— Полегче, дьявол!.. — Это Рубахин. Если при командире поругивается, значит, действительно слышно, как за броней свистит ветер, значит, самому Рубахину жутковато... — Привезешь на исходный трупы — пятерка все равно никому не достанется. Гони, да знай же меру!
И командир помалкивает — значит, согласен.
Странное дело: тебя отругали, а ты от этого чувствуешь себя почти счастливым...
— Терпи, Серега, терпи. Это лишь репетиция к танцам. Понимаешь, в воскресенье я танцы разучиваю. Ноги подразмять надо.
— Сколько угодно. Только, пожалуйста, не на наших боках и затылках, — проворчал Рубахин.
Виктор засмеялся, ослабил зажим ларингофонов — чтоб голоса его не слышали в танке — и, когда в дымно-зеленой глубине экрана возникли звездочки огоньков, горящих на далекой танкодромной вышке, запел под ровный и спокойный грохот мотора:
Были два друга в нашем полку...
И оттого, что он не слышал собственного голоса, казалась естественной и бесчувственность ноги. Какие там ощущения, если сама броня стонет от бешеной гонки!..
Виктор очнулся, услышав свою фамилию, произнесенную лейтенантом Карелиным. Было непривычно, странно слышать собственную фамилию по радио — пусть это радио местное, полковое, и говорит в микрофон твой командир, все равно твое имя словно отделяется от тебя самого, звучит официально и строго, как на суде. Наверное, это потому, что слышат ее одновременно многие люди.
«...Да, имя этого водителя Виктор Беляков, — глуховатым голосом говорил лейтенант. —Его, наверное, еще немногие знают у нас, потому что он вместе со своим командиром танка недавно закончил учебное подразделение... Он продолжал вести танк, и дорога к исходному была теперь прямая. Препятствий — никаких, и через несколько минут гусеницы пересекли бы заветную линию. Отмечая на схеме маршрута положение танков по докладу командиров экипажей и контрольных постов, я уже поздравлял себя и свой взвод с первой отличной оценкой, как вдруг затрещал телефон. Звонили с одного из дальних постов, доклад был неожиданный, не имеющий отношения к вождению. Оказывается, минуту назад наши контролеры остановили неизвестного человека. Он бежал на огонек танкодромной вышки и наткнулся на контрольный пост... Солдат докладывал торопливо, и я не сразу даже понял, о чем.
— Он, товарищ лейтенант, говорит, что шофер колхозного автобуса. Сам по пояс мокрый, заледенел уж весь, а сушиться и переодеваться не хочет. Говорит — некогда, просит: «Выручайте, ребята, там, на дороге в поле, детишки замерзают...»
Лейтенант умолк ненадолго, и Виктор вдруг вспомнил, до чего неправдоподобным и необъяснимым показался ему приказ командира танка, прозвучавший в шлемофоне, когда до исходного осталось каких-нибудь полтора километра:
— Водитель, стой! Поворачивай назад!..
Младший сержант Валерий Головкин:
«...Чего не передумаешь за одну минуту, когда тебя почти у исходного завернут назад. Шли мы хорошо, с опережением норматива, правда, Беляков очень уж нерасчетливые рывки стал делать, но я думал тогда — он просто нервничает. В последний момент всегда кажется, что время тебя обгоняет.
Открыл я люк — по лицу словно рашпилем прошлись: мороз, видно, под тридцать. Время около девяти, в декабре — это ночь глухая. В открытый люк на большой скорости, как в реактивное сопло, тянет — у меня под меховой одеждой мурашки по телу забегали. Однако терплю, осматриваюсь в темноте, даже удовольствие испытываю. Осточертел этот «телевизор», то бишь прибор ночного видения. Одно дело, сидя в домашнем кресле, кино смотреть на экране, и другое — созерцать на похожем экране дорогу, по которой с сумасшедшей скоростью несешься в машине. Так и подмывает высунуться наружу и убедиться, что перед тобой настоящая твердая земля, а не какая- то зыбкая, фантастическая подделка под нее. Ощущение такое, будто висишь черт знает где, раскачиваешься и вот-вот сорвешься. Беляков наш молодец все-таки — прет без страхов и сомнений, как при дневном свете. Наверное, таких вот и берут в космонавты. А впрочем, великое дело — привычка и опыт. Он все же штатный водитель...
Дорога рядом, а мы по обочине шпарим. По дороге нельзя — «генеральская». Не то чтобы по ней одни генералы ездили, но для полигона, конечно, приличная дорога: гравий, песочек, стоки, трубы, мостики. Исключительно для колесного транспорта. Танкистов на такие не пускают. Наши законные пути там, где нет никаких дорог, кроме следов от гусениц. Комбат даже специально предупреждал: за каждый метр, пройденный на танке по автомобильной дороге, командиру и водителю — сутки ареста. В общем-то, правильно: нашему брату только позволь — через неделю в округе проходимых дорог не останется... И все же обидно. Насколько, думаю, норматив сократили бы, сверни мы сейчас на «генеральскую»!..
И вдруг:
— «Рубин-три»! Доложите, где находитесь...
Едва доложили, в ответ команда:
— Поворачивайте назад! Задача отменяется, новую получите, на марше! Боевая задача!..
Ушам не верю, однако скомандовал поворот, и Беляков так затормозил, что я едва носом в откинутую крышку люка не заехал. Вот лихач!
Танк разворачивается, а у меня в голове сумятица: что значит «боевая задача»?
Слышу: командир роты приказывает подключить к радиосети весь экипаж. Подключил, люк захлопнул, жду, а ладони на рукоятках перископа — как железные. Откуда сила такая? Кажется, приподнимись — крышу башни плечами проломишь. А в душе нежность к ребятам. Знаю же: по первому моему слову на что угодно пойдут и не подкачают. Уж в этом-то уверен! Но что всего удивительнее, в ту минуту, когда ждали боевого приказа, я особую благодарность к Рубахину почувствовал. За то, что он — старослужащий солдат, мастер огня, самый, пожалуй, ловкий и грамотный среди нас четверых — рядом оказался. С Беляковым мы и под воду-то всего по разу ходили. Ильченко пока и того не испытал. А Рубахин со своим прежним экипажем на больших учениях и под зажигательные бомбы попадал, и сквозь горящий «город» пробивался, а уж сколько раз реки по дну форсировал — сосчитать, наверное, трудно. И вот он сидит впереди меня — чугунная спинища, руки на пульте, — любую цель, где бы она ни показалась, мгновенно достанет. Наверное, от его близости я и почувствовал себя таким уверенным...
— «Рубин-три»! Идите на второй ориентир. Там, где спускались к оврагу, вас встретит контрольный пост. Посадите в танк человека — он укажет дорогу. Ваша задача — вытащить застрявший в ручье автобус и при необходимости отбуксировать ко мне. Повторите приказ!..
Вот так боевая задача! Мало того что лишили верной пятерки по вождению,— еще и в буксировщиков превращают... Повторяю приказ, а у самого голос срывается. И ребята, чувствую, расстроены. Беляков даже застонал. Современный танк посылать тягачом к застрявшему автобусу и называть это боевой задачей!..
А капитан масла в огонь подливает:
— Задачу поняли правильно. Приказываю двигаться на максимальной скорости. Если заблудитесь — голову сниму. Повторите...
Повторяю по радио: есть, мол, двигаться на максимальной скорости и без головы не возвращаться. Командир роты вроде как усмехнулся и говорит:
— «Рубин-три», ты пойми: там дети в автобусе. Опоздаем, они, чего доброго, померзнут еще!..
Так вот в чем дело!.. Расспрашивать не станешь — мы люди военные. Отвечаю капитану: «Поняли, не опоздаем!» — а у самого душа заныла. Автобус в ручье застрял? Ручей этот местами — танкам по башню глубиной... Может, им выйти нельзя, и автобус залило?
— Витя, гони по «генеральской»! — кричу водителю.
— А губы не боишься?
Нет, не боюсь. Комбат своего слова все равно не сдержит — ему пришлось бы нас с Беляковым десять лет на гауптвахте держать, если бы он промерил расстояние до второго ориентира.
Да разве комбат имел в виду боевую ситуацию? А она действительно боевая. Мы, солдаты, для того и существуем, чтобы с другими людьми несчастий не случалось. А тут дети...
У меня самого сестренка восьми лет. Каждую неделю письма пишет: «Здравствуй, братик. Я учусь хорошо. И ты служи хорошо...»
Стараюсь вот!
Какой же это идиот умудрился автобус с детьми в степном ручье посадить?!
— Товарищ «Рубин»! — ору по радио. — Укажите местонахождение автобуса — мы его мигом без проводника найдем.
«Рубин» помолчал минуту, потом отвечает:
Примерный квадрат девять — восемнадцать. Вы ближе всех к нему находитесь. — И негромко так, словно мы рядом в комнате сидим, добавляет: — Это ребятишки из колхоза «Заря». Второклассники. Их возили в город, в детский театр. Шофер говорит, что решил на обратном пути спрямить дорогу и махнул проселком. Работает здесь давно, дороги знает, но лед в ручье не выдержал... Аккумулятор сел, мотор заглох. Вот он и прибежал к нам за помощью.
Ругаю про себя того шофера, а сам верчу схему, ищу нужный квадрат. Ага, вот он, севернее в четырех километрах. Как раз у границы учебного поля, проселок через него на «Зарю» тянется. Впрочем, по соседству — еще два проселка, оба с ручьем пересекаются. «Рубин» лишь примерно место указал...
«Генеральская» стала вправо сворачивать, а квадрат — прямо по курсу. Жаль: хороша дорожка.
— Виктор, держи левее. Напрямую махнем!