— Пойдем, — шепнула Шура. — Ну его к бесу!
Мы пошли к выходу, и вдруг Фомин меня окликнул:
— Что это у вас на боку болтается?
— Оружие.
— Какое?
— Наган.
— Смотрите-ка, даже знает, как называется, — подмигнул он солдатам.
На этот раз его не поддержали, Фомин нахмурился.
— Патроны есть?
— Тридцать восемь штук.
Фомин задумался.
— Сдайте оружие, — вдруг резко приказал он.
Я вздрогнула от неожиданности: сдать наган?! Мой наган, тяжесть которого все эти дни чувствовала у себя на боку. Наган! Одно прикосновение к его холодной рукоятке придавало уверенность в том, что все сумею преодолеть!..
— Товарищ капитан, как же так?.. Ведь он за мной числится… Я не могу без приказа командира…
— Послушайте, девочка, — голос Фомина звучал почти ласково, — я же не виноват, что вы не знаете Устава. Я тоже ваш начальник, и мой приказ для вас закон. Давайте скорей наган да сыпьте на продпункт. Небось есть хотите?
Расстегнула кобуру, на мгновение задержала наган в руке, хотела еще что-то сказать, но, заметив нетерпеливое движение Фомина, вздохнула и протянула ему оружие. Приказ есть приказ, я обязана ему подчиниться.
Уже на пороге Шура дернула меня за рукав и шепнула!
— Посмотри!
Фомин преспокойно прятал мой наган в свою кобуру.
Я возмутилась, хотела вернуться, но Шура вытолкнула меня за дверь:
— Ну что ты ему скажешь? Все равно наган уже не вернешь.
С неприятным чувством уныло брели мы по деревне в поисках продпункта.
Майор из штаба дивизии, встретившийся нам, прошел было мимо, но, окинув нас подозрительным взглядом, остановил меня:
— Постой-ка. У тебя почему кобура пустая, бросила, что ли?
Я вспыхнула. Как это можно подозревать человека в таком позорном поступке! Уже открыла было рот, чтобы все это ему высказать, но Шура остановила:
— Давай ему все расскажем. Он тоже начальник; может быть, отберет у Фомина наган или даст другой.
Майор очень заинтересовался нашим рассказом, переспросил подробности, спросил, где мы живем. Мы указали ему на хату, в которой ночевала Шура.
Не прошло и часа, как из штаба дивизии пришел связной и сказал, что меня вызывает начальник политотдела. Теряясь в догадках, зачем это меня вызывает такое большое начальство, с трепетом переступила я порог школы, в которой помещался штаб. В большой светлой комнате я увидела высокого, чуть грузного человека с живыми серыми глазами. На петлицах у него были четыре прямоугольника. Это и был полковой комиссар Черемных, начальник политотдела нашей дивизии.
Выслушав мой неумелый рапорт о том, что медсестра такая-то по его приказанию явилась, он поздоровался и предложил сесть.
— Расскажите, что у вас там произошло с капитаном Фоминым.
У меня похолодело внутри. «Наверное, тот майор рассказал, что я жаловалась ему, а этого делать нельзя. Надо было выполнить приказ Фомина, и все. Теперь ничего не поделаешь, виновата так виновата».
Сбиваясь, рассказала все как было.
Полковой комиссар чему-то хмурился, слушая меня, но не перебивал.
— Вы комсомолка? — неожиданно спросил он вне всякой связи с моим рассказом. — Покажите-ка комсомольский билет. Не потеряли? Не бросили?
Кровь ударила мне в голову; чувствуя, что горячая краска заливает мне лицо, уши и даже шею, рывком выхватила из кармана билет и протянула ему.
— Вот он. Я не расставалась с ним с того дня, как мне его выдали, с ним и умру, если придется. Вы извините, вы, конечно, начальник, — я старалась говорить повежливее, — но и это не дает вам права подозревать меня в преступлении.
Черемных с любопытством глянул на меня и усмехнулся:
— Скажите пожалуйста, какой огонь попался!..
Он встал и подошел ко мне.
— Возьмите свой билет. Никто вас в преступлении не подозревает. Я вас вызвал, чтобы уточнить некоторые подробности, Не о вас, совсем о другом…
Так я и не поняла, зачем меня вызывали. Все выяснилось через несколько дней.
Черемных снова прислал за мной. Первое, что я увидела, войдя в знакомую уже комнату, был наган на столе.
Черемных протянул его мне:
— Ваш?