богу душу. Еще раз прощайте.
Пятница, 18 марта 1864.
Пишу Вам, сидя в Люксембургском дворце, в то время как архиепископ Руанский громит безбожие *. Я очень тяжело хворал; ни разу не выдавалось у меня двух хороших дней кряду, зато приступы следовали один за другим, целыми неделями. Так до сих пор и не знаю, сумею ли добраться до Англии, как предполагал. Все зависит от погоды и от моих легких.
Эти дни я привязан к Люксембургскому дворцу, но, надеюсь, на той неделе мы благополучно погребем синагогу2, и тогда я стану посвободнее. Если Вы не видели в Лувре новые залы, где выставлена коллекция ваз и керамики, Вам непременно стоит туда сходить. Предлагаю поделиться своими познаниями и послужить гидом. Вы увидите прекраснейшие вещи, и многое Вас заинтересует, хотя и сильно покоробит строжайшую Вашу нравственность. Итак, назначьте день и час.
Среда, 13 апреля 1864.
Любезный друг мой, Ваш отъезд крайне огорчил меня: Вы должны были бы все же еще раз со мною проститься. Правда, меня Вы застали бы в Жалком состоянии. Приступы хандры и удушья никак не проходят, несмотря на мышьяк и другие снадобья. С той поры, как спали холода, я стал было чувствовать себя получше, но потом схватил насморк, и мне сделалось хуже, чем когда-либо прежде.
Я не выхожу теперь вовсе, однако ж решил навестить моих властителей и нашел их в полнейшем здравии. Этот визит подарил мне счастливую возможность полюбоваться нынешнею модой, которую я воспринял с трудом, особенно фасоны женских юбок. Видимо, это возрастное. Прически также трудно для меня приемлемы. Ни одна женщина не причесывается к лицу; все выглядят одинаково — будто манекены в париках. Один мой приятель, которого я там встретил, представил меня своей жене — молоденькой и хорошенькой женщине; она была набелена, в накрашенных ресницах, и румяна лежали на ней в фут толщиною. Я от этого пришел в ужас.
Прочли ли Вы книгу Абу*? Я держу ее для Вас. Не знаю, имеет ли она успех, но разумного в ней много. Возможно, у церковников достало здравого смысла не отлучать Абу от церкви, ибо это было бы самым верным способом возбудить интерес к его книге. Они уже создали таким образом весьма выгодный в денежном отношении успех Ренану; мне сказали, будто на идиллии своей он заработал 107 тысяч франков. А в добавление к Абу у меня есть для Вас три толстенных тома Тэна 2 — история английской литературы. Это чтение весьма возвышенное и даже поучительное. Стиль, правда, несколько вычурен, но все равно читается с громадным удовольствием. Или же к Вашим услугам два тома Мезьера 3 на ту же тему — о современниках и последователях Шекспира. Это как бы подогретый, а вернее, остуженный Тэн. Что же до романов, я не читаю их более.
Завтра нам предстоит избрать в Академию марсельца Отрана или Жюля Жанена 4. По всей видимости, первого. Мой кандидат 5 будет бит. Я обещаю себе отныне ходить в Академию только за жалованьем, составляющим 83 франка 33 сантима ежемесячно. В ближайшие года два на нас пойдет ужасный мор. Вчера я пригляделся к физиономиям моих собратьев, не говоря уж о моей,— готовая добыча для могильщиков. Не знаю, правда, кого надумают брать им на смену. Когда Вы возвращаетесь? Помнится, Вы говорили, что едете в *** всего на две недели, однако ж, зная Вас, боюсь, как бы эти две недели не превратились в долгий месяц. Желаю, чтобы Вы возвратились поскорее и мы, как прежде, отправились бы гулять и любоваться красавицей природою. А для меня это была бы редкая возможность немножко окунуться в поэзию.
Прощайте, любезнейший друг мой; пишите. Если в распоряжении Вашем одна лишь городская библиотека, прочтите Лукиана в переводе Перро д’Абланкура в или в любом другом; чтение это развлекло бы Вас и укрепило бы Ваш вкус к эллинистике. Я погрузился в историю Петра Великого7, которую собираюсь сделать достоянием публики. Он сам был человеком ужасным, и окружали его ужаснейшие негодяи. Меня это в известной мере забавляет. Ответьте мне, как только получите это письмо.
Лондону British Museum, 21 июля 1864.
Любезный друг мой, Вы угадали, где мое пристанище *. Я сижу здесь с той поры, как мы виделись с Вами в последний раз, или, говоря точнее, со следующего дня. От восьми часов вечера до полуночи я ужинаю обыкновенно где-нибудь в городе, а с утра разглядываю книги и статуи или занимаюсь большой статьей о сыне Петра Великого, которую намереваюсь озаглавить «Как опасно быть глупым», ибо из моей работы следует, что надобно иметь голову на плечах,—вот так жизнь и течет. Думаю, что, пролистав эти 20 страниц, Вы кое-где отыщете интересные для себя вещи, особенно же позабавит Вас рассказ о том, как Петр Великий был обманут собственной женою. С большим трудом и со всем возможным тщанием я перевел нежные послания жены Петра своему любовнику2, каковой в наказание посажен был на кол. Эти письма куда возвышеннее, чем можно было бы ожидать в те времена, да еще в той стране, где они писались, но любовь, как видно, делает чудеса. Несчастье в том, что царица не сильна в орфографии, что крайне мешает знатокам грамматики, вроде меня, догадаться, что она хочет сказать.
Вот Вам мои планы: в понедельник я еду в Чевенингс к лорду Стен-хону3, где намереваюсь пробыть дня три. А в четверт я должен быть здесь на весьма многолюдном ужине. Засим, сразу после вышеупомянутого ужина, я отбываю в Париж...............
Тут все только и говорят, что о замужестве леди Флоренс Пейд-жет 4, слывущей последние два сезона первейшей лондонскою красавицей. Невозможно отыскать личико более хорошенькое на более миниатюрной фигурке — на мой вкус, пожалуй, слишком маленькой и слишком миниатюрной. Леди Флоренс славится своими многочисленными флиртами. Племянник г. Эллиса, г. Чаплин5, о котором Вы часто от меня слышали, высоченный малый двадцати пяти лет от роду и с двадцатью пятью тысячами фунтов стерлингов ренты, по уши в нее влюбился. Она долго водила его за нос, а затем, как говорят, подписала брачное обязательство, заработав на том кое-какие драгоценности и шесть тысяч фунтов стерлингов на уплату долгов портнихе. Назначили день свадьбы. В прошлую пятницу жених с невестою ходили вместе в парк и в Оперу. А в субботу утром леди Флоренс вышла из дому одна, направилась в церковь Святого Георгия и обвенчалась там с лордом Гастингсом в, своим ровесником, юношею весьма уродливым да к тому же обладающим двумя крохотными недостатками — пристрастием к картам и вину. После религиозной церемонии молодые поехали в деревню, дабы приступить там к исполнению дальнейших обрядов. На первой же станции леди Флоренс написала маркизу, своему отцу: Dear Ра, as I knew you would never consent to my marriage with lord Hastings, I was wedded to him to day. I remain yours 98 и пр. Написала она и г. Чаплину:
Dear Harry, when you receive this, I shall be the wife of lord Hastings. Forget your very truly Florence2*. Несчастный Чаплин со своими шестью футами росту и соломенными волосами до сих пор пребывает в полнейшем отчаянии.
Прощайте, любезнейший друг мой; ответьте поскорее.
Париж, 1 октября 1864.
Любезный друг мой, я все еще здесь, но сижу на чемоданах. Задержали меня корректурные листы1; Вы и сами могли убедиться в том, что они нуждаются в значительных исправлениях. Уезжаю я всенепременно 8-го. На ночлег остановлюсь в Байонне и 11-го буду в Мадриде2. Сколько времени пробуду там, мне еще не ясно. Из Мадрида, минуя Париж, по всей видимости, я проеду в Канны. Зима уже напоминает о себе по утрам и вечерам мало приятными ощущениями в груди. Дни стоят восхитительные, но вечерами становится дьявольски холодно. Остерегайтесь подхватить насморк — ведь у Вас там очень сыро. А в Париже мне нынче очень нравится — светский сезон еще не начался, живешь себе, точно медведь в берлоге. Кое-когда я выхожу на охоту за новостями, но возвращаюсь всякий раз ни с чем. Папа запретил в Риме вывески на французском языке. Все они должны быть заменены итальянскими. На Корсо есть лавочка мадам Бернар, которая торгует перчатками и подвязками. Ее обязали называться отныне сеньорой Бернарди. Будь я правительством, я никогда не допустил бы подобного, даже если бы пришлось повесить нескольких рисовальщиков вывесок в первой же лавке, где вознамерились бы вывеску поменять. Стоит нашей армии уйти, Вы увидите, что начнут вытворять эти людишки...........
А тут наши хищники, иными словами, денежные тузы, весьма косо посмотрели на назначение г. <Рулана> 3 в Банк; им, верно, невдомек, что когда человек слывет полнейшим лоботрясом, его осыпают почестями. Так уж повелось. На другой день после своего назначения г. <Рулан> отправился в Банк, положивши нитяной чепец в карман и рассчитывая там поспать. Ему сказали, что все для его прихода готово, но вот только надобно-де ему исполнить одну незначительную формальность — доказать, что он является держателем ста акций вышеупомянутого Банка. А г. <Рулан> не имел ни малейшего понятия об этом крохотном пунктике устава заведения, которым он полагал руководить. Большая досада, тем паче, что сотня акций Банка под ногами не валяется и кроме денег надобно, но меньшей мере, несколько недель, дабы приобрести их. Вот и извольте видеть, как он знаком с делом. Разразился тут и еще один страшный скандал, позабавивший нашу развращенную публику. Но Вам • о нем я рассказывать не стану, из страха вызвать Ваш гнев.
Прощайте, друг любезный.
ш Дорогой Гарри, когда Вы это получите, я буду уже женой1 лзрда Гастишса
Забудьте искренне Вашу Флоренс (англ.).
Мадрид, 24 октября 1864.
Любезный друг мой, я оказался здесь случайно, а вообще живу в деревне и намереваюсь пробыть там до субботы. У нас отвратительный холод и сырость, в которой племянница госпожи де М<онтихо> подхватила рожу. Половина публики болеет, у меня тоже страшнейший насморк. Вы знаете, как вреден мне насморк,— ведь я с трудом дышу, даже когда чувствую себя хорошо. Плохая погода стоит уже с неделю; и напала она на нас с невероятным пылом, столь свойственным для этой страны, ни в чем не знающей плавных переходов. Можете себе представить бедность людей, живущих на возвышенном плато, открытом всем ветрам, и отапливающих свои жилища лишь с помощью braseros * — примитивнейшего устройства, которое ставит вас перед выбором: замерзнуть или задохнуться? Я убедился тут в том, что цивилизация сделала громадный скачок, который, на мой взгляд, нисколько ее не украшает. Женщины переняли ваши нелепейшие шляпки и носят их па самый причудливый манер. Быки также утратили значительную долю былых достоинств, а люди, убивающие их, все нынче невежды и трусы. А вот Вам история, занимающая умы почтенной публики. Жена <английского> посланника леди К<ремптон> \ молоденькая и хорошенькая,— тогда как он уродлив и стар,— потребовала развода на том основании, что муж не лишил ее невинности. В Лондоне состоялся процесс, где муж с готовностью признал, что ни на что не годен. В Мадриде, правда, есть женпщ* ны, утверждающие, что это — чистая ложь. Но как бы там ни было, дама была объявлена девственницей и избавлена от мужа, после чего она почти тотчас вышла замуж за другого — за герцога де <Фриаса) 2, который ухаживал за нею некоторое время в Мадриде. Кажется, жаловаться на нового супруга, в отличие от старого, ей не приходилось, но без дьявольских козней не обходится ничто: герцог де <Фриас) судится со своей сводной сестрой, герцогинею <Уседа) 3, из-за каких-то ценных бумаг, земель и пр. На днях герцогиня выяснила, что брат ее, родившийся во Франции, оспаривая права на наследство, представил выписку из церковной книги о крещении, подписанную кюре, а во Франции такая бумага законной силы не имеет. Более того, стало известно, что эта бумага „подделана и противоречит гражданскому свидетельству о рождении, удостоверяющему, что герцог родился в Париже несколькими годами рань-дне от неизвестной матери. Дама эта, третья жена усопшего герцога де г<Фриаса), была тогда женой другого,— браки в том семействе всегда отличались странностями. Все это, как видите, пбещает любопытный процесс, к вполне может статься, что бывшая леди К<ремптон> окажется на днях и без герцогства ш без состояния. Покуда же она намеревается прибыть вместе с супругом в Мадрид, а сэр Дж. К<ремптон) просит отозвать его оттуда.
Я предпринял кое-какие шаги, пытаясь отыскать носовые платочка из нипи \ но найти их так и не удалось. Сдается, что они уже вышла из моды. Однако ж мне обещали доставить их к началу месяца. Надеюсь, меня не обманут. Такое впечатление, будто в политике наступила затишье. Впрочем, слишком нынче холодно, чтобы можно было опасаться pronunciamiento *. Я думаю остаться тут числа до 10—12 ноября» если насморк не доконает меня раньше.
Где Вы? Что поделываете? Поскорее напишите.
Канны, 4 декабря 1864.
Любезный друг мой, по прибытии сюда * я не нашел от Вас писем, что несказанно меня огорчает..................
Перехожу к следующему обвинительному пункту. Вы причинили мне неисчислимые хлопоты с поисками Ваших платков. После множества бесплодных попыток я нашел наконец полдюжины преуродливых носовых платков из нипи. И купил их, несмотря на всеобщие уверения, что их время давно отошло; однако ж я строго придерживался данных мне распоряжений. Надеюсь, что эти полдюжины платков Вы уже получили или вскоре получите. Они передайы одному моему приятелю. Вы просили купить с вышивкою — в Мадриде нашлось таких только полдюжины», которые я Вам и послал. Гладкие показались мне еще уродливее; на них — красная каемка, точно у лицеистов.
Из Мадрида я уезжал в дьявольский холод и стучал зубами на протяжении всего пути. Да, по сути дела, иначе в Мадриде я себя и не чувствовал. Зато по эту сторону Бидассоа 2, будто по мановению волшебной палочки, воздух стал вдруг нежным и теплым, как и бывает обыкновенно в этих краях. Погода у нас превосходная и полнейшее безветрие. Кажется, я сообщал Вам обо всех известных мне мадридских происшествиях; подробно описал похождения герцогини де (Фриас), которые, должно быть, возмутили Вас до глубины души. А говорил ли я Вам о юной андалузке, влюбившейся в молодого человека, который оказался внуком Главного палача Гаваны? Все угрожали самоубийством — мать, барышня и жених; то есть все трое грозили покончить с собой, если не исполнится их воля. В то время, когда я покидал Мадрид, все были еще живы, а общество исполнено искреннего сочувствия к любовникам.
Прощайте, друг любезный; дайте о себе знать и сообщите, каковы Ваши планы на эту зиму.
Канны, 30 декабря 1864.
С Новым годом, любезнейший друг мой. Я написал в Мадрид о злосчастных платках и, не получив ответа, заключил, что посланник мой в Париже, а значит платки уже у Вас или вот-вот у Вас будут. Я отдал
их одному испанцу, который намеревался выехать из Мадрида в то же время, что и я, и, следовательно, привезти их Вам раньше. Но никогда не надобно искать от добра добра. Так что теперь я хочу лишь, чтобы уродливейшие носовые платки Вам понравились.
Что думаете Вы об энциклике папы *? Местный епископ 2 — человек весьма неглупый и здравомыслящий — делает непроницаемое лицо. И в самом деле, мало приятно состоять в армии, которую генерал ведет к поражению. Я ничего не получил от моего издателя; еще при мне он начал печатать «Казаки былых времен»3, которые, по моим расчетам, должны бы уже выйти. Коль скоро история Вам знакома, Вы соблаговолите, надеюсь, дождаться моего возвращения, дабы получить экземпляр.
Знаете ли Вы, что мне со всех сторон приходят поздравления по случаю наследования мною места г. Моккара 4? Я в это нисколько не верю, однако ж без конца встречаю свое имя5 то в «Бельгийской независимой», чо в «Таймсе», то в «Аугсбургской газете», так что в конце концов и сам немного забеспокоился. Нрав мой хорошо Вам известен, а потому Вы можете вообразить, насколько место мне подходило и насколько я для него подходил. К тому же в последние несколько дней с дыханием у меня полегче. Появились ли к Рождеству какие-либо новые романы? Я имею в виду романы английские, ибо они проклевываются обыкновенно именно в эту пору! У меня тут совсем почти нет книг, и мне очень хочется что-нибудь выписать. Когда по ночам случаются приступы кашля и я не могу спать, я становлюсь несчастным, как несчастны камни. Представьте себе, я прочел «Беседы» Ламартина ®. И наткнулся на жизнеописание Аристотеля, где Ламартин утверждает, что отступление Десяти тысяч произошло после смерти Александра 7. Не лучше ли, в самом деле, продавать металлические перья у ворот Тюильри, нежели болтать такую чушь?
Прощайте, друг любезный. Мне нужно написать 35 писем и начать я хотел с Вас; я желаю Вам всех возможных в этом мире благ.
Канны, {30?} января 1865.
Любезный друг мой, получили ли Вы наконец отвратительные Ваши носовые платки из нипи? Я узпал, что господина, который должен был отвезти их в Париж *, назначили членом Кортесов и он остался в Мадриде, отдав платки госпоже де Монтихо, понятия не имевшей, что это за пакет, ибо испанцы большой догадливостью не отличаются. Я написал графине де Монтихо, обратившись с просьбой отдать пакет нашему послу и отправить его Вам с посольским курьером. Надеюсь, что Вы получите пакет раньше, чем это письмо, но впредь избавьте меня от Ваших поручений, ибо они портят мне слишком много крови и вынуждают переводить такое количество писчей бумаги, какого они вовсе не стоят. Вам же лучше всего было бы бросить платки в огонь, х На прошлой неделе я очень страдал от приступов удушья. Зима у нас выдалась прескверная — не холодно, но ветрено и дождливо. Никогда
прежде не приходилось мне переживать здесь такую зиму. Правда, последние дни, почти уже с неделю, вопреки утверждениям г. Матье <де ля Дрома) 2, дни у нас стоят чудесные, очень теплые, что для меня наивысшее благо, так как легкие мои впрямую зависят теперь от барометра. Я наслаждаюсь чтением епископских писем. Немного сыщется поверенных, изворотливее этих господ; однако ж убедительнее всех получается у г. Д<юпанлу> 3,— папа у него говорит вещи, прямо противоположные своей энциклике, и отнюдь не исключено, что в Риме его отлучат. Могут ли они надеяться, что какое-то чудо вернет им провинции, посольства, Авиньонское графство? Несчастье в том, что мир в нынешние времена настолько глуп, что, спасаясь от иезуитов, придется, быть может, кинуться в объятии бескозырников.
Я нахожусь в полном неведении касательно моих рукописей; если Вам удалось узнать что-либо об их судьбе и Вы мне о том напишете, я буду премного Вам обязан. Я выправил корректуру для «Журналь де Саван»4 и у Мишеля Леви5, а потом потерял след как той, так и другой.