Город управлялся городским собранием, хотя еще с 65-го года шли споры о его замене на городской совет, переизбираемый каждый год. Но город рос слишком медленно для того, чтобы старые формы утратили дееспособность, хотя у любого приезжего, их архаичность вызывала недоумение. Среди должностных лиц числились трое членов управления, констебль, попечитель по делам бедных, городской клерк, (который мог зарегистрировать вашу машину, если бы вы пожелали зайти к нему в контору на Таггарт-Стрим-роуд) и школьный смотритель. На Добровольную пожарную охрану выделялось триста долларов каждый год. Но она, скорее всего, была клубом старых приятелей-пенсионеров. Осенью, когда жгли траву, они проявляли какие-то признаки активности, а в остальное время года предавались воспоминаниям. Департамент общественных работ отсутствовал из-за того, что в городе не было централизованной сети водоснабжения, канализации или электричества. Опоры Центральной Мэнской линии электропередач пересекали город по диагонали, уходя на север по широкой просеке в лесу. Одна из опор нависала прямо над домом Марстенов, как одинокий часовой.
Салемс-Лот узнавал о войнах, стихийных бедствиях и разногласиях в правительстве из теленовостей Уолтера Кронкайта. Парень Роттеров погиб во Вьетнаме, а сын Клода Боуи вернулся оттуда с протезом — подорвался на мине — но ему дали работу на почте, и все устроилось. Волосы у молодежи стали длиннее, одежда тоже изменилась, но никто не обратил на это особого внимания. Когда в высшей школе отменили форму, Эджи Корлисс написала возмущенное письмо в камберлендский «Леджер», но она писала тогда письма каждый месяц — о вреде алкоголя и о необходимости уверовать в Христа всем сердцем.
Кое-кто из молодежи употреблял наркотики, но большей проблемой был алкоголь. Когда возраст его употребления был уменьшен до восемнадцати лет, многие парни просиживали вечера у Делла. Часто это кончалось плохо; например, когда Билли Смит врезался на мотоцикле в дерево и разбился вместе со своей подружкой Лаверн Дьюб.
Но не считая всего этого, бури в жизни страны обходили Лот стороной. Время шло здесь по иным законам. В таком чудном городке не могло случится ничего. Совсем ничего.
Энн Нортон только усмехнулась, когда ее дочь ворвалась в дом с книжкой, на обложке которой был изображен какой-то тощий юнец, и что-то возбужденно затараторила.
— Погоди, — сказала она. — Выключи телевизор и расскажи все по порядку.
Сьюзен прервала Питера Маршалла, раздававшего призы в «Голливудском квадрате», и рассказала матери о знакомстве с Беном Мейрсом. Миссис Нортон выслушала эту новость спокойно, хотя в сознании ее зажглись предупредительные огни, как после каждого знакомства дочери с парнем — а теперь вот с мужчиной. Трудно было поверить, что ее Сьюзи уже достаточно взрослая для мужчины. В этот раз огни горели чуть-чуть ярче…
— Это интересно, — заметила она, разглаживая утюгом очередную рубашку мужа.
— Он очень приятный, — сказала Сьюзен. — Какой-то естественный.
— Уфф, устала, — сказала миссис Нортон, опуская утюг на подставку, отчего тот недовольно зашипел. Она опустилась в качалку у окна, достала из столика сигареты и закурила. — А ты уверена, что он нормальный, Сьюзи?
Сьюзен улыбнулась с легкой тревогой.
— Конечно. Он похож… но, я не знаю… на учителя в колледже.
— Тот ненормальный, который кидал бомбы, тоже был похож на учителя.
— Плевать, — беззлобно отозвалась Сьюзен, и это выражение в устах дочки не очень понравилось миссис Нортон.
— Дай-ка книгу, — сказала она.
Сьюзен дала, вспомнив внезапно про сцену гомосексуального насилия в тюрьме.
— «Воздушный танец», — медленно прочла мать и начала перелистывать страницы. Сьюзен ждала. Вот сейчас она наткнется на что-нибудь такое.
Окна были открыты, и легкий ветерок шевелил желтые занавески на кухне, которую мать предпочитала называть буфетной, словно они жили в особняке с десятком комнат. Дом их был кирпичным и хорошо прогревался зимой, но осенью был прохладным, как грот. Он располагался на легком подъеме по Брок-стрит, и из окошка, возле которого сидела миссис Нортон, можно было видеть улицу. Зимой это зрелище преображалось сверкающей гладью снега, на котором мерцали желтые блики света от стоящих поодаль домов.
— Кажется, я читала про эту книгу в портлендской газете. Там о ней отзывались не очень-то хорошо.
— А мне понравилось, — упрямо сказала Сьюзен. — И он мне тоже понравился.
— Может, он и Флойду понравится, — небрежно сказала миссис Нортон. — Познакомь их как-нибудь.
Сьюзен почувствовала приступ гнева, который ей с трудом удалось подавить. Она подумала, что их отношения с матерью благополучно преодолели все боли переходного возраста, но теперь подошли к критической точке. Здесь уже были бессильны и ее почтение к жизненному опыту матери, и сила родственных чувств.
— Мама, мы уже говорили про Флойда. Ты знаешь, что я об этом думаю.
— В статье писали, что тут есть какая-то мерзкая сцена в тюрьме. Как парни спят с парнями.
— Ох, мама, перестань пожалуйста, — она взяла одну из сигарет матери.
— Нет, погоди, — сказала миссис Нортон невозмутимо, отдавая ей книгу и стряхивая длинный столбик пепла в керамическую пепельницу в форме рыбы, которую ей преподнесли коллеги по женскому клубу, и которая всегда возмущала Сьюзен — было что-то дикое в стряхивании пепла в рот окуня.
— Я отнесу покупки, — сказала она, вставая.
Миссис Нортон спокойно продолжала:
— Я только хочу сказать, что если вы с Флойдом собираетесь пожениться…
Тут Сьюзен взорвалась:
— Да откуда ты это взяла, позволь спросить? Разве я тебе хоть раз про это говорила?
— Я думала…
— Неправильно думала, — оборвала она горячо и не совсем справедливо. Но она действительно давно уже охладела к Флойду Тиббитсу.
— Я думала, что если ты встречаешься с парнем уже полтора года, — продолжала мать все так же спокойно, — то это означает что-то больше, чем просто дружба.
— Мы с Флойдом больше, чем друзья, — согласилась Сьюзен. — Ну и что с того?
Между ними происходил безмолвный диалог:
«Так ты спала с Флойдом?»
«Не твое дело».
«А что тебе до этого Бена Мейрса?»
«Не твое дело».
«Уж не втрескалась ли ты в него? Смотри, не выкини какую-нибудь глупость?»
«Не твое дело».
«Я люблю тебя, Сьюзен. Мы с отцом тебя любим».
На это ответа не последовало. Вот почему Нью-Йорк — или любое другое место — так ее притягивал. Она всегда натыкалась на эту молчаливую преграду их любви, которая делала любые споры невозможными и ничего не значащими.