Не любивший и не умевший составлять какие-либо документы, декларации и т. п., на этот раз он лично подготовил текст прокламации, в которой заявлялось or имени ЦК ПСР, что Партия социалистов-революционеров не только не имеет никакого отношения к взрыву на столыпинской даче, но отмежевывается от него и осуждает. Прокламацию эту Азеф буквально заставил членов ЦК принять и одобрить, и постарался, чтобы она была как можно быстрее опубликована, несмотря на многочисленные протесты рядовых членов ПСР и многих боевиков. Публикация прокламации в момент, когда никто даже и не думал приписывать взрыв на даче Партии социалистов-революционеров и ее боевикам, еще более обострила отношения между террористами и ЦК, захваченным, как они теперь были совершенно уверены, «массовиками», враждебными делу террора. Азеф, оставаясь в тени, продолжал подогревать эти настроения, а Савинков, приобретший после своего фантастического побега из военной тюрьмы в Севастополе, ореол дерзкого героя, вырвавшегося из когтей смерти и вернувшегося опять в террор, прямо обвинял ЦК в трусости и чуть ли не в предательстве. Он лично взялся поставить покушение на ненавистного Столыпина, уже введшего в моду свои знаменитые «столыпинские галстуки». Несмотря на то, что после покушения царь пригласил Столыпина переехать в усиленно охраняемый Зимний дворец, Савинков принялся строить самые фантастические планы убийства министра внутренних дел, вплоть до создания штурмовой группы смертников, готовых с боем пробиться в самый дворец. В то же время появившиеся среди боевиков диссиденты создали тайную группу по расследованию правильности действий своих товарищей и вскоре установили, что тех кто-то все время направляет по ложному пути.
Но не терял времени и Азеф. Собрав данные на руководителей максималистов, он, можно сказать, принес их головы жаждущим реванша Столыпину и Герасимову.
Был выдан им и выслеженный отряд Карла. Сам Карл был арестован на одной из своих конспиративных квартир в Финляндии в ночь на 5 декабря 1907 года. При этом были захвачены важные документы, позволившие арестовать и других членов отряда. Сведения, полученные от Азефа, способствовали этому.
Эта отдача была совершена Азефом почти с садистским наслаждением: в Карле он видел конкурента и претендента на собственную роль в ЦК и БО, прямого посягателя на эсеровскую партийную кассу.
«Вы никогда не можете быть спокойным, пока Карл не арестован, — подогревал он Герасимова, — у него всегда полно разных планов, один смелее другого». И, натравливая полицию на отряд Карла, одновременно вел против него, при активнейшей помощи Савинкова, кампанию дискредитации в самой ПСР.
Вообще же мстительность, как нам это уже известно, была, кроме алчности и жажды власти над людьми, одной из определяющих черт характера Азефа.
В октябре 1906 года после заседания ЦК и 2-го Совета ПСР на Иматре, о котором уже упоминалось в воспоминаниях Аргунова, Азеф, осуществляя план ликвидации БО, разработанный им совместно с Герасимовым и одобренный Столыпиным, фактически потерпел свое первое за все время пребывания в руководстве социалистов-революционеров поражение. Дело в том, что роли Азефа — Савинкова и «массовиков», якобы господствовавших в ЦК, переменились: Азеф и Савинков настаивали на сворачивании террора и полном роспуске Боевой Организации (в этом и заключался «поход Столыпина — Герасимова — Азефа» против БО). А такие члены ЦК, как Натансон, Чернов и Слетов (признанный «массовик» и последовательный, принципиальный противник Азефа), считали, что в разгар правительственного террора, обрушившегося на противников царизма, прекращать или сворачивать боевые действия социалисты-революционеры не имеют прав. Азеф и Савинков заявили о своей отставке, рассчитывая, что обработанные ими боевики их поддержат. Но на собрании боевиков (уже упоминавшемся) на Иматре против линии Азефа — Савинкова (читай: Столыпина — Герасимова) резко выступил такой авторитетный член БО, как Владимир Вноровский, родной брат Бориса Вноровского, погибшего при убийстве Дубасова. Его поддержали и некоторые другие боевики, не согласные, как они считали, с «отступлением» с поля боя в такой ответственный момент. Кроме всего прочего, Владимир Вноровский резко критиковал Азефа за полное подавление личной инициативы членов БО, за установленную им в БО личную диктатуру и требовал коренной перестройки работы всей Боевой Организации. Савинков, в свою очередь, в резкой и грубой форме накинулся на Вноровского и тех, кто был на его стороне.
Дело кончилось тем, что Азеф и Савинков оказались в отставке, Боевую Организацию было решено отпустить, но от террористических акций не отказываться, для чего и были созданы два петербургских боевых отряда Штифтаря и «товарища Беллы».
Уход в отставку совпал для Азефа с тяжелой болезнью — у него образовался нарыв в горле. Трудно сейчас сказать, насколько болезнь была действительно опасна, по Азеф постарался взять с ее помощью психологический реванш — члены ЦК наперегонки спешили навестить «умирающего» и «обиженного» ими соратника и готовились чуть ли не к общепартийному трауру. Но выражения раскаяния у его «смертного одра» было Азефу мало, он и на этот раз решил рассчитаться с теми, кто ого «предал», с помощью полиции.
Любопытно вспоминает о тех днях уже упоминавшаяся Валентина Попова.
«Опасность для жизни больного скоро миновала, — пишет она, — и я увидела Ивана Николаевича (Азефа), когда ему было уже лучше. На дверях его комнаты висело объявление: «Здесь больной, просим соблюдать тишину»... В один из таких моментов зашла к Ивану Николаевичу и я. Он указал мне на ящик маленького столика около кровати и сказал, правда, еще хрипло и с трудом:
— Там два женских паспорта. Один вы можете взять, — выберите себе, какой более подходит.
Я взяла паспорт на имя Анны Казимировны Янкайтис. Конечно, в этот момент я и не подозревала, какую опасность для меня представляла эта «товарищеская» услуга Азефа. Я чувствовала на себе его упорный, гнетущий взгляд. Было какое-то недовольство и раздражение в этом взгляде, для меня столь непривычном. Он был мне непонятен. «Что же, неужели он так раздражен на то, что мы не признали его аргументов и без него решаемся продолжать работу?» — думалось мне после этого визита».
Новыми паспортами Азеф снабдил и еще нескольких ослушников — список их имелся у Герасимова, по чьему приказу эти документы и были изготовлены охранкой.
Первые удачи в «походе против БО» несколько усыпили бдительность Герасимова. Он разрешил Азефу, формально уже развалившему Боевую Организацию, отправиться на отдых и лечение в Италию. Соратникам же по партии Азеф, объясняя свой «уход в отпуск», заявлял:
— Я со времен Гершуни в терроре и имею право на отдых.
В Аляссио, на итальянской Ривьере, он жил по-барски, заботливо опекаемый женой, твердившей знакомым, что муж ее крайне нуждается в этом, «ведь он все время с веревкой на шее ходит». Сам Азеф любил поговорить в кругу русских эмигрантов о своей тяжелой жизни «вечно травимого полицией революционера-террориста». Между такими «беседами по душам», бурными кутежами и наездами для встряски в игорные заведения Монте-Карло он старательно информировал Герасимова о том, что ему удавалось разнюхать в кругах революционной эмиграции. Сообщал он также и Герасимову, и членам ЦК, что изучает новые возможности осуществления террористических организаций с помощью новейших технических достижений. Писал он, в частности, что обнаружил за границей талантливейшего русского инженера-самородка — Сергея Ивановича Бухало, разработавшего летательный аппарат, который возможно использовать в операциях террористов.
— Господин Николаев? — женский голос в телефонной трубке был низок и бархатист, русское произношение — чистейшее, и я сразу же попытался вспомнить, кому в нашей советской колонии в Бейруте он мог бы принадлежать.
Моя собеседница словно предвидела это.
— Не напрягайте, пожалуйста, память, — насмешливо предупредила опа. — Все равно не вспомните, мы с вами никогда пока еще но встречались.
— Я вас слушаю, — сдержанно ответил я. — Чем могу быть полезен, мадам... или мадемуазель?
— Неважно, — рассмеялась она и сразу посерьезнела: — К теме нашего разговора это не имеет никакого отношения.
— А что же тогда имеет? — все так же сдержанно продолжал я.
— Хорошо, я вижу, что вы настроены по-деловому, — одобрила мой топ незнакомка. — Тогда скажите, вы еще не отправили в Союз бумаги вашего покойного друга Никольского?
— А почему вас это интересует?
— Ваши дипкурьеры прилетают через три дня. Мы знаем, что вы обещали Москве переслать с очередной диппочтой то, что вам досталось от Никольского...
— Допустим, — согласился я.
— Так вот. Не делайте глупостей. Зачем вам эти бумаги? Ну, напишете еще одну книгу и получите нищенские гонорар — у вас ведь писателям платят гроши, не больше. Мы хорошо знаем, сколько платят за литературный труд у вас там, в Союзе.
— II никогда не рвался в миллионеры...
— И напрасно, — усмехнулась моя собеседница, — сейчас вы скажете: не хлебом единым жив человек или что-нибудь такое же назидательно-поучительное.
— И вы звоните мне только для того, чтобы высказать все это?
— Вы правы, мы отвлеклись от дела. Так вот, мы готовы предложить вам определенную сумму за бумаги Никольского, гораздо большую, чем заплатит любое из ваших издательств за книгу, которую вы пишете. И притом — в твердой валюте. Повторяю — в твердой.
— Я не понимаю, для чего вам нужны бумажки, рассказывающие о делах давно минувших? Кто вы или те, от имени кого вы все время повторяете «мы», да «мы»?
— Не валяйте дурака, господин Николаев! — жестко отрезала незнакомка. — Но если уж вас так мучает любопытство, то скажу: бумаги эти мы намерены продать одному коллекционеру, он знает об их существовании и готов хорошо за них заплатить. А кто такие мы...
Она сделала многозначительную паузу, потом понизила голос до зловещего шепота:
— Мы — мафия...
И опять последовала пауза, подчеркивающая сказанное и дающая возможность его оценить.
— Н-да... — невольно вырвалось у меня.
— Нам не хотелось бы прибегать к силе, — уловив мою растерянность, уже мягче продолжала незнакомка. — Так что подумайте... Вы имеете возможность заработать хорошие деньги, которые дадут вам возможность перебраться на Запад и начать жизнь заново. Членский билет вашего Союза писателей, как вам, наверное, известно, на Западе тоже кое-что стоит... Словом, решайте!
— Я хотел бы подумать, все взвесить, право же, это все так неожиданно, — постарался ответить я как можно неувереннее.
Я не знал еще, что мне делать, но время надо было выиграть в любом случае — это точно.
— Хорошо. Но времени на раздумывание у нас немного. Завтра вечером я позвоню вам, и вы скажете, что решили. Тогда договоримся и о деньгах и... обо всем. Ждите нашего звонка.
Она положила трубку, а я в оцепенении еще несколько секунд продолжал слушать гудки отбоя.
Итак, за бумагами Никольского охотится мафия, за помощью к которой обратился какой-то богатый коллекционер! Известно, что такие люди становятся сумасшедшими, когда дело касается предмета их страсти, и готовы ни перед чем не останавливаться. Доказательством тому — гибель Никольского...