— Не мешай. Лучше открой рот.
— Зачем?
— Оглохнешь.
Он огляделся. Потеряв на несколько минут управление, артиллерия вела нестройный огонь.
Немецкие танки приближались.
— Прицел… дальность… Ого-онь! — выкрикивал команды подполковник.
Одной рукой он держался за Шурино плечо, другой с силой, так, что исказилось лицо, сжимал свой лоб, будто удерживая голову, чтобы она не раскололась. Каждое громкое слово причиняло ему невыносимую боль.
Так и стояли они вдвоем: большой, сильный человек с перевязанной головой, обнимающий за плечи свою единственную опору — хрупкую девушку с белым, окаменевшим лицом.
Уже несколько орудий, выведенные из строя вражескими снарядами, прекратили стрельбу. Уже совсем близко, воспользовавшись ослаблением огня артиллерии, подошли немецкие танки.
Но переправа подходила к концу. Подполковник отпустил Шурино плечо и присел на принесенный солдатами пустой снарядный ящик.
Вдруг в какую-то минуту затишья с противоположного берега донесся протяжный крик:
— Санитары-ы!..
Шура рванулась к мосту.
— Куда? Назад!.. — схватил ее за руку подполковник.
— Там раненые… зовут…
Подполковник выругался. Конец фразы потонул в грохоте близкого разрыва. Теплый упругий воздух пригнул Шуру к земле, над головой просвистели осколки.
— Уберите девчонку! — Подполковник отшвырнул Шуру к подбежавшим солдатам. — Приказываю посадить на машину. Отправить.
— Товарищ подполковник, а вы?!
— А оружие? Мои пушки еще могут стрелять.
— И я с вами…
Снова упругая волна взрыва прижала их к земле.
Дико сверкнули глаза из-под сползшей на лоб окровавленной повязки.
— Ты что? Приказа не слушаешь? Марш!..
Солдаты подхватили неспособную больше сопротивляться Шуру и втолкнули в кабину только что съехавшей с моста полуторки. Последнее, что она успела увидеть, — это вихрь пыли и песка от разрыва вражеского снаряда на том месте, где стоял подполковник.
— Не может быть, чтобы он погиб. Я ведь слышала, я все время прислушивалась: наши пушки продолжали стрелять. Значит, он был жив, — с надеждой в голосе и со слезами на глазах рассказывала Шура.
— Он жив, — тихо сказала я. — Во всяком случае, был жив, когда я встретила его на шоссе и перевязывала.
— Он был только в голову ранен или еще?
— У него было много ран.
— Но был жив, ты точно знаешь, что жив?
— Конечно, точно, даже меня узнал. Я ведь тоже была на его переправе.
— Расскажи!
Настала моя очередь рассказывать. А когда закончила, мы долго сидела молча.
— Знаешь что? — прервала молчание Шура, — Я решила проситься из медсанбата в полк, и обязательно в артиллерийский. Как ты думаешь, отпустят?
— Отпустят. Не могут не пустить.
— А ты?
— Тоже. Только не в артиллерийский, а… — Я запнулась, у меня не было никаких веских доводов, чтобы оправдать свое стремление в танковую часть. «Нет, лучше пока промолчать». — Мне все равно в какой, лишь бы в полк.
В ожидании медсанбата решили устроиться где-нибудь жить вместе. Шура вспомнила, что видела еще утром капитана Фомина.
— Пойдем доложим ему, что мы здесь. Все-таки он начальник, а мы должны же кому-нибудь доложиться, — предложила Шура.
— Пойдем. Может быть, с ним еще кто-нибудь из наших.
Капитана Фомина мы разыскали в просторной хате. Здесь же находилось несколько санитаров из медсанбата и еще какие-то незнакомые солдаты.
Капитан, видимо, чувствовал себя превосходно. Он был в новеньком обмундировании, которое резко выделялось на фоне обтрепанных, выгоревших гимнастерок солдат. На столе стояли открытые банки мясных консервов, начатая буханка хлеба и несколько стаканов. Пахло водкой.
Даже не выслушав нас, капитан поспешно заявил, что он принял на себя заботу обо всех собирающихся в деревне мужчинах медсанбата, а так как он считает, что девушки всегда сумеют устроиться, то всякую заботу о них он с себя снимает.
— В гости могу зайти, если что-нибудь хорошенькое состряпаете. Выпивка моя, можете не беспокоиться, — под неприятный гогот окружающих добавил он.
Мы благоразумно промолчали, хотя так и подмывало высказаться.