— Кто из вас мать Саши?
— Я... это я!
В ней было что-то похожее от него. Именно в ней — от него. Словно Саша был её отцом. Сквозь вспухшие подглазья еще можно было различить глазной лед.
— Замечательно.
Несколькими выстрелами я добил посетителей притона. Не вылезшие из этих раскуроченных влагалищ дети — благодарите меня. Скажите мне спасибо за то, что никогда не познаете от своих умирающих мамаш недостатка любви. Пойте осанну освобождения от наказания родиться в этом шарообразном дурдоме. Тремя смертями я спас с десяток невинных душ.
— Если снова выпьешь — мои друзья тебя убьют. Если ударишь своего сына — мои друзья тебя убьют. Если не вырастишь из него человека — мои друзья тебя убьют. Мне проще перечислить те способы, благодаря которым ты можешь остаться в живых. Способ один и он же последний, не загуби жизнь сына.
Мне до чесотки в руках хотелось убить эту склизкую женщину. Но я понимал, что ребенка тогда отдадут в детдом, а, когда он подрастёт, самой главной мечтой его детства, из которого ластиком памяти вытрется всё плохое, будет желание воскресить свою заботливую маму. Мама — это не няня, которую надо делить с остальными ребятишками. Мама — это родная кровь, какая бы она не была.
И тогда, рядом с этим неосуществимым желанием, у Сашки возникнет настоящая, вечная ненависть ко мне — убийце его матери, а вместе с тем и к национал-социализму, главная задача которого — преумножение и процветание собственного народа.
А так, возможно, когда он подрастёт, то подсыплет ей в водку аконита.Скорей всего, я брежу, и мои расчеты пригодны лишь для того, чтобы записать их на бумаге и подтереть задницу. Но у меня есть право поступать так, как я считаю нужным. Я сам его взял и не собираюсь никому отдавать. И тем более ни с кем не хочу что-то обсуждать и оправдываться.
Я ждал на лестничной клетке минут десять, когда, иногда хлопающую дверями тишину, разорвали вой сирен. И, если осмелевших соседей я разгонял по конурам окриком: 'А ну забежали обратно, а то застрелю на хер!', то приехавших ментов мои увещевания бы не впечатлили.Подумать только. В восемнадцать лет я, как весёлый германский варвар, приму бой с щитами обученных легионеров. Они уже стальным потоком ползут наверх, ко мне. Наверное, и снайперов понавезли.
Или пока не успели?
Оттянув крайнюю плоть Макарова я ощутил напряженный оргазм тугой скобы. Выстрелы! Металлическое семя понеслось вниз, откуда донёсся яростный мат человека, не ожидавшего, что я кончу, еще не начав. Группа захвата откатывается вниз, под навес четвёртого этажа. Оттуда доносится мощный офицерский рык:
— Сдавайся, тебе не уйти. Зато жив останешься!
Глупец. Мерит мою жизнь своими обывательскими рамками. МОЮ жизнь СВОИМИ рамками. Как будто главная задача моей жизни как можно дальше оттянуть момент смерти. Нет, моя задача, как можно ближе приблизить вашу кончину, свиньи. Моя задача спасти то, во что я верю. И мне накласть, что вы считаете это бредом. Важно то, как считаю я, ибо я принял вызов, и полностью разделяю ответственность за свои поступки. Вы, в силу трусости, не обладаете таким правом. И не можете меня осуждать.
Пока спецназ прятался под бетонным козырьком, я с улюлюканьем сбросил вниз тело одного из ментов. Его вес напрашивался на аллегорию с мешком дерьма.
— Мужики, — кричу, — не злитесь! Попомните мои слова, через полвека уже ваши дети и внуки полетят с крыш вверх тормашками. Вы же сраные рабы! Чё вам сказали, то вы и сделали! А если завтра скажут по своим же стрелять, выстрелите ведь, суки!
Рыкающий голос завопил:
— Ах ты, сука, зверьё говоришь? А сам ты кто? Говнюк малолетний. Молокосос!
Возможно, он изрыгал ругательства намеренно, с сочной матерщиной, чтобы отвлечь меня разговором, но никак не мог понять, что изучать национал-социалиста по логике обывателя — это ошибка. Примеряя лекало формулы пожрать-поспать, вы никогда не поймете ни моих мотивов, ни того, ради чего я готов умереть. Не являясь национал-социалистом не ищите мотива в моих действиях. Вы же не будете вникать в тонкости мышления физика-ядерщика, всю жизнь изучая паскудный менеджмент?Летят гранаты с газом, несколько омоновцев стреляют из автоматов, пытаясь напугать меня, и уже стучат по ступеням армейские берцы. Мой пистолет выплевывает вниз последние пули.
— Сдохните, — молю я неизвестно кого, — сдохните.
***
Через тьму чердака, где в косых солнечных колонах танцевали ворсинки пыли, я вылетаю на крышу. Небо режет по глазам голубой сталью, сзади лязгает саблями и кобурой погоня.Я гремлю подошвами по жестяным скатам. Снайперов нет, а то уже бы пристрелили. Выглядываю над горлом водосточной трубы: снизу находится автоматчик. У патрульной машины лежит, не двигаясь, окровавленный мент. Значит, друзья успели убежать! Вива Вальхалла! Но мне слезть по металлическому удаву не получится, попаду прямо в лапу псу, который, кстати, залаял:
— Стой сука!
Не работает твоя магия, легавый. Я быстро перебегаю по горбатой крыше на противоположную сторону. Под балконами оперативно бдит мент. Мы сходимся в поединки прищуренных глаз. Голубые против карих:
— Стой, сука!
У них что, нет других слов? Или это какая-то секретная магия восьмидесятого уровня?На крышу, из трюма, уже выплеснулись вооруженный и темно-синий ОМОН. Мое тело охватывают судороги. Волна мороза проходит от кончиков носков до паха, и, кажется, что ты вот-вот обмочишься от подступившей слабости. Какая же глупость была в том, что планируя отход через крышу, не позаботиться о том, чтобы вскрыть не только люк на нашей лестничной клетке, но и на соседних! Думали, уйдём налегке по пожарной лестнице, которая теперь надёжно охранялась.
— Стоять, будем стрелять!
Значит, я нужен живым. Естественно, изобьют и запрессуют так, что я расскажу всё и обо всех. Очерню снизу доверху всех своих друзей. Боль вытянет из меня любые признания. Это обычная практика правоохранительных органов, которая на моей памяти не раз применялась против соратников. СМИ сделают из меня маньяка, который не помнит того, за что сражались наши деды. Власть получит повод прокричать про то, что Россию вновь пытаются поставить на колени агенты западных спецслужб. А по мне, Россия из дерьма и не поднималась, и чем глубже она там застрянет, тем легче её будет утопить.
Во дворе собрались зеваки, ментов пока слишком мало, чтобы оттеснить интересующихся моей скромной персоной. У деревца я замечаю Сашку с моими подарками. Он смотрит на меня голубыми сверкающими звездами. Я красиво и чётко вскидываю руку, будто полководец, приветствующий собравшихся солдат.
Игрушки мальчишки падают из рук, и он неуверенно отвечает мне точно таким же жестом победителя. Пока неумело, но с огоньком. Это хорошо. Это замечательно. Ха-храх-ха! Это значит, будем жить! Я не умру, буду жить в нём, да-да, буду... буду жить!
— Повернуться лицом!
Я покорно поворачиваюсь спиной к пропасти и смотрю на медленно приближающихся чёрных жуков. Предатели и трусы. Ваших правнучек будут показывать в зоопарке орде черномазых. А вы думаете, что защищаете порядок? Чушь! Вы защищаете собственное уничтожение.О, боги, как можно быть настолько слепым?
— Поднять руки вверх и отойти от края!
Я прослыву предателем. Сдам Минуса, Тюбика, просто от невыносимой боли, когда в ФСБ будут подвешивать в наручниках к трубам и стегать по ребрам. Самое отвратное, что я никак не смогу сопротивляться издевательствам. Обычная практика, знакомые не раз через нее проходили. Я уже повторяюсь в своих словах?
Чудовищно страшно.
— Руки вверх и отойти от края!
Я покорно поднимаю руки, чувствуя, как напрягаются широчайшие мышцы. Пальцы расходятся волной и смыкаются в неделимый кленовый лист. Собранные ладони приветствуют солнце.
— Отойти от края!
Мент не матерится, так как уже приехали телевизионщики и мою повернутую к ним задницу ощупывает окуляр телекамеры. Чувствую, как напрягается двуглавая мышца бедра. Двуглавая, потому что крепится к берцовой кости в двух местах. Я знаю, что повторяюсь, но цыпочки уже чувствуют шаткий край обрыва, за которым бессмертная слава.
— Отойди от края!
Превратить тело в натянутую струну. Так, напряжённая душа, легче выскользнет из тела и молнией вознесется в небесные чертоги. Тело — это лук, в который вложена стрела души. Оттого, как сильно мы в предсмертный час натянем наш лук, зависит то, докуда долетит наша стрела. Я хочу попасть в небеса. Если уж не в Вальхаллу, то хотя бы в задницу какому-нибудь пернатому ангелочку.
Я отвечаю вспотевшему офицеру:
— Хорошо.